Подарок судьбы

Этого парня приметил сразу, он не задавал вопросов, чтобы порисоваться перед преподавателем, быстро записывал основные положения его лекций, причём, от Шмуля Меировича не ускользнула такая особенность: студент писал не все подряд, а слушал и склонялся над тетрадкой, когда преподаватель выделял самое важное из получасового рассказа об особенностях нервной системы человека. И вот он пришёл сам.

– Зарплатой, молодой человек, разбрасываться не следует, всякий труд должен быть оплачен в соответствии с его количеством и качеством. Вы «Капитал» Маркса читали? Хотя – о чем я? Маркса сегодня изучают разве что в академии управления при президенте, и то по диагонали, судя по результатам реформ… Простите, молодой человек, отвлёкся. Итак, вы хотите в клинику. Кем же я вас могу оформить? Извините, только санитаркой, ну, точнее – санитаром. Но опасаюсь, что вас такой статус не устроит.

Студент кивнул:

– Устроит, спасибо, профессор, я могу сегодня в ночь выйти на работу?

Прошёл месяц, их ночные смены в неврологическом отделении совпали, после вечерних процедур и осмотров Бяллер пригласил санитара в кабинет. Белославцев пришёл через пять минут в свежем халате и накрахмаленном колпаке. Профессор попросил медсестру принести чай, горячий темно-вишнёвый напиток дополнили тарелки с сыром, колбасой, шоколадом.

– Врач должен хорошо и правильно питаться. Мой отец в войну по трое суток делал операции. Пока очередного раненого готовят, он уснёт прямо в операционной, в углу. Персонал менялся, а хирург был один. Питался, конечно, плохо, и вот, случилось. Положили на стол раненого, а ассистент шепчет на ушко: «Товарищ военврач, это полковник из СМЕРШа». Отец ответил: «Спасибо за информацию, но он устроен так же, как и все советские люди». Полковник тот умер на столе, у него весь живот был изрезан осколками, а самое опасное, что повреждена аорта. Потеря крови огромна, а запасов нет. Отец связал сосуд, но чудес не бывает. Даже сегодня такая операция относится к категории особо сложных. Полковник умер, фразу отца о том, что он устроен так же, как и все советские люди, посчитали крамолой, отца осудили трибуналом за вредительство и отправили в Сибирь. Какая глупость! Сколько людей он мог бы спасти, но – честь мундира! Кстати, отец работал в шахте, не в медпункте, мама собрала все побрякушки, нашла его лагерь, его отпустили на сутки. Что такое сутки для молодых людей, которые не виделись долгих пять лет! Удивительно, но они сумели за эту ночь сделать меня. Так что кушайте, молодой человек, кушайте.

Когда медсестра унесла посуду, Бяллер закурил сигару, чего никогда не делал в институте, никто и не знал, что он курит сигары, несколько раз затянулся и положил в хрустальный ковчег догорать:

– Молодой человек, хочу с вами говорить серьёзно. Вы по происхождению деревенский? Я так и понял. Нет-нет, ничего плохого, просто вы трудолюбивы, а такое чаще всего бывает в деревне. Хотя теперь, наверное, едва ли. Ну-с, я так понимаю, хотите стать настоящим врачом?

– Да, профессор, но это недостижимо с моими материальными возможностями.

Профессор насторожился:

– Простите за бестактность, на что вы живете?

Артём помолчал, но отвечать надо:

– В армии попал к хорошему человеку, генерал в отставке попросил нашего командира выделить троих солдат дачу дочери построить. Мы там и жили. Генерал хорошие деньги нам заплатил, только просил командиру не говорить. А дочка его, ну, в общем, понравился я ей, встречались, предлагала остаться, а у меня родители в деревне. Расстались. Я написал, что в институт поступил, она мне каждый месяц немного высылает. Нет, профессор, вы не подумайте, я три раза возвращал, она потом к телефону вызвала, мне даже неловко стало. Конечно, от их достатка это мелочь, но я не хочу чужого.

Бяллер встал:

– Прекрасно, молодой человек, после третьего курса я вам лично устрою экзамен в объёме обязанностей дежурной медсестры, сдадите – переведу на ставку. Простите, а к генеральской дочке не хочется вернуться? Соблазнительно, черт побери!

Артём покраснел:

– Она хорошая, только властная, привыкла у папы на глазах. А я деревенский, второй сорт, я ей, простите за прямоту, только в постели и нравился. А почему деньгами помогает – не знаю.

Старый еврей профессор Бяллер так привязался к Белославцеву, что это замечал уже весь институт. Работы Артёма получали первые места на окружных и республиканских студенческих конкурсах, после третьего курса Бяллер пробил для парня ставку в отделении, как-то витиевато назвав в документах должность. С его согласия и в его присутствии Белославцев вёл врачебный приём больных, удивляя старика каким-то животным чутьём: назначения на анализы и обследования он и сам бы такие же сделал, после получения всех результатов Артём осторожно записывал на листочке свои предложения по лечению и показывал профессору. Бяллер молча кивал, а потом выпытывал у студента, как он дошёл до таких выводов.

Наконец, диплом, Бяллер объявил, что забирает Белославцева в свою неврологию на ставку врача и, поклонившись в сторону ректора, добавил:

– Надеюсь, господа, что для Белославцева найдётся местечко в аспирантуре, все остальное я беру на себя.

Анна Ивановна Волоканцева была старожилом областной администрации, к пятидесяти годам обрела силу и властность, былая красота оформилась в монуметальность, она являлась в кабинет только такой: в строгом костюме, с высокой причёской, слегка подкрашенная и всегда невозмутимая. Третий губернатор пришёл, а она все оставалась на сложнейшем, как она считала и говорила, участке работы – заместитель губернатора по социальным вопросам. Вопросов действительно было много, но она, всю жизнь просидевшая в руководящих структурах и пришедшая на высокий пост с должности председателя комитета по культуре, вполне расчётливо перепоручила их решение руководителям подчинённых подразделений. Сама Анна Ивановна занималась стратегическими направлениями. Губернаторы ценили её хватку и работоспособность, потому за Волоканцевой прочно закрепился статус непотопляемой.

Проехав однажды несколько сельских районов, она обратила внимание, что деревни практически выпали из жизни, во всяком случае, экономического интереса не представляют. Молодёжь бежит в город, где есть возможность найти хоть какую-то работу, несколько человек держатся подсобным хозяйством, старики выживают от пенсии до пенсии. И в то же время там есть школы, медпункты, учреждения культуры. Вернувшись из поездки, она запросила необходимую статистику и ужаснулась результатам своих подсчётов. Слишком дорого обходится каждый ученик неполной средней школы, слишком дорого содержание клуба и библиотеки, и зачем в маленькой деревеньке медпункт? На совещании руководители управлений и комитетов единодушно поддержали Волоканцеву, подтвердив, что сеть учреждений нуждается в совершенствовании и сокращении.

Анна Ивановна была хорошим аппаратчиком, она не высказала на совещании конкретных предложений, а поручила подготовить расходы бюджетных средств на содержание социальной сферы в малых деревнях, для точности и надёжности постановки вопроса сделать это рекомендовалось по всем населенным пунктам сельской местности. Картина получилась удручающей: бюджетные затраты на каждого жителя вымирающей деревни втрое, а то и больше, превышали затраты на жителя центрального села. Анна Ивановна подсчитала, что если все привести в порядок, это даст приличную экономию бюджета. Она все подыскивала подходящее определение для этой довольно громкой, скандальной, но экономически эффективной акции, и не могла ни на чем остановиться: все формулировки были громоздки, не броски и не отражали сути перемен, их цели Волоканцева хорошо понимала, что так называемая патриотическая оппозиция ухватится за проект и будет беспощадно критиковать власть, так было и так будет, никогда реформы не встречались аплодисментами, всегда есть жертвы, ну, помягче скажем – пострадавшие. Надо подготовить коммунистам и их приспешникам чёткие аргументы, в которых прописать прежде всего эффективность проекта, а потом перечислить дополнительные меры, которые власть предпримет для сохранения социальной защищённости населения малых деревень. Надо определить базовые средние школы, усилить их материальную основу, они получат дополнительный транспорт для доставки детей из деревень на занятия. Да, сложно, ребятишкам придётся вставать на час раньше, зато качество знаний будет расти, квалификация преподавателей этих школ значительно выше. Если в центральные дома культуры дать микроавтобусы, они с успехом станут обслуживать жителей малых деревень. Транспортом сельской администрации можно два-три раза в неделю доставлять больных в сельский фельдшерский пункт и даже в районную больницу. Что ещё надо для нормальной жизни экономически неэффективного населения?

Дальнейшие размышления привели к интересным предложениям. Деревня в десяток дворов в десяти километрах от центрального села, но туда надо подавать электроэнергию, гонять автобус хотя бы два раза в неделю, содержать дорогу, привозить продукты, медика, агитбригаду. Не проще ли построить в каждом райцентре два-три многоквартирных дома и свезти туда стариков?

Волоканцевой решительно нравился этот проект, но она откладывала доклад губернатору. Все решилось во время очередной встречи в сауне с Ниночкой Соколовой, которую она несколько лет назад сделала главным врачом областного офтальмологического диспансера, чем очень удивила и коллектив, и районных «глазников». Но Ниночка – хваткая девушка, она жёстко подмяла пыжившихся специалистов, громко сказав, что она пришла не куриную слепоту лечить или дальтоников отлавливать, а руководить. Все поняли, что спорить нет смысла. Ниночка – врач, а офтальмолог, гинеколог или хирург – особого значения не имеет. Она умная девочка, к тому же очень своя, и когда Анне Ивановне трудно, она всегда выручит, приедет, вместе проведут вечер – сауна, коньячок…

Выслушав Анну Ивановну и её сетования на невозможность дать проекту чёткое определение, Ниночка дёрнула плечиками:

– Какие проблемы, мамочка: оптимизация! Громкое слово, и по сути подходит, ты же нашла оптимальный вариант бюджетных затрат!

Волоканцева даже руками всплеснула:

– Ну, Нинуля, ну, молодец! И правда: оптимизация бюджетных затрат! Все, завтра иду к губернатору, то-то будет удивлён! Финансист, каждую копейку через очки рассматривает, а я ему сразу десятки миллионов экономии принесу! Давай ещё по рюмке за успех. Нинуля, радость моя, ты же знаешь, как я тебя люблю. Уверена, шеф поднимет мои полномочия, потерпи с годик, я тебя на департамент посажу.

Ниночка губку вздёрнула:

– Не пройдёт, мамуля, степень бы надо.

– О чем речь? Я себе заказала лет пять назад, принесли, кое-как название запомнила, три дня читала, чтобы хоть что-то понять, а защита в нашем универе. Я приехала, а там уж столы накрыты, ректор вприсядку бегает. Вот и все. И тебе так же изладим.

Программа оптимизации с восторгом была принята губернатором и утверждена областной думой, а Волоканцева получила новый титул – первый заместитель губернатора, и негласный: «серый кардинал Анна Иоановна».

Придя в отделение уже в статусе доктора, Артём заметил, что персонал с ним почти официален, предупредителен и внимателен. Вчерашние девчонки-медсестры при разговоре согласно кивали, а уходя, загадочно улыбались. Три из них, Галина, Марина и Настя, на то имели особое право, уже два года он уединялся с каждой из них на ночных дежурствах, и утро встречали на широком бяллеровском диване в его шикарном кабинете. Однажды Шмуль Меирович попросил Артёма задержаться:

– Простите, молодой человек, что вмешиваюсь, но таки имею право, потому что именно мой кабинет вы превратили в комнату свиданий. Каждое утро после вашего дежурства в моем кабинете ароматы разных духов. Нет, я не спрашиваю, откуда у вас ключи, которых я лично не давал, уповаю только на то, что дамы достаточно чистоплотны и всякий раз приносят свежее постельное. И как вы собираетесь работать в коллективе, все отношения в котором построены на сексуальной основе? Я очень терпелив, как всякий старый еврей, но сегодня на спинке моего кресла обнаружил бюстгальтер, насколько я понимаю в этом деле, он принадлежит Галине. Артём, есть две вещи, которые сломали много очень хороших врачей – это вино и бабы, часто они ходят в паре. Вы умный и очень перспективный, будьте аккуратны.

Артём выслушал учителя, опустив голову и заливаясь краской, когда разговор окончился, он кивнул и вышел. Стыд! Галина – замужняя женщина, а пришла в ординаторскую и разбудила. Марина очень хороша, но страсти в ней на троих, говорит, дважды выходила замуж и выгоняла мужей из-за низкой квалификации. Настя, кажется, действительно, влюблена, но Артём еще в ранней юности, начитавшись про нравы и обычаи древних славян, дал себе слово жениться на девушке. Увы, Настя таковой уже не была. И что теперь? Надо с каждой поговорить отдельно и искать приключений где-то на стороне, в той же студенческой общаге.

После планёрки медсестра Настя вошла в ординаторскую, Белославцев поднял голову:

– Есть вопросы, Анастасия Ивановна?

– Есть, Артём Антонович. С вами что случилось в последнее время? Вы не хотите больше со мной встречаться? Почему? Ты ведь знаешь, Артём, как я тебя люблю. Мне казалось, что и я тебе нравлюсь. И вдруг полная изоляция, в ночную не приезжаешь, в выходные не звонишь. Ты нашёл другую? Ну, скажи хоть что-нибудь, не молчи!

Артём знал, что такой разговор неизбежен, и был готов к нему:

– Ты, Настя, совершила ошибку не со мной, а с тем, кто был у тебя первым мужчиной. Вот тогда надо было думать о будущем, о любви, о вечном надо было думать. А мы с тобой весело проводили время, и только. Я тебе после первой же ночи сказал, что семьи у нас не будет, у меня другое понимание жены и женщины. Добавить к этому мне нечего. Не обижайся на меня, не заставляй меня искать для тебя работу в другом отделении. До свидания.

Через три года Бяллер отказался от должности заведующего отделением. Все понимали обдуманный ход старого лиса: его протеже Белославцев успешно защитился, дело в отделении поставлено с еврейской аккуратностью, так что назначение Артёма Антоновича все считали уже состоявшимся. Только не он сам. В аспирантуре он поймал особый азарт исследовательской работы, ему нравилось анализировать тома историй болезней уже умерших пациентов и сравнивать свои предположения с результатами патологоанатомических экспертиз. Все эти годы он старательно записывал все свои наблюдения, и теперь можно было их систематизировать. Он хотел уехать в Питер, в медицинскую академию для подготовки докторской, но, как только заявил об этом Бяллеру, профессор чуть не заплакал:

– Молодой человек, вы зачем мне не сказали это раньше? Конечно, докторская нужна, и вы её получите, вам ведь нет и тридцати. Я так огорчён, но вы таки имеете право плюнуть на старого ворчливого еврея и поехать в свой Питер, в который моему деду въезд был категорически запрещён. Вы слышали о черте осёдлости? Да, извините. Тогда принимаем такое решение. Вы работаете в отделении, а я нахожу своих людей в Питере, не сомневайтесь, что они есть во всех медицинских академиях этого города. Вы с ними познакомитесь, и начнёте работу над докторской здесь, под моим наблюдением. Ответ прошу сразу: вы согласны? Да? Спасибо, мой дорогой, вы же знаете, как я к вам отношусь. Я познакомлю вас с нужными людьми уже через месяц, мне нельзя откладывать на слишком далеко, я, кажется, прокараулил одну болячку, так что не будем медлить.

На другой день новая табличка появилась на кабинете заведующего отделением.

Артём уже много лет не бывал в родном селе, потому что особо и ехать было не к кому, да и работа не отпускала: студенты отдыхать, а он на полторы ставки, чтобы на зиму заработать. Отпуск брал перед сессией, чтобы спокойно пробежать чёткие записи лекций, спасал студента хороший, уверенный почерк. А тут приснилось ему, что идёт по деревенским улочкам, и ни одного знакомого лица, прут навстречу какие-то уроды, гнусавят, матерятся. Дошёл до кладбища, остановился в ста шагах: все те же сосны, все тот же крутой земляной вал. Он знал эту историю, в конце девятнадцатого века в селе построили церковь, епархиальное управление в средствах отказало, и сход постановил собирать деньги всем миром. Избрали сборщика, кузнецы привезли тяжёлый кованый сундук о трёх замках, для сборщика, для старосты церковного и для волостного старосты, чтобы только вместе могли открыть и взять нужную сумму. Печники указали залежи пригодной для кирпича глины, стали бить кирпич, печи для обжига сложили, готовый кирпич укладывали в штабели и укрывали соломой. Когда приехал дьякон из Тобольска и привёз проект церковный, весь мир собрался. Ходили вокруг раскрытых листов, вздыхали, не можно понять крестьянину, какая же церква будет из этих чертежей? Тогда дьяк повёл народ к амбарам купца Пшеничникова, и на тыльной стороне углём по беленой стене нарисовал храм. Толпа ахнула и пала на колени. Получалось, что церковь будет круглая, без колокольни, купол закроет молельню и алтарь, а над ним ещё один купол, высокий да широкий, под ним на толстом бревне колокола повесят. При входе часовенка, изба для паломников, рядом поповский дом. Записанная первым учителем церковно-приходской школы, эта история хранилась в сельсовете. Новый священник предложил обнести кладбище земляным валом, потому что скотина заходит, кресты ломает… Народ согласился. Неделю мужики рыли канаву и бросали землю на внутреннюю сторону, бабы тоже не отставали, в мешках и фартуках таскали глину на вершину вала. Плотники врата сделали баские, на обе половинки кресты православные закрепили. Тут же запись о закупке саженцев сосны, черёмухи и сирени, которые высаживали весной, со всех деревень прихода приехали люди, батюшка молебен отслужил, и весь день работал народ, соснами в два ряда обсадили вал, черёмуху с сиренью внутри вдоль дорожек, каждый у своих могил прикопал по былинке. И вот уж больше ста лет шумят сосны, весной, к Троице, сирень и черёмуха благоухают, слабые женщины даже угорают от этих запахов. Нигде не видел похожего кладбища Артём, да и старшие судили, что лучше нашего в округе нет.

Хоть и во сне, а душевное волнение охватило душу, поклонился кладбищу и вошёл в ворота. И что же? Нет могил, ни сирени, ни черёмухи, только те же уродливые незнакомые люди гундосят вокруг, хотя и внимания на пришельца не обращают, как будто не видят его. А могилы разрыты, только останки гнилых досок обозначают места. И ни одного креста, как будто специально убраны, ведь должны быть кресты, они наверху, не могли сгнить бесследно. И тут Артём проснулся.

Посмотрел на светящийся циферблат больших напольных часов, купленных у старого своего больного Арсения Ипатьевича. Разговорились в ночное дежурство о старине, дед и признался, что семейство их значилось одним из состоятельных в городе, только советская власть живо расправилась. А вот часы в то время были в ремонте у порядочного человека, тем и спаслись, и когда последний отпрыск старого рода вернулся с фронта, часовщик нашёл его и попросил забрать часы. Артём только третьему реставратору, осматривавшему инструмент, поверил, и не пожалел. Часы восстановили мелодичные звоны каждую четверть и половину часа, негромко, как бы где-то вдали, отбивали часы, а в полдень играли «Боже, царя храни!». Долго лежал, выходя из устойчивого видения, прошёл на кухню, выпил рюмку коньяка. «Странный сон! Надо поехать в деревню, стыдно, совсем забыл матерей своих и отца». Артём часто удивлял знакомых, когда в разговоре упоминал о двух мамах. Так оно и было, родная, Мария Ивановна, умерла, оставив его десятилетним, потом отец привёл чужую женщину, тоже Марию, только Никандровну, и сказал, что надо звать её мамой. Трудно далось мальчишке это родное и близкое слово, но не было на свете другой такой женщины, которая бы приняла чужого ребёнка как своего. Детей у неё не было, и материнское чувство проснулось к сорока годам. Став взрослым, уже перед армией, Артём спросил: «Мама, а почему ты меня ни разу кнутом не вытянула, ведь я пакостной был?». Никандровна засмеялась: «Другой раз и надо бы, да рука не поднималась. И от людей нельзя, скажут: чужой, вот и бьёт». Артём обнял её: «Как ты можешь так думать? Разве я тебе чужой, что ты, мама!». Перед армией парни становятся понимающими…

На плановом заседании коллегии департамента здравоохранения слушали доклад заведующего неврологическим отделением областной больницы Белославцева. Поводом для столь серьёзного разговора стала жалоба доктора Самаркина, а по сути – смерть пациента в результате неверно поставленного диагноза. Старый томограф не показал инсульта, врач пришёл к стандартному заключению: зажим нервов в шейном отделе позвоночника, и назначил вытяжения. Лечение не помогало, но после каждого двухнедельного курса врач выписывал пациента «с незначительным улучшением». Когда больной оказался в отделении в третий раз, Белославцев потребовал от доктора Самаркина всю информацию, понял, что диагноз ошибочный, отправил пациента в клинику нефтяников, где современный томограф показал уже воспалённую гематому. Через неделю человека не стало.

С Самаркиным говорил один на один в кабинете:

– Вы десять лет в отделении. Насколько возможно, я проверил истории ваших больных, и это не первый случай летального исхода. Как вы могли забыть, что наша главная задача – правильно определить болезнь, поставить диагноз, а лечит потом средний персонал?! На вашей совести жизнь человека, вы знаете, что у него осталось трое детей? Вы встретились с женой, которая сознание потеряла, когда тело получали из морга? Вы не будете работать в отделении, пишите заявление и уходите.