Великая смута

– Дорогой Марат, время так быстро летит.

– Сегодня честных людей беспокоит триумфальное шествие суверенитетов, – собеседник мой сделал паузу и доверительным тоном сказал: – дело-то идет к расколу державы. Свои суверенитеты уже объявляют подъезды в домах. Сельсоветы отказываются выполнять распоряжения и директивы райисполкома. Горсоветы посылают к чертовой матери облсоветы. На дворе феодализм.

– А вот и иллюстрация к вашему тезису, – сказал я и положил на стол свою рукопись.

Через две недели очерк увидел свет.

Однако меня немного занесло и я отвлекся. Вернемся в Тирасполь. Тогда на митинговом собрании швейников я понял, что на левом берегу Днестра казенный Кишинев ждут большие проблемы. Причем движущей силой будут представительницы прекрасного пола.

Военные – люди приказные. Им легче пустить себе пулю в лоб, чем нарушить субординацию. В воздухе вокруг Тирасполя пахло порохом, земля тряслась от разрыва снарядов и мин, а служивые сидели, запершись в своих военных городках – соблюдали нейтралитет, несли служебное дежурство. Не могли взять в толк, на чью сторону стать. Тогда-то и взяли в свои руки инициативу женщины. Они явились к месту дислокации 14-й армии. Стали на колени перед штабом, умоляя о защите. И дрогнули суровые солдатские сердца. Командующий Юрий Неткачев дал приказ: держать круговую оборону. И десять лет уже держат.

Вооруженные силы Приднестровья более чем на треть составляют молдаване. Остальной контингент – опять же не «швейцарские стрелки», то есть не пришлые, а доморощенные парни: русские, украинцы, болгары, гагаузы. Эта земля для них – не просто место прохождения ратной службы, а настоящая «малая родина», за которую и жизнь не жалко положить.

Кстати сказать, здесь не принято делить людей по национальному признаку. Есть одно слово всех и вся объединяющее – «местные». И сразу понятно, что за человек. Приднестровье – такой перекресток планеты, который исстари притягивал к себе романтиков, обездоленных, личности со сломанными судьбами. Историк Соловьев сказал, что здешний люд – одного замеса. И это не образ, а суть.

Чем же порождено противостояние Приднестровья и Молдовы? Идеологи, сидящие на правом берегу, свою позицию формулируют туманно, в обтекаемой форме. Вот образчик: «Нас волнует больше всего целостность Молдовы, восстановление связи между правым и левым берегом» (М. Снегур).

«У нас с Молдовой есть идейные расхождения, вызванные тем, что Кишинев изначально провозгласил права нации, а Тирасполь – права человека» (В. Лицкай, госсекретарь НМР).

«Мне, немолодому человеку, почти 80 лет проведшему среди своего народа и отдавшему ему все силы и знания, горько слышать оскорбительные слова в адрес молдавского народа, смысл которых сводится к ниспровержению молдавской науки и ее государственности, к превращению в румынскую провинцию колониального типа, как было в 1918–1940 годах. При этом молдавские „иваны без родства и имени“ свои псевдонаучные идеи выдают за общенародную волю, провокаторски выступают не от своего имени, а от „имени молдавского народа“, который они упорно зовут за Прут» (А. Лазарев, академик Молдавской АН).[3 - Высказывания эти отнюдь не поздней поры. Провозглашены они по свежим следам тогдашних событий, в 1990–1991 годах.]

Официальная точка зрения такова: конфликт между правым и левым берегом возник на почве идейного противостояния – истинно молдавскими демократами и ортодоксальными приднестровскими коммунистами. Сия хлипкая туфта рассчитана на наивных профанов. Но коль уж о том зашла речь, назовем не только главных действующих лиц, а их предтеч.

Как и везде, на территории левобережья действуют различные политические партии (в том числе и коммунистические), однако в правительстве НМР не было и нет партийных авторитетов от бывшей КПСС. Продолжим сравнительный анализ. Почему бывший директор завода, а позже избранный народом президент Приднестровской республики Игорь Смирнов, скажем так, более красный, чем бывший секретарь ЦК компартии Молдавии Мирча Снегур? Аналогию эту можно распространить и на его восприемника Петра Лучинского, который в застойные времена был если не правой, то левой рукой коммунистического идеолога товарища Суслова.

Такие вот парадоксы. Вместе с тем у Приднестровской республики действительно есть с Молдовой идейные расхождения. В Кишиневе изначально во главу угла поставлены права нации, тогда как в Тирасполе приоритетны права человека, независимо от того, какая в его жилах течет кровь – красная или голубая.

И еще. На правом берегу жизнь суетная, истеричная; публика то и дело впадает в эпатаж. Интеллигенция, как подметил о. Петря, настроена апокалипсически. (И все от собственной неправоты!) В самый разгар войны на приднестровском плацдарме столичная секция народного фронта учинила в центре Кишинева умопомрачительное шоу. Точнее, политическую свадьбу. Молдавская поэтесса (депутат Верховного Совета СССР) Леонида Лари, мать четверых детей, вступила в очередной «законный» брак.

Вышла замуж за памятник Штефану Великому, господаря Молдовы, жившего в XIV веке.

При огромном стечении зевак состоялся священный обряд венчания «пары». Невеста была облачена в ослепительно белое подвенечное платье. «Жених» – в известной царской мантии, отороченной мехом соболя, который в ту пору в изобилии водился в густолисных Кодрах. Новобрачных венчал православный священник, что опять же кощунственно и богомерзко. Странное дело, святые отцы строго судят малейшее отступление от церковных канонов, тут же сами сыграли шутовскую роль: потешая цезаря и сатану.

А как понять клир Кицканского монастыря, отдавший в «аренду» снайперам кишиневского ОПОНа колокольню святой обители, откуда велся прицельный огонь по инакомыслящим прихожанам. Сколько на счету злыдней-охотников загубленных человеческих жизней? О том ведомо только на небе.

КУДА ВЕДУТ СЛЕДЫ

На очерк «Страсти по-бессарабски» в редакцию газеты «Союз» пришел ворох читательских писем. В нем оказалась и тетрадка из Чернигова. Ее переслал нарочным некто Науменко. Послание, на мой взгляд, стоит того, чтобы привести его целиком.

«Привет с братской Украины! То, о чем хочу журналистам поведать, вроде бы не имеет прямого отношения к „солнечной Молдавии“. Хотя, это еще как поглядеть.

Пару строк о себе. Я учился в Кишиневском техучилище им. Федько. Это первоклассное учебное заведение, наподобие училища им. Баумана в Москве. В нашем общежитии жил один парень по фамилии Сандул. На два курса младше меня, а держался, как старик. В Кишинев он приехал откуда-то с севера. Был нагловат, хамоват. Ходил в фирмовых шмотках. Его часто видели около автовокзала, торгующим баксами, хотя тогда это было страшно рискованно, подсудно.

В 83-м окончил я училище, уехал на родину. А прошлой зимой явился в Молдову по печальной причине, на похороны тестя. Иду по Мунчештской улице и встречаю Сандула. Он первый меня окликнул. Через полчаса мы сидели в ресторане. Если честно, мы раньше были едва знакомы, тут же он называл меня то другом, то братом. Лез целоваться. Я догадывался: «другу» что-то от меня надо, потому держался настороже.

Под конец Сандул чуть-чуть приоткрылся. Сказал, что работает в Румынии, в Кишиневе по спецзаданию. Еще он дал понять, что он проходил подготовку в Южных Карпатах, под городом Тургужичу (или Тырноживо). Теперь он сам инструктор. Прибыл в Молдову, чтобы набрать крепких хлопцев в группу, которая после учебы на курсах будет работать по особой программе в Черновцах или в Тернополе. Это как раз там, где до армии прошло и мое детство. Для связи Сандул дал мне телефон (22-50-64), куда я должен был позвонить, сославшись на его рекомендацию.

Почему я решил написать в редакцию? Точнее, что подтолкнуло? Расхваставшись, этот хам сказал: «Арка Победы – дело рук моих ребят». А что у них теперь на уме?»

Отсюда сам собой напрашивался вывод: переворот в Молдове имеет глубокие корни. Гораздо глубже, чем нам теперь говорят.

По просьбе Абдуллаева, я сделал для «Союза» подборку читательских писем. Включил отклик и черниговского корреспондента. Но возникла редакционная заминка. А осенью 1993-го политическая обстановка в стране резко переменилась – не в пользу затронутых в очерке проблем. Вскоре от СССР как такового остались рожки да ножки. Да и еженедельник «Союз» приказал долго жить.

Но суд народов еще впереди. Потому опять хочу я вернуться в гудящий, словно улей, Тирасполь лета 1991 года.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

На следующий день мой Сусанин предложил с утра наведаться на его родной «Точлитмаш». Тогда это было предприятие закрытого типа. Чтобы переступить порог проходной, требовалось разрешение союзного министерства оборонной промышленности. Кадровики особого отдела на сей раз ответственность взяли на себя: через полчаса дали нам «добро».

– Как видите, все контролируется Москвой, – прокомментировал эпизод Емельянов. – Без нее, матушки, мы не можем ни охнуть, ни вздохнуть.

– Однако, несмотря на тоталитаризм, у вас тут царит вольница.

– Есть обходные пути, – с улыбкой молвил «чичероне».

У проходной нас ждал начальник конструкторского отдела Алексей Петрович Аникаев. Под его водительством мы и совершили экскурсию по механосборочному цеху.

На первый взгляд, ничего особенного. Профиль завода – изготовление машин и агрегатов точного литья. Очень нужная продукция для народного хозяйства. Мне туманно намекнули, что, между прочим, тут штампуют и боевые «игрушки». Позже, на площадке у выхода я заметил таинственно прикрытые брезентом цилиндрической формы островерхие штуковины, едва не касавшиеся потолочных перекрытий. Я не мог не выразить своего восхищения, что не прошло мимо внимания осторожного Емельянова. Он поднял вверх большой палец, что следовало понимать: дескать, знай наших! Знаем. На худой конец, догадываемся.

Из цеха, по узкой металлической лестнице поднялись в кабинет главного конструктора, где собрался творческий актив, по прозвищу «головастики». Разговор же сразу пошел не о деле, а о внутренней политике.

За длинным приставным столом сидело двенадцать человек. Среди «головастиков» затесался сварщик Иван Макарович Алексеев. Хозяин кабинета представил его оригинально:

– Наш доморощенный профессор. Двух инженеров стоит.

По всему чувствовалось, хорошая подобралась компания.

После взаимного знакомства на меня обрушился камнепад вопросов, на большинство которых я не знал ответов. Провинция все еще убеждена: человек из центра знает все! В действительности же все наоборот: народ в глубинке порой более информирован. Ну и вопросы же задавали, они поставили б в тупик любого члена Политбюро.

– Чего это там Москва затеяла?

– Зачем республики от себя отталкиваете?

– Вы там, в Кремле, ослепли: страна стоит у пропасти.

– Предатели Родину по кускам распродают.

– Придумали тоже: кон-цен-сус.

– И суве-рени-зацию! Настоящая лапша.

Мне нечем было крыть. Я не готов был отвечать перед лицом народа за Горби и его хитрованскую клику. И вообще, не мог вести дискуссию в таком духе. Нет, не из-за боязни выглядеть подстрекателем, а за недостатком в голове фактов и аргументов. Сидя в своей Москве, большинство обывателей – в том числе и журналисты – совершенно были уверены: «беспорядки» и «конфликты» в братских республиках поднялись, так сказать, на региональных дрожжах. И объяснялось, как неумелое руководство со стороны местных властей. Этой «похлебкой» и пичкали любопытных. Тут же предлагался и штампованный рецепт от недуг:

Москва во всем разберется и примет надлежащие меры. Так что работайте, товарищи, спокойно. Не отвлекайтесь и не поддавайтесь на провокации.

Народ наш по природе доверчивый. К тому же и лопоухий. Кстати сказать, не от этого ли слова образовалось буквосочетание ЛОХ и производное от него ЛОХОТРОН. Похоже, связь определенная есть. Да и управлял-то «союзным лохотроном» агитпроп ЦК КПСС, который возглавлял прохиндей Александр Яковлев. Слыл он за непримиримого марксиста, на самом же деле был тайным антисоветчиком и состоял на службе ЦРУ.

Все это открылось много позже. Тогда же, в кабинете главного «головастика» я, пожалуй, был похож на наивного Буратино, который по прихоти Карабаса Барабаса оказался в его же театре перед почтенной публикой. Исходя из объема и качества заключенной в моей башке информации (агитпроповского толка) изложил я собранию свое понимание происходящих событий. И закончил «доклад» достаточно оптимистично: