– Бог знает, что тебе сегодня кажется.
– То, что есть на самом деле, мой милый.
– Напрасно; я только думаю, что честнее было бы с нашей стороны обо всем написать…
Даша задумалась и потом, вздохнув, сказала:
– Я сама знаю, что нужно делать. Вечером, по обыкновению, они сидели на холмике и в первый раз порознь думали.
– Ты ничего не работаешь? – спросила Даша.
– Ничего, Дора.
– Я тоже ничего.
– Что ж тебе работать?
– А деньги у нас есть еще?
– Не беспокойся, есть.
– Работай что-нибудь, а то мне стыдно, что я мешаю тебе работать.
– Чем же ты-то мешаешь?
– Да вот тем, что все ты возле меня вертишься.
– Где ж мне еще быть, Дора?
– И это, конечно, правда, – сказала с задумчивой улыбкой Даша и, не спеша пригнув к себе голову Долинского, поцеловала его и вздохнула.
Тихо они встали и пошли домой.
– Какой ты покорный! – говорила Даша, усевшись отдохнуть на диване и пристально глядя на Долинского. – Смешно даже смотреть на тебя.
– Даже и смешно?
– Да как же! Не курит, не ходит никуда, в глаза мне смотрит, как падишаху какому-нибудь.
– Это все тебе так кажется.
– Зачем ты перестал курить?
– Наскучило.
– Врешь!
– Право, наскучило.
– Право, врешь. Ну, говори правду. Чтобы дыму не было – да?
Долинский улыбнулся и качнул в знак согласия головой.
– Чем ты меня любишь?
– Как чем?
– Ведь у тебя сердце все размененное, а любить можно раз в жизни, – сказала, смеясь, Даша.
– Ну, почему ж я это знаю.
– А что, если б я умерла? Долинский даже побледнел.
– Полно, полно, не пугайся, – отвечала Даша, протягивая ему свою ручку. – Не сердись – я ведь пошутила.
– Какие же шутки у тебя!
– Вот странный человек! Я думаю, я и сама не имею особенного влечения умирать. Я боюсь тебя оставить. Ты с ума сойдешь, если б я умерла!
– Боже спаси.
– Буду жить, буду жить, не бойся.
Утром Нестор Игнатьевич покойно спал в ногах на Дорушкиной постели, а она рано проснулась, села, долго внимательно смотрела на него, потом подняла волосы с его лица, тихо поцеловала его в лоб и, снова опустившись на подушки, проговорила:
– Боже мой! Боже мой! Что с ним будет? Что мне с ним сделать?
Опять все за грудь стала Даша частенько потрогиваться, как только оставалась одна. Но При Долинском она, по-прежнему, была веселою и покойною, только, кажется, становилась еще нежнее и добрее.
– Напишу я, Даша, Анне, – говорил ей Долинский.
– Что ж ты ей напишешь?
– Что я тебя больше всего на свете люблю.
– Она это и так знает! – улыбаясь, ответила Даша.
– Почему ты думаешь?
– Я это знаю.
– Все же надо написать что-нибудь.
– Нечего писать что-нибудь.
– Нет, по-моему, все-таки лучше писать ничего, чем ничего не писать.
– Подожди. Я напишу сама, – отвечала после минутной паузы Дора. А все не писала.