Мастер

– А замочек и филенку мы вырежем на память. Вы уж поставьте новые, и покрепче, – подал голос работник НТО, он возился у дверей, ведущих в комнату.

Леонид вышел следом за подполковником. Михеев уже нахлобучил мохнатую шапку и сосредоточенно мотал на шею теплое шерстяное кашне. Леонид скользнул привычным взглядом по знакомой фигуре начальника и едва не присвистнул. Если Серафим Петрович начинал толстеть, то делал это не по дням, а по часам. Его талия под узким штатским пиджаком за сутки катастрофически располнела. Еще вчера подполковник был подтянут, как джигит, а сегодня его поясница разбухла в два обхвата.

– Леонид Михалыч, милости прошу в мою машину, – сказал подполковник, застегивая пальто.

Глава 3

КТО ОНИ?

Серафим Петрович неуклюже втиснулся в машину. Дочернин оренбургский платок, повязанный на пояснице под сорочкой на голое тело, сильно мешал, но без него радикулит крутил острее, и с платком приходилось мириться.

Радикулит он вынес из засады в студеных плавнях. Когда подстерегали Мастера. Тот уходил на баркасе из Крыма. Это была их первая встреча, и это было давно. С тех пор радикулит, как и Мастер, стал его извечным спутником, он обитал где-то внутри, дремал в затаенном логове, и когда, очнувшись от спячки, брался за михеевскую поясницу, подполковнику доставалось на орехи. Этот недуг был свиреп и коварен и заставал всегда врасплох.

Еще вечером Михеев рассиживал на стуле и в ус не дул, и радовался жизни, а радикулит уже разминал свои цепкие лапы, и едва подполковник вздумал подняться, как он ухватил за поясницу. Жертва болезненно застыла в неудобной позе.

Встать, конечно, Михеев встал, но для этого понадобилось много лишних движений. Будто он осторожно собирал себя по частям, а до этого его разобрали. И хорошо, что в кабинете присутствовал при сем только этот юный сотрудник Зубов, вечно погруженный в анализ, иначе было бы просто неловко. Но Зубов ушел по макушку в мысли, ничего не заметил, и все обошлось без конфуза. А там уж он, Михеев, распрямился и молодцевато прошел по кабинету этаким гоголем. И потом он сам хитрил – не садился целый вечер и все время был на ногах.

С таким врагом лучше не садиться. Стул тогда – опасная ловушка. Это усвоил он давно и с утра предпочитал стульям ноги после того, как дочь натерла поясницу змеиным ядом и накрутила просторную теплую шаль. Он так бы и маячил перед глазами сотрудников целый день, если бы не понадобилось в машину.

В первый раз он вылез благополучно. Незаметно крякнул и вылез. Но как это выйдет теперь, трудно представить, впрочем, впереди еще была дорога, можно было думать о другом. О том, что совершилось новое преступление. Об этой тонкой краже, после которой от преступников не осталось следов.

Он учел все точно, этот негодяй. Он заявился вовремя, когда у людей подоспела долгожданная семейная радость, растоптал ее только потому, что ему было так угодно. И, оглянись опрометчиво старуха, он бы без раздумий и деловито уничтожил ее. Ему было бы так удобней, без свидетелей. А пока он оставил ее в живых только потому, что собственная жизнь ему кажется намного дороже. Он знает: за убийство ждет жестокая расплата.

Он рационалист, этот паршивец, и рисковать не хочет.

«Кое-кто из сотрудников, – подумал Михеев, – привык ко всему. Есть на белом свете, скажем, кирпичи, крупа и преступники. Из кирпичей положено строить, из крупы варить кашу, а преступников надо ловить».

Его заместитель Марков, тот вчера сказал, зевая:

– Это закономерно. Так устроен человек. Он продукт сложной эпохи, и пока…

Не так ли оправдывает себя и преступник перед собственной совестью: сложность человеческой натуры и завихрения эпохи. Ерунда, даже в самые гнусные столетья миллионы людей пронесли свою нравственную чистоту незапятнанной. Сквозь бедствия, когда уж казалось – волком вой. Это последнее дело – брать ближнего за горло только потому, что тебе плохо.

Социальные условия, сказал себе Михеев, – это, конечно, важно. Но как же с теми, кто сыт и одет? И образован? То-то! И нет в том разницы, какого ранга бандит. Не спасают титулы или, наоборот, темнота. Отсутствие диплома, что ли. Мало мы еще учим добру, частенько забывая про это простенькое, но великое и вечное понятие. Вот что. Стесняемся. Дескать, сентиментальное слюнтяйство.

«Так оно и бывает, – подумал Михеев. – Вначале оправдания за счет эпохи. А потом цинизм. Убеждение, будто можно плевать на чужую жизнь. Люди – мухи, люди – тараканы».

Как же называется такой человек? Тот, который считает, что главное – это он, все остальные мухи? Михеев поморщился, стараясь вспомнить, – и не смог. Забыл за эти годы. Даже конфузно перед собой. Таким уж стал неотесанным.

Но он до сих пор помнит, как тридцать лет назад они убили его однокурсника Саньку из-за трешки. Любители такой философии. У Саньки только и была-то жалкая трешка, но она понадобилась жрецам самоутверждения, и они легко и мимоходом прирезали Саньку. Он лежал, согнувшись, под забором, худой от голода, так и не успевший наконец-то поесть на эту с трудом заработанную трешку.

После лекций Санька еще грузил вагоны, но им на это было плевать. И было плевать на то, что он мечтал, волновался и любил, радовался жизни. Они походя сунули нож в этот трепещущий от впечатлений и беззащитный комочек жизни и ушли с помятой трешницей, топая по булыжнику, судача о чем-то своем и забыв про Саньку, точно прихлопнули муху.

Это случилось поздним вечером и недалеко от общежития. Он, студент Симка Михеев, стоял вместе с ребятами над маленьким Санькиным телом, потрясенный той легкостью, с которой убили человека.

Тогда-то, тридцать лет назад, он ушел с полиграфического факультета и был зачислен на службу в уголовный розыск.

А «Волга» неторопливо бежала в потоке машин. Машины тыкались из стороны в сторону, выбирая свободные места. От этого и от того, что бег был вроде неспешным и дружным, они казались стадом больших и послушных животных, которых легко подстегивал незримый пастух. Машины едва не терлись на ходу боками. А внутри за окнами сидели неподвижные человеческие фигуры.

Подполковник покосился направо. Там, за неясным стеклом такси, застыла, обнявшись, пара молодых.

– Современный детектив должен прекрасно стрелять, знать боевое самбо, стенографию и фото, водить все марки машин, а в отсутствие врача…

Это громко произнес Зубов. Они уже давно спорили за его спиной. Судя по всему, Зубов отбивался от двоих. А может, нападал. И загибал пальцы.

Наш простой советский детектив, подумал Серафим Петрович. Интересный парень этот Зубов. Прямо со страниц воображаемого приключенческого романа. Сочиняет на ходу. Ну, если роман относительно талантлив, то это не так уж и плохо. Важно то, что у нас с ним одно общее доброе дело. И сегодня главное – найти опасного мерзавца. И как можно скорее! Кто знает, чем кончится его следующая кража. Не все покорны, как старуха, и тогда – убийство. Еще одна насильственная смерть. Сейчас он отсиживается в берлоге, незримо затаившись, но где-то есть микроскопический след, что ведет к его берлоге.

«Почерки пробоев схожи», – так сказал работник НТО. Он имеет в виду три последние кражи. Пробои были сделаны одним и тем же орудием. Этакое жало с характерным изломом.

«А что еще бросалось в глаза в этих кражах? Во всех случаях исчезала крупная сумма денег. Иными словами, в каждой из обворованных квартир лежали большие деньги. Преступники действовали без промаха. Это означало, что кто-то с острым нюхом вел разведку и потом наводил преступников. Потом приходил некто и спокойно работал в перчатках. Спокойно, потому что от неожиданного возвращения хозяев его должны были страховать другие некто. Нет, он появлялся не один. Это уж слишком для одного – четыре подготовленные кражи. Один давно бы ушел на дно и там затаился еще после первой жирной добычи. На самом деле с ним напарники, хищные, ненасытные, им только подавай. Это общее в кражах. А в чем отличие этой кражи от предыдущих? Забрали только деньги. А костюм, пальто и шуба – в шкафу. Что это: попытка сбить следствие с толку? Или Крыловых обокрали другие? Прибыло их полку? А может, только осторожность, и всего…»

Из-под носа машины резко выскочила кривоногая бабуся и пробежала через дорогу. Шофер высунулся в окно и начал ругаться ей в спину. Но бабка только отмахивалась и продолжала свой путь. На той стороне стояла очередь, и шофер понимающе затих.

Серафим Петрович неловко шевельнулся, в пояснице резко заломило. Он застыл, пережидая боль. Точно решил ее обмануть: дескать, его нет, и она, мол, может убраться восвояси. Боль поверила и уползла куда-то вглубь, где было ее логово. Подполковник сел поудобней и послушал, что происходит сзади.

Там Зубов все еще вел наступление. Он опирался на литературные источники. И его оппоненты, вооруженные только практическим опытом, явно пасовали.

«Так кто же преступники?» – в который раз подумал подполковник. Ясно, не дети, нашедшие кратчайшую дорогу к бюджету на мороженое. Здесь видна мозолистая рука кустаря-профессионала. Умение ветерана ножа и отмычки. Нахальная уверенность зрелого волка. А коли так, его фотография должна числиться в нашей картотеке.

Машина свернула с Петровки в боковой переулок, и шофер сказал:

– Вот мы и дома, – и заглушил мотор у подъезда.

Предстояла высадка из машины, и радикулит оживился. Тогда подполковник напустил на себя озабоченный вид и начал рыться в карманах. Он ждал, когда выйдут сотрудники. Они вышли и начали, в свою очередь, ждать его. Тогда он стал еще озабоченней, махнул им рукой: мол, ступайте, я тут долго, черт побери! И потом только полез из машины. Шофер следил с любопытством.

– Отсидел, понимаете, ногу, – с фальшивой беззаботностью сказал подполковник, поймав его заинтересованный взгляд, но сейчас же последовал сильный выстрел изнутри, и подполковник замер, как сомнамбула.

Шофер сидел точно на аттракционе.

Подполковник пришел в себя, постоял у машины, якобы полюбовался на старую церковь, и поднялся к себе на четвертый этаж.

У кабинета ждали сотрудники. Он повесил пальто, кивнул Зубову: «Прошу, начинайте», – с отвращением покосился на зияющую ловушку кресла и пристроился возле трубы отопления.

– Прежде всего преступник очень опытен. Я хочу начать именно с этого, – произнес Зубов торопливо, будто в нем прорвалась плотина. – Он умен и многое знает, этот тип. И по-своему талантлив.

– А может, это был сам Шлепа? – невинно вставил Марков, и все засмеялись – это была популярная шутка.

В отдаленные времена водился такой незадачливый вор Шлепа. Не вор, а растяпа. Он блестяще прошел в квартиру известного ученого, точно в дверях был не замок, а брикет сливочного масла. И вся его работа в квартире являла верх воровского мастерства. Он творил чудеса. Шлепа сгреб большие деньги и напялил на себя заграничный костюм хозяина. А свой швырнул небрежно в мусорное ведро и скрылся, словно дух.

Но тут его и подвела элегантная рассеянность. Он оставил в кармане пиджака паспорт с пропиской, и милиции понадобилось на поиски грабителя ровно столько времени, сколько необходимо для того, чтобы доехать от места преступления до квартиры Шлепы… Его застали за стиркой носков, и Шлепа долго держал мыльные руки над головой, ничего не понимая.

Это было давным-давно, и след Шлепы затерялся в толще лет, но с тех пор шутка о незадачливом воре прочно вошла в быт розыска. Так и говорили: «А может, это был сам Шлепа?» Значит, дело запутанное, можно свихнуть мозги.

– Продолжайте, – кивнул Михеев.

Мысли Зубова почти совпадали с его собственными. Лишь ход их был более извилист. Зубов нырял в кипящую пучину рассуждений; и порой казалось, там ему и будет конец, но он все же выбирался на отмель, и каждый раз в точке, близкой к мнению подполковника.

В том, что кража не была случайной, Зубов тоже не сомневался.