Меня, мол, брат, не запугать свинцом,
Я выйду в брюках к морю, я не трушу!
Хотелось бы и мне… Но вдруг гремит
Над небом что-то страшное на взлете.
Я был. О том никто не говорит.
Ты пощадил. Мне не сравняться в счете.
Зачем щадить? Срази, размажь, ударь!
Но сам себе не верю, говорящий.
Ползи назад, в нору. Ты червь – он царь.
И не футляр тебе в конце, а ящик.
Но отменен последний приговор,
И ждет меня иное наказанье.
Я сам себя обкрадывавший вор,
Поставивший на темное познанье.
Безумный мастер требует меня
К бессрочному шершавому смиренью.
Застыну я, всю дрожь свою уняв,
Пока он мне гадает выраженье.
Я не творец – изделие его:
Я повод к творчеству, залог, уловка.
Я не жилец. Я смерти торжество.
Я манекен. Так где моя обновка?
Не явь, а сон – страдания мои.
Но вдруг, во мне прозревшая Давида,
Меня возводит в сонм великих сих
Его наотмашь бьющая обида.
Исходник – груб. Работодатель – скуп.
Но Микеланджело не унывает.
Он пробивает скальную тоску,
Он Голиафа рубит по куску;
Мечты, грешки и боги – помогают.
Он в крошеве по мощное колено,
Он трудится, не покладая рук –
Чтоб высвободить юношу из плена,
Чтоб дрогнула рука, ища свой лук.
Во тьму небытия
Во тьму небытия протягивались нити
Предчувствий и надежд, испуга и любви,
И Эросом неслись к порогу жизни дети,
И души уносил Танатос до зари.
Мы делим этот мир со всем, что ненавистно,
И не пойми зачем приходится прощать,
И черный страшный враг вдруг делается близок,
Но никогда не так, как тот, с кем лег в кровать.
Во тьму небытия протягивались нити,
И не смолкал в огне и ужасе призыв
Ко всем, кто не был здесь еще: сюда! Придите!
Впишите имена в готовые листы.
Как радостно любить! Как пустота постыла!
Лети, душа, лети! И, здравствуй ли, прощай,