– Ну, ну, полно же. А ты вот что сделай для меня. Принеси мне нашу казну.
– Денег еще много.
– Посмотрим.
Денег, точно, было около двух тысяч франков.
– Мало. Ты должен для меня заработать много. У меня есть к тебе просьба.
– Приказывай, Даша.
– Заработай мне денег. Мне деньги нужны.
– Выдумываешь что-нибудь.
– Право, нужны: наряжаться хочу.
– Ну, хорошо, я буду работать, а ты скажи, на что тебе деньги нужны?
– Видишь, пора нам и за дело браться. Ты работай свою работу, а я на первые же деньги открываю русский, этакий, знаешь, пока маленький ресторанчик.
Долинский рассмеялся.
– Ничего нет смешного! Я не меньше тебя заработаю. Англичане же все ходят есть ростбиф в своем трактире.
– Ну?
– А у меня будет солонина, окрошка, пироги, квас, полотки; не бойся, пожалуйста, я верно рассчитала. Ты не бойся, я на твоей шее жить не стану. – Я бы очень хотела… детей учить, девочек; да, ведь, не дадут. Скажут, сама безнравственная. А трактирщицей, ничего себе, могу быть – даже прилично.
Долинский еще искреннее рассмеялся.
– Ничего, ничего, – говорила с гримаской Дора. – Ведь, я всегда трудилась и, разумеется, опять буду трудиться. Ничего нового! Это вы только рассуждаете, как бы женщине потрудиться, а когда же наша простая женщина не трудилась? Я же, ведь, не барышня; неужто же ты думаешь, что я шла ко всему, не думая, как жить, или думая, по-барски, сесть на твою шею?
– Да я ничего.
– Ну, так нечего, значит, и смеяться. Работай же. Помни, что вот я выздоровею, фонд нужен, – напоминала она, вскоре после этого разговора Долинскому.
– Что же работать?
– Господи! Вот Фигаро нетленный: все ткни его носом да покажи. Ну, разумеется, пиши повесть.
– Дорушка! Вы же понимаете, что повести по заказу не пишутся. У меня в голове нет никакой повести.
– Ну, я тебе задам.
– Задай, задай, – весело отвечал Долинский.
– Ну, вот ты да я – вот тебе и повесть.
– Нет, это уж пусть другие пишут.
– Отчего ж?
– К сердцу очень близко.
– Напрасная сентиментальность. Ну, Онучина, которой любить хочется, да маменька не велит.
– Я ее совсем не знаю, Дора.
– Побеседуй.
– Да откуда ты-то знаешь, что ей любить хочется?
– Так; приснилось мне, что ли, не помню.
– Да ты ж с ней не говорила.
– Тут нечего и говорить. А впрочем, нет… постой, постой! – вскрикнула, подумав, Даша. – Вот что бери:
бери этакую, знаешь, барыню, которая все испытывает:
любят ли ее верно, да на целый ли век? Ну, и тут слов! слов! слов! Со словами целая свора разных, разных прихвостней. Все она собирается любить «жарче дня и огня», а годы все идут, и сберется она полюбить, когда ее любить никто не станет, или полюбит того, кто менее всего стоит любви. Выйдет ничего себе повесть, если хорошенько разыграть.
– Начнем-ка, – подбавила Дора, – я буду вязать себе платок, а ты пиши.
Шутя началась работа. Повесть писалась, и платок вязался.
– Что, ваша кузина… не замужем? – спросил один раз доктор, садясь за столик в комнате Долинского, чтобы записать рецепт Даше.
– Нет, не замужем, – несколько смутясь, отвечал Долинский.
Доктор нагнулся к столу и, написав, не спеша, две строчки, снова сказал:
– Я хотел вас спросить: девушка она или нет? Очень странные симптомы!
Он быстро поднял глаза от бумаги на лицо Долинского. Тот был красен до ушей. Доктор снова нагнулся, отбросил начатый рецепт в сторону и, написав новый, уехал.
– Что же, разве ей очень дурно? – спросил Долинский, провожая доктора за дверь.
– Теперь ничего особенного, хотя и хорошего нет, но после болезнь может идти crescendo,[46 - усиливаясь (ит.)] —отвечал врач сухо и даже несколько строго.
– Что тебе говорил доктор?
– Ничего особенного, – отвечал, смущаясь, Долинский.
– Он все с намеками какими-то?
– Да.