Великая смута

– А он уже председатель?

– Да, тогда же, на съезде.

– И ты хочешь сказать, что Рошку следовало назвать…

– Совершенно верно, – опередил меня Борис, – надо было назвать господином.

Вот такой урок этики преподали мне в старинном особняке. Долго после того носил я в душе неприятный осадок, словно ненароком втюрился в дерьмо. Ну и правда: товарища я искал, а нарвался на господина. На будущее наука!

НА БАЗАРЕ МУЗЫКА ИГРАЛА

О кишиневской буче напоминает мне беломраморный осколок от одной из колонн арки Победы. Многое (если не все!) оказалось тогда странным, фантасмагоричным. Говорили даже чуть ли не о божественном происхождении «гнева молдаван». О выходе Молдовы из состава Союза предрекал чуть ли не сам Нострадамус.

Рассказывали и о «христовых отроках», которые оставили свои монастырские кельи и образовали в миру боевой отряд безоружных бойцов. «Белые братья» и были вроде бы движущей силой молдавской революции, что придавало ей романтический ореол. Доверительно говорили: убийство Димы Матюшкина ритуальное.

Может, повторюсь, но скажу: разбой во всех видах стал частью нашей жизни. С запозданием мы начинаем понимать, что с падением советского строя все завоевания, ради которых наши отцы и деды кровь проливали, мы потеряли. Вернее, поменяли. А новое поколение о том и знать не знает. Двадцати-тридцатилетней давности события, участниками которых были их «предки», кажутся скучным и надуманным сериалом. Захотелось чего-то вкусненького, остренького. Как, бывало, говаривала моя мудрая бабушка Анастасия, наследникам Октября захотелось попробовать горячего мороженого. Ну и обожглись, дурачки.

Не выдержали нервы у главы республики. Мирча Снегур безо всякого политеса на открытом заседании парламента заявил: «Власть ведет страусиную политику, не дает решительного отпора экстремистским элементам, и за нее теперь всем приходится расплачиваться». И добавил: «До сих пор не выяснено, кто руководит юнцами, которые безобразничают на улицах столицы и других крупных городах».

Снегур был смелый и мужественный. Тем не менее попросил Верховный Совет обезопасить его жизнь. Заметив в конце: «Я дважды уже обращался по сему поводу в Комитет госбезопасности, не получил ответа». В таких случаях древние говорили: «Кто нами руководит: собака хвостом или хвост собакой?»

После жаркого лета 1991 года я в Молдове больше не был. Однако все эти годы внимательно следил и продолжаю следить за тем, что там происходит. Уточняющую информацию получаю от друзей, из печати, порой, и из молдавского радио. А тут как-то на досуге провел социологический опрос среди молдаван. Для того мне не пришлось ехать на Днестр.

В московском околотке, называемое Матвеевское, есть рынок, где базарят главным образом молдаване под присмотром зорких кавказцев. В погожий денек прошел я вдоль торговых рядов с хозяйственной сумкой на плече и с журналистским блокнотом в кармане. Своим респондентам задавал стереотипный вопрос: «Как в Молдове нынче живется?» Все, будто сговорившись, отвечали тоже стереотипно: «Ну май реут мулт» (в переводе: «Намного хуже»). Торговка Зина, безработная учительница из Теленешть, дала несколько развернутый ответ:

– Пусть раньше не так свободно было, зато беспечно жили.

Я уточнил:

– Что ж, теперь всем одинаково плохо?

– Да, пожалуй что, русским потруднее будет.

Нас окружили ее компаньонки. Шептались: «Чего ему (мне) надо? Чего он хочет?»

– Товарищ спрашивает, как в Молдове живут его русские друзья.

Переглянулись. Зашушукались. Проворней всех оказалась чернобровая молодка:

– Русские в Молдове кому-то сильно мешают.

– И вам тоже?

– Мне лично – нет. Сердят тех, кто возвысился. Политика! – и многозначительно переглянулись.

Подняла палец над головой:

– Да вы лучше нашу Катерину поспрашивайте. Она русачка, ее же больше касается.

И как невидимка растворилась в толпе. Мы с Катериной остались с глазу на глаз.

Завезли Катю в этот край, как и меня, родители.

– Мы не чувствовали здесь себя иностранцами. Через год я болтала на молдавском не хуже, чем на русском.

Биография стандартная: школа, техникум, замужество. Муж Захар из местных, потомственный крестьянин из Аннен. Работал в мелиоративном отряде экскаваторщиком. Многим полям вернул плодотворную силу. Через какое-то время их семье представилась возможность перебраться в столицу. При этом Катерине пришлось поменять профессию. Устроилась техническим контролером на телевизорном заводе «Альфа». Тут ее и застала, как она выразилась, заваруха.

Мне интересно было узнать мнение об известных событиях человека, далекого от политики. Мои-то впечатления о «заварухе» были, с одной стороны, уличные, а с другой – кабинетные. А что происходило внутри трудовых коллективов?

– Тогда всем головы закружили, – в сердцах молвила моя землячка. Похоже, по прошествии уже стольких лет она не может простить себе то ли оплошности, то ли прегрешения.

Одна из товарок подавала издали какие-то знаки. Досадливо отмахнувшись, она продолжала.

– Наша «Альфа» превратилась в барахолку. По цехам торговали тележками своего производства и телевизорами. Шел безудержный дележ товарного дефицита. Его получали за свою продукцию, обмениваясь с другими заводами и фабриками. Стоял жуткий галдеж. Все перегрызлись. Право на первоочередное приобретение вещей имели те, кто ходил на сходки народного фронта и участвовал в уличных беспорядках. А кто на приманку не поддавался, тех порочили, вычеркивали из списков очередников, охаивали, унижали. Просто выкуривали с предприятия.

Выяснилось, что гендиректор Трачевский был ярый противник разбазаривания заводской продукции. Ячейка народного фронта взялась Вадима Сергеевича приструнить. Ему в вину поставили анекдотическую нелепицу: он-де не имеет права руководить заводом «национального уровня», ибо плохо владеет молдавским языком. Совет трудового коллектива (СТК), наделенный законодательными полномочиями, вынес гнусное решение: превосходного организатора и талантливого инженера освободить от занимаемой должности.

После ухода Трачевского дела на заводе пошли через пень-колоду. Возникла междоусобица. Многие считали себя обиженными, обделенными. Работа не клеилась. По территории шныряли какие-то субчики с крутыми затылками и бегающими глазами. Говорили: боевики. Тут их было гнездовье.

Часто видели на «Альфе» предводителя народного фронта Иона Ходыркэ. О нем знали, что это поэт, да непростой – официозный, автор верноподданических виршей. На все лады эксплуатировал, между прочим, образ вождя мирового пролетариата. А стал главным антисоветчиком.

– Значит, притворялся, лгал, народ обманывал, – громким шепотом проговорила Катерина.

Из-за угла продовольственной палатки снова высунулась голова подружки.

– Ой, много лишнего я вам наговорила. Сама же о вас ничего не знаю.

Пришел черед моей исповеди. Наши биографии были схожи. После школы в Комрате – Кишиневский университет. Стал газетчиком. Работал в Каменке, Оргееве. Но потянуло все же в Россию. Однако до сих пор дышу неровно, когда слышу молдавскую речь.

Лицо Катерины впервые осветила ласковая улыбка.

– Хорошо вас понимаю. Только ваши впечатления, – запнулась в поисках подходящего слова, – не соответствуют теперешней жизни. Что было, то ушло. Нет уже в людях прежней душевности, беспечности, чистоты. Ходят задумчивые, угрюмые.

– Три года назад я не узнал Кишинев.

– Наши в Москве чувствуют себя свободнее. Скажу – не поверите Молдаване ездят в Россию не только ради коммерции, а чтобы чувствовать себя гражданами.

Как, однако, в жизни все противоречиво. Душа моя замирает при звуках молдавской речи, народных напевов. Хочется пуститься в пляс, когда удается поймать в эфире молдавский «жок» или «сырбу». Я хмелею от одного только вида взмывающего в высь белокрылого аиста с гроздью винограда в клюве. С другой стороны кому-то этот чудный край не мил. Молдова по числу мигрантов на тысячу душ населения занимает второе место среди союзных республик СССР. Прежде бегали, как говорят, от тоталитаризма, что можно понять. Но бегство продолжается.

– Лично я чувствую себя беженкой, – сказала Катерина, словно угадав мои мысли.

– С каких же пор?

Вопрос застал ее врасплох. Она умолкла, видимо, отдавшись течению подспудных дум. Судя по всему, тут были примешаны семейные обстоятельства.

– Изначально коллектив на «Альфе» был молодежный, дружный, отзывчивый. На любое общественное мероприятие не надо было уговаривать. Дружно выходили на субботники, воскресники. На уборку урожая в подшефный колхоз с песнями ездили. Коллективно ходили в театры, на концерты. Но и заводскую самодеятельность уважали.

Дух перевела и продолжала: