Клятва при гробе Господнем

– Я почти могу рассказать, – продолжал Гудочник, – что ты скрыть хочешь: Юрий смотрит на тебя, как на человека, с которым неволя заставляет его дело делать…

Бледное лицо боярина оживилось. «Старик! – сказал он грозно, – помни кто ты…»

– Крамольник, простой, ничтожный человек? Боярин! ты не забыл еще, однако ж, я думаю, с каким условием я обещался служить тебе?

«Помню, – мрачно отвечал боярин, – но теперь, повторяю тебе – ничего сказать не могу!»

– А я скажу тебе, что Косой вовсе не думает выполнить того, на чем все дело было между нами полажено.

«Он сказал это тебе?»

– Он так говорил со мною, как будто Мономахова шапка была уже крепко на голове его.

«Что ж мне-то делать, старик?» – сказал боярин, усмехаясь.

– Я не говорил: что делать, когда предался тебе душою и телом и не щадил живота и совести.

Боярин хотел отвечать, искал слов и не находил. «Что за шум и что за беготня? Не послы ли едут? – сказал он наконец, смотря в окно. – Точно: это они; мне пора – там много будет работы. – Он взглянул на Гудочника. – Сиди у моря и жди погоды», – промолвил он ему и вышел.

Гудочник остался, задумчивый и печальный. «Старый ты пес!» – сказал он, по некотором молчании, медленно взял шапку и вышел на улицу тихими шагами. Тут было уже большое движение; дружины Юрия стояли рядами, в оружии; конники скакали взад и вперед. Вскоре показались трое саней, в которых сидели присланные для переговоров из Москвы. Они подъехали к избе, где был сам Юрий Димитриевич и где большая толпа князей и бояр теснилась в сенях, по двору и на улице.

Из саней вышли Басенок, Ощера, еще двое московских бояр, подьячий Беда и Исидор. Их заставили скинуть шубы в сенях и потом впустили к князю.

Читатели знают уже Ощеру. Басенок был молодой воевода московский, богатырь душою и телом. Исидор – лицо замечательное, грек, родом из Фессалоник, где научился он церковному языку от славян, живших в окрестностях. Быв уже один раз в Руси, как говорил боярин Иоанн, он снова приехал теперь в Москву с грамотами от Царьградского Патриарха и императора греческого Иоанна Палеолога[114 - Иоанн VIII Палеолог – византийский император 1425—1448.]. Исидор был почетно чествован при дворе великокняжеском, и изумлял своим красноречием, умом и глубоким знанием богословия.

Изба, где находился Юрий с двором своим, была обширна. Наскоро выломали в ней лавки и полати, завесили черные стены ее коврами, набросали по полу соломы и тюфяков и закрыли все это также коврами, заменив таким образом грубые деревенские приборы. Посредине стоял большой стол, покрытый широкою полстью. На столе были поставлены разные коробочки, стояла чернильница, лежали княжеские украшения, меч, бумага и несколько свертков и книг. У стены, за столом, на мягких тюфяках, сидел дряхлый старик в теплом колпаке и легком меховом тулупе – это был Юрий Димитриевич, дядя и соперник Великого князя Московского. По сторонам сидели и стояли трое сыновей его: Василий Косой, Димитрий Шемяка и Димитрий Красный; боярин Иоанн Димитриевич, боярин Морозов, любимец Юрия, и еще несколько князей и бояр.

Впереди московских послов шел воевода Юрия и остановился перед столом, сказав: «Князь Великий Юрий Димитриевич! молит тебя племянник твой, князь Московский, Василий Васильевич, и прислал к тебе, государю, послов своих бить челом».

При сих словах Басенок сделал выразительное движение, как будто хотел остановить воеводу Юрия, но удержался и только пристально взглянул на Ощеру. Взор его, казалось, спрашивал: должно ли допускать столь унизительные для государя их речи? Ощера дал знак, что необходимость велит сносить мелкую обиду. Басенок, с досадою, отворотился и замолчал.

Юрий благосклонно наклонил голову на низкий поклон московских послов.

– Желаю знать: кто сия духовная особа в числе послов моего племянника? – сказал он.

«Это архимандрит Исидор, присланный в Москву из Царьграда», – отвечал воевода.

Юрий встал и почтительно подошел к благословению Исидора.

«Князь Георгий Димитриевич! – сказал Исидор, благословляя князя, – Святейший Владыка, милостию Божиею архиепископ Великого Константинополя, Нового Рима и Вселенский Патриарх прислал к тебе со мною пастырское свое благословение и есть к тебе от него, владыки твоего духовного, грамота».

Юрий низко поклонился и спросил: «Для чего же ты, отец архимандрит, являешься ко мне вместе с посланниками Маковскими, пришедшими от моего племянника?»

– Князь Георгий Димитриевич! – отвечал Исидор, – благодарю Господа, что он дает мне средства исполнить вместе христианскую обязанность мою – быть посредником мира, исполняя и препоручение моего владыки, Патриарха и отца всех христиан.

Юрий молча указал Исидору на место подле себя, сел сам и не обращал, казалось, внимания на послов московских.

Величественно обвел глазами все собрание Исидор и начал говорить Юрию:

«Блаженни миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся – сии слова Спасителя внемля, притекаю к тебе, князь Георгий, с сими словами, яко с ветвию масличною, исходя, яко Давид пред кивот Господень, во сретение мира, вожделенного, поля утучняющего, села богатящего и князи красящего, еже повелел хранити нам Бог единый, премудрый, страшный и превеликий, превыше небес пребывающий во свете неприступном, на херувимском престоле сидящий и немолчными ангельскими гласами хвалимый, поемый, превозносимый, в трех лицах прославляемый и в единстве познаваемый».

Шепот одобрения пронесся в собрании. Одушевленный сим, Исидор продолжал:

«Прешедший волнения Понта Эвксинского, мнил я поставить стопу мою на твердой земле Московской и обретаю треволнующуюся войну, гремящую, как праведно изрек Омир, паче нежели десятью тысячами гласов человеческих, зрю раздор, с кровавыми очами, готовый возжечь села и грады, кущи и веси. Мира законно и праведно есть желать человеку, а наипаче князю, ибо всякое враждебное общение неподобно ему, есть-бо начало и вина бед, чего ради явленно показуется мир имети за некое основание нерастерзанное. Все люди послушливо последуют сему обычаю, подражают по силе и действию оному, благому, и отсель твердость является, и царства и земли крепит».

Исидор снова остановился. Снова шепот одобрения раздался между всеми, боярин Иоанн, с досадою, проворчал: «Краснобай!» Юрий казался внимающим и задумчивым.

«Вижу тебя, окруженного доспехами брани и сильными стратигами; видел я Москву, оглашаемую звуком труб бранных; зрел я селян, бегущих от пламени, рубящего избытки их, и – о горе велие и тяжкое! вестник благословения духовного Владыки – узрю смерть, пирующую среди крови и слез! О! никогда! Отверзи слову мира ухо твое, князь Георгий. Говорить ли мне о гибели, следующей за войною? Ты ведаешь сие. Изображать ли тщету бранныя славы? Тебе сие известно. Излагать ли, сколь гибельна вражда? Умолкаю пред разумением твоим! – Грядет война – и царства увлажаются кровию; грядет война – и жители бедствуют; грядет, говорю, война – и мир исчезает!

С сими словами притекаю к тебе, яко с масличною ветвию. Отверзи ухо твое слову мира, княже Георгие! не отринь его, и возвесели меня, убогого, посланного от Владыки духовного всех христиан, да возглашу: Блаженны миротворцы, столько же блаженны и внемлющие слову их!»

Исидор встал, сложил руки и низко поклонился Юрию. «Какое красноречие, какая сила слова!» – говорили князья и бояре; у многих показались на глазах слезы; Ощера сделал самую жалостную рожу, с унижением глядя на Юрия; Басенок потупил глаза и оперся на меч свой. Юрий спешил посадить по-прежнему Исидора.

– Сладостны речи твои, отец архимандрит, – отвечал потом Юрий, – и не умею я ответствовать тебе по красному смыслу речей твоих. Но просто, по малому разумению моему говоря, я не начинаю войны, но иду только требовать должного мне, и не виноват я буду, если дело дойдет до войны.

«Вспомни, князь Георгий, слова Писания, повелевающего прощать обиды и любить враги своя».

– Я и готов прощать и любить, – сказал Юрий в замешательстве.

«Если так, то останови пламень войны и опустошений, удержи мстящую руку, благоволи выслушать послов князя Московского, и – примирись с ним».

Юрий, в недоумении, молчал, не зная, что возразить хитроречивому Исидору. Косой нахмурил черные свои брови. Шемяка изъявил движением руки негодование; глаза боярина Иоанна злобно устремились на Исидора. Димитрий Красный, прелестный юноша, с русыми, кудрявыми волосами, голубыми глазами, и – говоря русским выражением, румяный, как красная девица, подступил тогда к отцу своему.

«Родитель! – сказал он, – отец Исидор говорит тебе то, что осмеливался говорить я и что внушало тебе собственное твое сердце. Не утушай благодати; из искры ея возгнети огнь, который бы попалил вражду, древнее чадо диавола! Избери мир на честных условиях, прости обидящих, возвесели сердца уповающих на радость блаженныя тишины!»

Тут Ощера осмелился начать, самым просительным голосом: «Мой господин, князь Василий Васильевич, кланяется тебе, государю, дяде своему, и готов он исправить все вины, возникшие невольно ко вражде. Приглашает он тебя на общий съезд, где соберутся все князья русские – если тебе это угодно. Он не взыскивает, что ты первый поднял оружие, и строго накажет зачинщиков вражды».

Тогда Косой поспешно встал со своего места, желая сказать что-то, но боярин Иоанн предупредил его, подошел к Юрию и сказал: «Если князь Василий изъявляет такую покорность, чего же более и желать тебе, князь Юрий Димитриевич? Согласись; пусть объявят условия!»

– Мы согласны, – отвечал Ощера, – скажите: чего вы требуете?

«И благодать Божия явно видна в сем начинании, благом и праведном!» – сказал Исидор радостно.

– О! укрепи его Бог в мысли святой и великой! – воскликнул Димитрий Красный.

«Меня оскорблял племянник, – сказал наконец Юрий. – Он обижал меня и детей моих. Дмитров, законный удел мой, он занял воинством».

– Его возвратят тебе, государь! – отвечал Ощера.

«На старости лет моих терпел я унижение от последнего раба его», – продолжал Юрий.

– Наименуй оскорбителей твоих, и будешь удовлетворен, – отвечал Ощера.

«Я наименую их тебе! – воскликнул Косой, поспешно приближаясь к Ощере, – слушай: ругательница князей, княгиня Софья, Витовтовна по батюшке, князь Василий Васильевич, называющий себя Великим князем – вот имена первых оскорбителей – слышишь ли ты их, кто ты такой, боярин что ли?»

Слова Косого заставили всех безмолвствовать. Красный обратился к брату с умоляющим взором. Юрий, казалось, оскорбился дерзкою смелостью сына. Боярин Морозов подошел в это время к Юрию и начал что-то шептать ему.

– Князь Василий Юрьевич, – сказал Ощера, оправляясь от первого замешательства, – если ты напоминаешь о бедственной ссоре твоей с тетушкою, то мы за тем и пришли, чтобы утушить все ссоры.