Война за океан

…В Де-Кастри лето совершенное. Бухта очистилась. На берегу трава, цветы. Араска тащит из тайги пучок лесного лука. Угостил Чихачева и Чумбоку, которые, сложив лыжи на нарты и налегая на ременные петли, помогали собакам тащиться по грязи и песку.

Чумбока разулся.

– У-у! Какая земля тепленькая. Николай, бросай обутки.

– К нам гости приехали, – объяснил Араска. – Хорошие люди из залива Хади[43 - Залив Хади (Хаджи) – Императорская, ныне Советская гавань.]. Это большой залив, не очень далеко. Они как раз остановились у Еткуна, где живете вы с товарищем. Познакомитесь и будете друзьями… Спроси их про залив, я знаю, тебе это надо. И Невельской жадный на это дело.

Глава четырнадцатая

Казак Парфентьев

Вернулась экспедиция с Сахалина. Бошняк болен, у него опухли ноги. На обратном пути, в пургу, половина собак передохла. Проводник – гиляк Позь – после болезни ослаб и еле шел. Семену Парфентьеву пришлось тащить вместе с тремя оставшимися собаками нарту с больным офицером.

Привезены карты, образцы угля, руд, много интересных сведений о Сахалине. Бошняк и Парфентьев – пока единственные знатоки Сахалина и уголь видели сами. Парфентьев первый поднял его кусок. Потом на стоянке, пока Бошняк в юрте бинтовал больные ноги и читал на память стихи, Семен лазил на гору, рубил уголь. Узнав, что есть жила в обрыве, Бошняк послал его туда. Николай Константинович, перебинтовав ноги, полез в гору и повидал все сам.

Невельской же не был на Сахалине. Он задержался на островах, пытался зимой определить, где фарватер, но из этого ничего не получилось. Но любопытнее всего несколько листков из русского молитвенника, привезенные с Сахалина.

«Мы, Иван, Данила, Петр, Сергей и Василий, – написано на заглавном листке еле разборчивым почерком, – высажены Хвостовым в селении Томари[44 - …высажены Хвостовым в селении Томари. – В 1806–1807 гг. Н.А.Хвостов и Г.И.Давыдов на кораблях «Юнона» и «Авось» совершили плавание к Южному Сахалину в залив Анива. Хвостов объявил айнам о принадлежности Сахалина России. Вопрос о том, оставлял ли он на Сахалине матросов, о чем писал в своей книге Г.И.Невельской, исследователям представляется спорным.] и потом перешли на реку Тымь».

Невельской не выпускает листков из рук.

– Где вы их достали?

– За три аршина китайки Семен у старухи выменял, – говорит Бошняк.

Лицо у него бледно и обросло черной бородой.

– На Сахалине, на реке Тымь, Геннадий Иванович, местами население состоит из потомков тунгусского племени, переселившихся с материка.

Позь в это время болел, оставшись в деревне у гиляков. Но оказалось, что Семен Иванович прекрасно понимает по-тунгусски. Сначала он о чем-то очень долго говорил с хозяйкой, она разволновалась, потом достала эти листки, которые, кажется, берегла, как драгоценность.

– Туземцы показали нам места, где жили русские. Остались фундаменты изб. Видно, что у них были огороды. Последний из русских недавно умер, но не в этой деревне.

Бошняк рассказал, как к нему подошел в одной из юрт, где они обосновались, голубоглазый мальчик, потомок русских.

– А по-русски не понимает ни слова. Взял меня за руку, прижался щекой. На другой день, когда мы уезжали, он пошел провожать нас и долго держал меня за рукав. Потом попрощался и побежал домой.

Казак Семен Парфентьев считается тихим и молчаливым. У него худое длинное лицо в светлой бороде, большие, сильные, широкие в кости руки.

Он стесняется своего выговора при «российских», но он на хорошем счету в экспедиции.

– Оставайся обедать! – сказал ему капитан.

– Шпашибо, Геннадий Иванович. Нынче уже накормили нашу экшпедицию дошита.

– Чем же?

– Шобачиной-то! – ответил Семен.

– Как это?

– Да так, двух шобак шъели, опоганилишь!

– Оставайся обедать.

– Нет, шпашибо, – повторил казак.

– Рассердился Семен не на шутку! – сказал капитан.

– Он с характером, – ответил Бошняк.

– В Охотске лучшим лоцманом считался для ввода судов в устье Кухтуя. Я удивился, что Завойко[45 - Завойко Василий Степанович (1809–1898) – кругосветный мореплаватель, впоследствии адмирал. В 1827 году мичманом участвовал в Наваринском сражении. С 1840 по 1850 год служил в Российско-американской компании, был начальником Охотской, а затем Аянской факторий. С 1850 года – военный губернатор Камчатки и командир Петропавловского порта, возглавивший его оборону при нападении англо-французской эскадры в 1854 году. В 1855 году с переносом порта на Амур назначен командующим всеми находившимися там морскими и сухопутными силами. В 1856 году переведен в Петербург в морской генерал-аудиториат. Автор воспоминаний «Впечатления моряка» (1840) и статей «Залив Аян» и «Нападение на Петропавловск англо-французской эскадры» («Морской сборник», 1854).Для характеристики обстановки в Петропавловске-Камчатском во время англо-французского нападения представляют интерес записки жены В.С. Завойко – «Воспоминания о Камчатке и Амуре Юлии Завойко (1854–1855)». М., 1876.] его ко мне прислал.

Парфентьев ушел в казарму, там жена его Матрена приготовила мужу обед из свежего оленьего мяса, которое заморожено у нее давно. Нашлась и припасенная для мужа арака. Вечером после бани Парфентьев опять пил араку, потом пошел пройтись и встретил у магазина сходившего с трапа капитана.

– Вот тебя бы на Шахалин. Там еще шнег холодно шкрипит.

– Зачем же мне на Сахалин?

– Штобы жнал! А то шам не жрешь и другим не даешь! На чем душа держитшя! Дворянин, людьми можешь торговать!

Невельской взял его крепкой рукой за рубаху, а другой хотел схватить за бороду. Парфентьев захватил его руку своей огромной ладонью и покачнулся.

– Ну так, паря, это ково же! Ты наш швоей рукой крепко не хватай. Мы жахотим – уйдем! Шкажи шпашибо, у наш швой ум ешть!

Алена Калашникова в это время вбежала в казарму и сказала Матрене, что Семен с капитаном у магазина дерется.

– Да что же это он, на виселицу захотел! – испугалась Матрена. Пока она бежала к магазину, Невельской и казак некоторое время о чем-то говорили, держа друг друга за руки, и потом мирно разошлись.

– Ты что, дурак, камчадал проклятый! – стала бить Семена жена кулаками по голове. – Ково же ты лезешь, дурь ты собачья! Ах ты, тварь!

– Мы штараемшя, они думают – от штраха. Нет, их можем перевешать и уйти. Наш любой джонка вожмет.

– Это ты сказал ему?

– Шкажал! Он всех порет, а шамого Невельшкого надо бичом жа такие экшпедичии!

– Ты и это сказал?

– Шкажал! А он: мол, я, Шемен, отдал вше, што было, штаралшя… «Тебя бы, – шкажал я ему, – шобачину жрать жаштавить!»

– Замолчи! Дурь ты собачья! Куда ты нас теперь денешь?

– Вот и говорю, што терпим, а ково же морят! Ражве мы не понимаем, жачем экшпедичия. Да ты не деришь… Шмотри-ка, мешяц-то какой, это шолнышко его ушшербляет, ден-то шветлее, длиньше, к вешне дело пошло.

– Нагулялся! – объявила Матрена, втолкнув мужа в казарму. «Слава богу, если никто не видал».

На другой день не садились завтракать. Невельской прислал боцмана за Семеном.