Громосвет

Громосвет
Николай Максимович Сорокин

Открывающая часть работ о Сторонах и Виртуальности мира "Эльфийской кулинарии", "Коммунмаркетполиса" и "Беспредельного тупняка". Гармоничный синкретизм, вытекающий в структуру сюрреалистичного городского фэнтези, в синтезе затрагиваемых авторским слогом вопросов о ценности воображаемого, что в конечном итоге сами найдут в себе самоцель истории Громосвета, запустившего неостановимый механизм деконструкции дорогих ему Миров.

Николай Сорокин

Громосвет

Сошествие в Себя

– Вам помочь чем-нибудь?

– Нет, спасибо.

Бедный консультант, если бы он только знал, если бы знал он что мне нужно, он и не посмел задать такой вопрос. Мне нужны были ответы, немыслимые, непонятные мне самому, я даже не знал как правильно задать вопрос и чего именно я хочу, но я чувствовал, а потому и верил, что я в правильном месте.

Я пришел сюда из последней надежды, и интернет, извечно-доступный интернет, не мог дать мне характерного, именно чувственного знания, я не верил ни единому исследовательскому слову, ни единому совету анонима, ни единому оккультисту-теоретику.

Этот чудаковатый, даже по американски выстроенный магазин стоял скрытой тенью в одном из первоэтажных пролётов районной новостройки. О нём ни раньше, ни после упомянутых событий не слышал никто, он продержался всего год, и теперь, в крайние дни его работы, в нём оказался я.

– А когда вы закроетесь? – спросил я у отвернувшегося консультанта.

– На следующей неделе. Мы вроде бы даже переезжаем, но только к следующему году возобновим работу.

– Невыгодно?

– Да как сказать… Мы узкопрофильные, а к нам всё тянутся за “Манчкином” и “Монополиями”.

– Не собираетесь торговать из принципа?

– Да, политика у нас такая – не продавать попсу.

Я смотрел ему в глаза, а он, отворачивая их в сторону книжных стеллажей, ушёл разносить остатки настольных игр, что лежали у него в руках.

– Как к вам можно обратиться? – вопросил я у согнутой спины консультанта.

– Федр.

– Федр. – обозначительно сказал я. – Вы действительно можете мне помочь, но не то чтобы по теме.

– Да, хорошо, тут без разницы.

– Федр, мне нужен ответ. Вот вы играли в “Героев”?

– Ну да, единички, выход один-семь-один.

Это радовало.

– В детстве моя мама играла в них когда я ложился спать. – продолжал я. – Получалось что-то вроде сказки, учитывая, тем более, ту проделанную работу над дизайном и музыкой.

Консультант на этом моменте одобрительно кивнул. Я продолжил:

– Не хотелось ли вам, стоило вам повзрослеть, сделать нечто похожее?

– Вы имеете в виду собственную игру?

– Нет, не совсем. Игра из “Героев” такая себе.

– За такое в рожи бьют. – Федр уже забыл про свои обязанности, выдав в себе глухого фаната.

– Да не, ну не об этом сейчас речь. Я вообще мало уважаю игры.

– Тогда о чём мы разговариваем?

– Я вот что хочу узнать: мы же понимаем, что по факту мы рассуждаем о таком мире, который некоторые называют “выдуманным”?

– Ну обыкновенно те, кто так этот мир понимают, очевидно, сюда не заходят.

– Вот, а если этот мир “выдуман”, а также “выдуман” и какой-то другой мир, то почему мы не можем на почве этого качественного подобия их соединить?

Услышав этот вопрос Федр поднялся, не убрав на отведённую для этого полку последнюю настольную игру в его худых руках.

– Ну не стоит говорить именно о “выдуманном”. Выдумать можно вообще всё что угодно, от секс-инструкторства и марафона желаний до целой альтернативной истории. А вот почему мы выбираем тот, а не иной выдуманный мир, то уже зависит от нашего спроса с того, что мы хотим услышать.

– Уважаемый Федр. – Я произвёл ещё более значительную опору в голосе на имя консультанта. – Я не спрашиваю у вас как у продавца. Интерес мой именно в том, что даже на почве спроса, за которым может стоять множество первопричин, мы имеем дело с некоторой традицией. Она ответственна и за литературу, и за музыку, и за живопись, и за игры, и она, конечно, отвечает потребностям, но она же может существовать и без выбора форм удовлетворения. В смысле, что если мы уберём разграничение из нескольких “удовлетворяющих” вселенных, то те в причине собственной конфликтности уберут коммерческую цельность и вступят на путь противоборства друг с другом.

– Если всё так и есть, то этот бизнес прогорел бы в разы быстрее. Если сейчас идёт речь о том, что вы хотите объединить весь этот магазин в единую вселенную, или по крайней мере найти к ней ключ, то тогда вы создадите просто другую игру на продажу.

– Мне не столько про это хотелось утвердить, ведь при соединении несоединимого получится просто бессмыслица, что пожрёт своей хаотичной пастью и автора, и всю традицию в целом. Я скорее про то, верите ли вы в тот мир, что своей силой стоит в основе всего ценного для нас с вами как первопричину, а не как автономные объекты, удовлетворяющие праздные интересы в критические дни?

– Я не знаю, в этом смысле я вообще агностик. Но если рассуждать о фэнтези как о том, что удовлетворяет потребности по своей природе, то, наверное, война будет самым фэнтезийным, что только может нам предложить наш мир. Если так, то именно война есть дорогая для вас традиция. Тогда я вам отвечу “нет”, а именно – мне бы не хотелось в подросшем возрасте основывать, или хотя бы участвовать в войне.

– “Ну и душнила.” – подумал я, выходя из магазина.

Значит война… Когда покидаешь городскую черту даже на сутки, особенно с выпивкой, ложась спать к четырём утра чтобы проснуться к девяти, открываешь глаза и чувствуешь, что ты дикарь. Хочешь – воруй, хочешь – дерись, а после беги в лес и живи еще сутки, а после кочуй, ищи места, продолжай приключения. По своему обыкновению это желание искореняется на второй день в палаточном лагере, или сразу же, стоит выйти из леса в цивилизацию. Но вот чувство, это чувство дикости, чувство, что теперь ты можешь ходить в чём угодно и сколь много выражать своё мнение на людях, и знание, что с потерей этого чувства, с повторным обретением мягкости в сердце, достаточно снова уйти в лес на ночёвку, пережить дождь, грязь, или духоту и комаров, или снег и экстремальный минус, и вернуться в мир человеком. Но вот если весна, если тонны воды, нескончаемый потоп, просто болото на продолжительные два, а то и три месяца – это далеко не дикость, – это война. И в эту войну ты начинаешь жить на дереве, и в эту войну ты мастеришь лодку, и в эту войну не сунется ни один рядовой служитель закона; в этой войне ты сам другой…А другие смыслы, – продолжал я про себя. – разве это не есть то самое, что формирует фэнтезийный канон? Ведь если думать, что существует народ, который по лесу передвигается на лодках, то не значит ли это, что я рассматриваю не отдельную человеческую культуру, а целый иной мир, в котором может существовать человек? Просто он не существует здесь, со мной, так как для этого нет нужных предпосылок, чего-то такого, что превратит эту войну в естественную модель существования.

– Ты долго думаешь. – раздалось справа от меня. Я повернулся. Со мной, не прекращая шаг, четко нога в ногу шел вдоль улицы Репей. – Я уже с минуту как иду рядом.

– Прости, братец.

– Ты всё о своём? О городах и драконах?

– Мне тут умные люди сказали, что война формирует иномирие.

– Ну это не удивительно, классики постоянно в этой войне варились.

– Да не, дело не в истории, травмах и влиянии. Когда одни пережили войну и свою травму выразили в книгах, а другие, что пережили не только войну, но и в принципе конфликты, даже самые мелочные, эти книги читают – это мне как раз понятно в причинах спроса. Концепция ухода от мира – тема изъезженная, мне одних ролевиков с реконструкторами хватает, насквозь их вижу. Тут оказывается дело в ином: эстетическая выдуманность образов на деле только иллюзия, скрытая в проблеме потребления.

– В каком смысле?