Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей

В 1616 году королевич Владислав издал окружную грамоту ко всем жителям Московского государства: напоминал, как его выбрали на московский престол всей землей; обвинял митрополита Филарета, который будто бы поступал вопреки наказу, данному всей землей; изъявлял сожаление о бедствиях Московского государства; объявлял, что, достигнув совершеннолетнего возраста, идет сам добывать Московское государство, данное ему от Бога, и убеждал всех московских людей бить ему челом и покориться как законному московскому государю; обещал, наконец, поступить с Михаилом, сыном Филарета, сообразно своему царскому милосердию, по прошению всей земли.

Притязания польского королевича грозили внести новое междоусобие в несчастное государство.

Патриарх Филарет. Титулярник 1672 г.

Но настоящие военные действия между Польшей и Москвой начались не ранее 1618 года. Война эта требовала крайнего напряжения сил, а между тем Московское государство еще не успело оправиться от прежних бедствий и испытывало новые в том же роде, как в предшествовавшие годы. Разбойничьи шайки продолжали бродить и разорять народ; самый образ ведения войны с Владиславом увеличивал количество подобных врагов, потому что главные силы польского королевича состояли из казаков и «лисовчиков», а те и другие вели войну разбойническим способом. Литовские люди заодно с русскими ворами проникали на берега Волги и Шексны и разбойничали в этих местах. Города так дурно укреплялись и содержались, что не могли служить надежным убежищем для жителей, которым небезопасно было оставаться в своих селах и деревнях[80 - Состояние города Углича, например, представляется, по современным известиям, в таком жалком виде: «Мосты погнили, башни стоят без кровли, ров засыпался, а кое-где и вовсе не копан. Ратных людей почти нет, стрельцов и воротников ни одного человека, пушкарей только шесть человек, и те голодные. Пороха нет. хлебных запасов нет. Посадские люди от нестерпимых правежей почти все разбежались с женами и детьми. Волости кругом выжжены, опустошены, а между тем в Угличе сидели в тюрьме более сорока человек разбойников». Те же черты можно было встретить и в других городах большей части государства.]. Между тем правительство вынуждено было усиленными мерами собирать особые тяжелые налоги с разоренного народа. То были запросные деньги, наложенные временно, по случаю опасности, которые должны были выплачивать все по своим имуществам и промыслам, и кроме того разные хлебные поборы для содержания служилых людей; наконец, народ должен был нести и посошную службу в войске. Правительство приказывало не давать народу никаких отсрочек и править нещадно деньги и запасы. Воеводы, исполняя такие строгие повеления, собирали посадских и волостных людей, били их на правеже с утра до вечера; ночью голодных и избитых держали в тюрьмах, а утром снова выводили на правеж и очень многих забивали до смерти. Жители разбегались, умирали от голода и холода в лесах или попадали в руки неприятелю и разбойникам. Бедствия, которые народ русский терпел в том году от правительственных лиц, были ему не легче неприятельских разорений. Монастыри же, как и прежде, пользовались своими привилегиями и если не вовсе освобождались от содействия общему делу защиты отечества, то гораздо в меньшем размере участвовали в этом деле; некоторые из них тогда же получали новые льготные грамоты. Служилые люди неохотно шли на войну; одни не являлись вовсе, другие бегали из полков; в Новгородской земле служилые люди в то время имели повод особенно быть недовольными, потому что правительство отбирало у них поместья, розданные при шведском владычестве из дворцовых и черных земель.

В таком состоянии был народ, когда Владислав, идя к Москве в августе 1618 года, снова возмущал русских людей своей грамотой, уверял, что никогда не будет ни разорять православных церквей, ни раздавать вотчин и поместий польским людям, что поляки не станут делать никаких насилий и стеснений русскому народу; напротив – сохранены будут их прежние права и обычаи. «Видите ли, – писал Владислав, – какое разорение и стеснение делается Московскому государству, не от нас, а от советников Михайловых, от их упрямства, жадности и корыстолюбия, о чем мы сердечно жалеем: от нас, государя вашего, ничего вам не будет, кроме милости, жалования и призрения».

Избранный народной волей царь противопоставил этому покушению своего соперника голос народной воли. 9 сентября 1618 года собран был Земский собор всех чинов людей Московского государства, и все чины единогласно объявили, что они будут стоять за православную веру и своего государя, сидеть с ним в осаде «безо всякого сомнения, не щадя своих голов будут биться против недруга его, королевича Владислава, и идущих с ним польских и литовских людей и черкас». Грамоты Владислава прельстили немногих из русских людей. Как ни тяжело было русскому народу от тогдашнего своего правительства, но он слишком знал поляков, познакомившись с ними в Смутное время. Дружба с ними стала невозможной. Дело Владислава было окончательно проиграно.

В сентябре и октябре русские дружно отстояли свою столицу, и отбили приступы неприятеля, и не поддались ни на какие предложения принять Владислава. Когда неприятельские действия по временам прекращались и начинались переговоры, Лев Сапега со свойственным ему красноречием перечислял русским уполномоченным все выгоды, какие получит Русь от правления Владислава; русские отвечали ему: «Вы нам не дали королевича, когда мы его избрали; и мы его долго ждали; потом от вас произошло кровопролитие, и мы выбрали себе другого государя, целовали ему крест; он венчан царским венцом, и мы от него не отступим. Если вы о королевиче не перестанете говорить, то нечего нам с вами и толковать». В конце концов поляки должны были отказаться от мысли посадить на московском престоле Владислава. 1 декабря 1618 года подписано было Деулинское перемирие на 14 лет и 6 месяцев. Правда, Московское государство много потеряло от этого перемирия, но выигрывало нравственно, отстояв свою независимость. Теперь уже недоразумения могли возникать только о тех или о других границах государств, но уже Московское государство решительным заявлением своей воли отразило всякие поползновения Польши на подчинение его тем или другим путем[81 - Замечательно, что после окончания перемирия русское правительство не угрожало смертной казнью тем русским, которые поддавались Владиславу, а только ссылало их, предварительно наказав некоторых из них кнутом.].

А. Феррари. Вид Новоспасского монастыря в Москве

В июне 1619 года прибыл Филарет, отец государя, и был посвящен в патриархи. Дела пошли несколько иначе, хотя система управления осталась той же. Стала заметной более сильная рука, управлявшая делами государства. Господствующим стремлением было возвратить государство в прежний строй, какой оно имело до Смутного времени, и, несмотря на стремления назад, новые условия жизни вызывали новые порядки. Наступило невиданное еще в истории Московского государства явление. Главой духовенства сделался отец главы государства. Поэтому на время патриаршества Филарета возникло двоевластие. Михаил сам заявлял, что его отцу патриарху должна оказываться одинаковая честь, как и царю. Все грамоты писались от имени царя и патриарха. Михаил во всех начинаниях испрашивал у родителя совета и благословения и, часто разъезжая со своей благочестивой матерью по монастырям, на то время поручал своему отцу все разные государственные дела. В церковных делах Филарет был полным государем. Область, непосредственно подлежавшая его церковному управлению, обнимала все, что прежде ведалось в приказе Большого Дворца, и заключала в себе все московские владения, кроме архиепископии новгородской; но и архиепископ новгородский, хотя имел свое отдельное управление, находился, однако, в подчинении у Филарета. Собственно для себя Филарет в год своего посвящения в патриархи, в 1619 году, получил в вотчину на Двине две трети волости Варзуги с правом полного управления над тамошними крестьянами кроме разбойных дел и татьбы с поличным. По известию иностранцев, с прибытием Филарета переменены были должностные лица во всех ведомствах, и с этих пор начинается ряд правительственных распоряжений, клонящихся к исправлению законодательства, к пресечению злоупотреблений, к установлению порядка по управлению и мало-помалу к облегчению народных тягостей. Одной из важнейших мер была посылка писцов и дозорщиков для приведения в известность состояния всего государства, но эта мера не достигла полного успеха по причине нравственного зла, таившегося в московских людях. Писцам и дозорщикам за крестным целованием вменялось в обязанность поступать по правде, делать опись государства так, чтобы сильные и богатые с себя не сбавляли государственных тягостей, а на мелких и убогих людей не накладывали лишних; но писцы и дозорщики, работая полтора-два года, писали «воровством», не по правде, с сильных сбавляли, а на убогих накладывали, потому что с сильных и богатых брали взятки. Правительство приказало их посадить в особую избу для исправления своих писцовых книг под надзором окольничих и дьяков. Но и эта мера, как показывают последствия, не достигла своей цели: жалобы на неправильность распределения податей и повинностей долго и после того не прекращались. Изъятия одних в ущерб другим видны и в то время. Так, для сбора ямских денег разосланы были денежные сборщики; ослушников велели бить на правеже нещадно, а между тем вотчины Филарета, его монастырей и его детей боярских, вотчины митрополитов и многих важнейших монастырей освобождались от этих поборов. Обратили внимание на то, что воеводы и приказные люди делали невыносимые насилия посадским и крестьянам. Царская грамота запрещала воеводам и приказным людям брать посулы и поминки, не дозволяла вымогать для себя безденежное продовольствие, гонять людей на свои работы. Угрожали за нарушение этих правил пеней вдвое больше того, что виновные возьмут неправильно, если челобитная, на них поданная, окажется справедливой. Но мимо всяких угроз воеводы и приказные люди продолжали поступать по-прежнему, тем более что правительство, угрожая за злоупотребления, поверяло им большую власть в управляемых ими областях, потому что оно только через их посредничество и при их старании могло надеяться на собирание налогов с народа. Некоторым городам и уездам (например Ваге, Устюжне) подтверждался старый порядок самоуправления; в других его уже не было; да и там, где он существовал, имел разные степени размера[82 - Например в Новгороде выборные старосты и целовальники могли судить всякие иски, исключая уголовные дела. Во Пскове суд их простирался на иски не свыше 100 рублей, однако в 1633 году и псковские были уравнены с новгородскими; в других местах земские старцы и целовальники занимались только раскладкой податей и разверсткой повинностей.], но везде он более или менее стеснялся властью воевод; впрочем, сами выборные старосты делали притеснения бедным людям, и правительство приказывало своим воеводам охранять от них народ[83 - В 1621–1622 годах в Чердыни и Соликамске воеводам велено было оберегать народ от злоупотреблений посадских и волостных старост и целовальников, которые в своих мирских книгах делали «бездельные приписки», налагали неправильно повинности и брали себе лишние деньги в посулы; за такое воровство им угрожали смертной казнью.]. Вообще в то время, продолжая стараться всеми мерами добывать себе деньги, правительство, однако, давало народу и облегчения в разных местах[84 - Так, калужанам была дана льгота от государственных повинностей на три года. В разных местах давались различные льготы, например в платеж ямских денег вместо 1000 рублей с сохи – только 468 рублей.]. Покончено было дело с англичанами. Еще во время осады Москвы Владиславом царь занял у них 20 000 рублей, а в июле 1620 года приехал в Москву известный там Джон Мерик: он поздравлял Филарета с освобождением, потом снова начал просить пропуска англичан в Персию по Волге. Правительство отдало этот вопрос также на обсуждение торговых людей, которые дали такой совет, что англичан не следует пускать в Персию иначе, как за большую пошлину. Мерик имел инструкцию договариваться о беспошлинном проезде в Персию. Увидев, что не добьется этого, он сам отказался от всяких прав на этот проезд с платежом пошлин и сказал: «Если от нашей торговли будет убыток государевой казне и вашим торговым людям, то и говорить больше нечего. Мой король не желает убытка вашей казне и московским людям». Долг англичанам был выплачен. Московское государство осталось с Англией в самых лучших, дружеских отношениях. Обогащение казны составляло главную заботу московского правительства. Постановили, чтобы впредь все живущие в посадах служилые люди несли тягло наравне с посадскими, а посадские впредь не смели бы продавать свои дворы таким лицам, которые по своему званию освобождались от тягла[85 - Тягло включало в то время много налогов, поборов и повинностей: подводные, ямские деньги, стрелецкие деньги и пр. К числу повинностей, отправляемых тяглами, принадлежали тогда устройство деревянных мостовых в городах и меры предупреждения пожаров; с последней целью в Москве выбирались из жителей «ярыжные»; жители должны были доставлять им на свой счет спасательные принадлежности.]. Утверждены были таможенные и кабацкие головы для сбора доходов с таможен и продажи напитков, а к ним придавались выборные из местных жителей целовальники. В пограничных торговых городах – Архангельске, Новгороде, Пскове – все дорогие товары, так называемые узорочные (к ним причислялись золотые и серебряные вещи), могли поступать в продажу только после того, как таможенный голова отберет и купит в казну все, что найдет лучшего. То же соблюдалось и по отношению к иноземным напиткам. В некоторых местах вместо того, чтобы содержать голов, таможенные и кабацкие сборы стали отдавать на откуп; и такая мера была особенно отяготительной для жителей, тем более что откупщики являлись большей частью людьми дурными. Кабаки развелись повсюду; правительство постоянно приказывало стараться, чтобы люди побольше пили и доставляли казне выгоды. Очень многим лицам давались привилегии приготавливать для себя, но никак не на продажу, напитки перед большими праздниками или по поводу разных семейных торжеств. Эти дозволения служили поводом к беспорядкам, потому что давали возможность тайно продавать вино или же обвинять в тайной продаже. Торговцы и промышленники кроме таможенных пошлин облагались разными поборами: в городах платили полавочное, на дорогах и перевозах – мыто. За продажу запрещенных товаров (например соли, отправленной за границу, или за провоз в Сибирь оружия, железных изделий и вина) брали заповедные деньги[86 - Продажа табака и карт строго преследовалась: за употребление табака резали носы.]. Самые повседневные занятия облагались различными мелкими поборами, например за водопой скота и за стирку белья на реке бралось пролубное, и для такого сбора из жителей выбирались особые целовальники, которые клали собираемые деньги в ящик за казенной печатью. Выбор целовальников к разным казенным сборам и работам, отправляемым с тягла, в значительной степени отягощал народ; казенная служба отвлекала выбранных от собственных занятий, а общество должно было платить за них подати.

Бракосочетание Михаила Федоровича с Евдокией Лукьяновной. Иллюстрация из книги «Описание в лицах Торжества, происходившего в 1626 году 5 февраля при бракосочетании Государя царя и Великого князя Михаила Федоровича с Государыней царицей Евдокиею Лукьяновною из рода Стрешневых»

Бракосочетание Михаила Федоровича с Евдокией Лукьяновной. Иллюстрации из книги «Описание в лицах Торжества, происходившего в 1626 году 5 февраля при бракосочетании Государя царя и Великого князя Михаила Федоровича с Государыней царицей Евдокиею Лукьяновною из рода Стрешневых»

При расстроенном состоянии Московского государства Сибирь была тогда важным источником поправления финансов. Сибирские меха выручали царскую казну в то время, когда невозможно было много собирать налогов с разоренных жителей внутренних областей. Государь отделывался соболями повсюду, где только нужно было платить и дарить. Правительство старалось преимущественно захватить в свои руки меха перед частными торговцами, и хотя последним дозволялось ездить в Сибирь для покупки пушнины, но они были стеснены разными распоряжениями, отнимавшими у них время и предававшими их произволу воевод[87 - Мехами дорожили до такой степени, что когда не доискались пары соболей среди мехов, посланных из Сибири в царскую казну, то производили по этому поводу следствие.].

Русские продвигались шаг за шагом на восток; при каждом захвате новых земель они строили остроги и облагали туземцев ясаком. Но чтобы Сибирь была прочно привязана к Московскому государству, необходимо было заселить ее насколько возможно русским народом. Правительство предпринимало к этому свои меры в описываемое нами время.

Кроме служилых, преимущественно казаков, ядро тогдашнего русского населения в Сибири составляли пашенные крестьяне, которые набирались из охочих вольных, гулящих людей, – им давали земли, деньги на подмогу и льготы на несколько лет. Эти пашенные крестьяне обязаны были пахать десятую часть в казну, и этот хлеб, называемый «десятинным», шел на продовольствие служилым. При водворении пашенных крестьян землю, отводимую им, меряли на десятины, на три поля, и присоединяли к ней сенные покосы и разные угодья. Это дало немедленно повод к тому, что некоторые захватывали земли больше, чем следовало, и стали ее продавать. Так было в Западной Сибири, например в Верхотурском уезде, где плотность населения была сравнительно выше; правительство, узнав об этом, приказало сделать пересмотры земель и за владельцами оставлять только ту землю, которую они действительно обрабатывали. Таким образом положили препятствие к захвату сибирских земель в частную собственность. Так как движение русской власти на восток совершалось быстро, то потребность в пашенных крестьянах превышала количество желавших поступать в это звание, и тогда правительство приказало насильно сводить поселенных уже пашенных крестьян с мест более близких на места более отдаленные: так переводились крестьяне из Верхотурья и Тобольска в Томск, и это насильное передвижение подавало повод к побегам: явление, чересчур обычное в европейских странах Московского государства, очень скоро показалось и в Сибири. Кроме пашенных крестьян позволяли заниматься земледелием всем вообще: духовным, торговым людям, посадским; с них брали так называемый выдельный сноп[88 - Способ собирания выдельного снопа, а также и десятинного хлеба с казенных крестьян доставлял большие неудобства земледельцам. Последние не смели складывать в клади сжатый хлеб, пока служилые люди не придут и не возьмут того, что следует в казну, а так как село от села отстояло верст на сто пятьдесят и больше, то служилые люди не успевали приезжать вовремя, а хлеб пропадал в полях от непогоды или расхищался птицами. От этого народ нередко терпел голод.]. Пашенные крестьяне и работавшие с выдельного снопа не могли доставить казне хлеба в таком количестве, в каком нужно было для продовольствия служилым в Сибири; поэтому хлеб доставлялся из Пермской земли за счет тамошних жителей, что называлось «сибирским отпуском», – повинность эта была тяжелой, хлеб скупался по 25 алтын за четверть ржи (алтын = 6 денег, в рубле – 200 денег или 33 алтына 4 деньги), а постройка судов и доставление подвод лежали на жителях.

Национальные костюмы московитов в середине XVII в.

В Сибири как в стране более отдаленной сильно проявлялись пороки тогдашних русских людей. Воеводы с особенной наглостью брали взятки и делали всем насилия, служилые люди обращались дурно с туземцами и накладывали на них лишний ясак, сверх положенного, в свою пользу; наконец, пьянство в Сибири дошло до таких пределов, что правительство вынуждено было поступать вопреки общепринятым мерам и велело уничтожить кабаки в Тобольске[89 - Однако в Верхотурье оно не решилось этого сделать, потому что там была главная сибирская таможня и всегда скапливалось большое количество торговых людей; они доставляли казне слишком много доходов потреблением вина.]. Церквей в Сибири было мало; переселенцы удалены были и от богослужения, и от надзора духовных и вели совсем не благочестивый образ жизни. Патриарх Филарет в 1621 году посвятил в Сибирь первого архиерея архиепископа Киприана. Но на следующий же год оказалось, что русские сибиряки не хотели его слушать и отличались крайней распущенностью нравов. Филарет послал в Сибирь обличительную грамоту с приказанием читать ее всенародно в церквах. Он укорял русских поселенцев в Сибири, особенно служилых людей, за то, что они не соблюдали положенных церковью постов, ели и пили с иноверцами, усваивали их обычаи, находились в связи с некрещеными женщинами, впадали в кровосмешения, брали себе насильно чужих жен, закладывали, продавали, перепродавали их друг другу; приезжая в Москву с казной, сманивали и увозили в Сибирь женщин и в оправдание своих безнравственных поступков показывали грамоту, будто данную им каким-то дьяком Андреем. Сибирское духовенство до крайности снисходительно относилось к такому поведению своей паствы, да и сами духовные лица нередко вели себя не лучше мирских людей. Мы не знаем, в какой степени повлияло на сибиряков послание Филарета, но с этих пор стало заводиться в Сибири больше церквей и монастырей.

Таково было положение в Сибири, стране, как мы сказали, имевшей наибольшее значение для обогащения казны Московского государства.

Схема осады Смоленска М.Б. Шеиным (1632–1633 гг.) в ходе Смоленской войны

Важен был для России и край Приволжский, но его значение еще оставлялось будущим временам. Нижняя его часть была при Михаиле Федоровиче очень мало заселена. Начиная от Тетюшей вниз, берега широкой реки были пустыми: только три города – Самара, Саратов[90 - Саратов был построен не на том месте, где расположен теперь, а на противоположной стороне Волги, в четырех верстах от нее.] и Царицын – представлялись путнику, плывшему по Волге; эти города были заселены исключительно стрельцами и являлись скорее сторожевыми острожками, чем городами. Оседлых земледельцев в этом крае не было. Встречались кое-где только временно проживавшие рыбаки, приманиваемые необыкновенным изобилием рыбы в Волге. В ущельях гор, окаймляющих правый берег реки, обосновались воровские казаки и при удобном случае нападали на проплывавшие суда. Самое опасное в этом отношении место было в Жигулевских горах, около впадения реки Усы в Волгу, где оба берега значительно высоки и покрыты дремучим лесом. Поэтому плавать по Волге было возможно только под прикрытием вооруженных людей. В описываемое время от Нижнего до Астрахани и обратно ходили так называемые караваны – вереницы судов, плывших в сопровождении стрельцов, которые находились на передовом судне. Караваны сверху в Астрахань проходили весной, а снизу из Астрахани – осенью, и доставляемые в Нижний восточные товары развозились уже с наступлением зимнего пути на санях. Плавание вверх по Волге было очень медленным, и в случае противного ветра гребцы и рабочие выходили на берег и тянули суда лямкой; кроме судов, отправлявшихся с караваном, некоторые смелые хозяева пускались отдельно на своих стругах и носадах, но нередко расплачивались достоянием и жизнью за свою смелость. Город Астрахань поднимался благодаря торговле с Персией. Кроме персиян в Астрахани торговали бухарцы, но турецких подданных не пускали в город. Персидская торговля в то время была меновой. Важной ветвью торговой деятельности в Астрахани являлась торговля татар лошадьми, но правительство, желая взять ее в свои руки, ограничивало ее в Астрахани и приказывало татарам пригонять лошадей прямо в Москву, где для царя отбирались лучшие лошади. Этот пригон лошадей в столицу назывался «ордобазарной станцией».

Влияние Салтыковых при дворе ослабело тотчас с прибытием Филарета, но они держались несколько лет благодаря покровительству Марфы Ивановны. Жертва их злобы, Мария Хлопова, жила в Верхотурье до конца 1620 года. В тот год ее перевезли в Нижний, означив в грамоте под именем Анастасии, данным ей при взятии во дворец. Филарет думал было женить сына на польской королевне, потом на датской, но сватовство не удалось. Царь в угоду матери долго сдерживал свои чувства, наконец объявил родителю, что не хочет жениться ни на ком, кроме Хлоповой, которая ему указана Богом. Произвели следствие о бывшей болезни царской невесты. Призваны были отец и дядя Марии Хлоповой. При боярине Шереметеве, чудовском архимандрите Иосифе, ясельничем Глебове и дьяке Михайлове царь сделал допрос врачам, лечившим Хлопову. Эти врачи показали царю совсем не то, что доносили ему за семь лет перед тем Салтыковы будто бы со слов этих самых врачей. Эти врачи никогда не говорили Салтыковым, что царская невеста больна неизлечимо и неспособна к деторождению. Изобличенные на очной ставке с докторами Салтыковы, боярин Борис и окольничий Михаил, были сосланы в их далекие вотчины, впрочем, без лишения чинов. Но это не помогло несчастной Хлоповой. Мать царя упорно противилась браку Михаила с Хлоповой и поклялась, что не останется в царстве своего сына, если Хлопова будет царицей. Царь Михаил Федорович и на этот раз уступил воле матери. В грамоте от ноября 1623 года было объявлено Ивану Хлопову, что великий государь не соизволил взять его дочь Марию в супруги, приказано Ивану Хлопову жить в своей коломенской вотчине, а Марии Хлоповой вместе со своим дядей Желябужским оставаться в Нижнем (где ей дан был двор, некогда принадлежавший Козьме Минину и после смерти его бездетного сына Нефеда взятый в казну как выморочное владенье). Говорят, что Филарет сильно укорял сына за малодушие, выказанное последним в деле Хлоповой.

В сентябре 1624 года царь по назначению матери женился на Марии, дочери князя Владимира Тимофеевича Долгорукова, против собственного желания. 19 сентября было совершено бракосочетание, а на другой день молодая царица оказалась больной. Говорили, что ее испортили лихие люди. Неизвестно, кто были лихие люди и действительно ли царица была жертвой тайного злодеяния, однако через три месяца с небольшим, 6 января 1625 года, она скончалась. Современник летописец указывает на это как на Божие наказание за насилие, совершившееся над Хлоповой. 29 января 1626 года царь вступил во второй брак с дочерью незнатного дворянина Евдокией Лукьяновной Стрешневой, будущей матерью царя Алексея. Замечательно, что ее ввели в царский дворец и нарекли царицей только за три дня до брака, как бы в предупреждение придворных козней, уже погубивших двух царских невест.

Вскоре после бракосочетания царя последовал указ Филарета такого содержания: в марте 1625 года прибыл в Москву посланник шаха Аббаса, грузинец Урусамбек, и привез золотой, осыпанный драгоценными каменьями ковчег, в котором находился кусок старой льняной ткани, выдаваемой персидским шахом за «срачицу» Иисуса Христа. Так как признать на веру справедливость свидетельства иноверного государя казалось соблазнительным, то Филарет, чтобы узнать истину, прибег к такому способу: наложил на неделю пост, повелел носить присланную святыню к болящим и наблюдать – будут ли чудеса от этой ризы Господней? От марта до сентября 1625 года оказалось 67 чудес, а от сентября 1625 года до марта 1626 года – 4 чуда. На этом основании ризу признали подлинной; учредили празднество в ее честь 27 марта; начали строить церкви во имя Ризы Господней.

Иностранный дар царю Михаилу Федоровичу. Гравюра по рисунку Ф. Г. Солнцева

Время от второго бракосочетания царя до второй русско-польской войны ознаменовалось некоторыми законодательным мерами к исправлению делопроизводства и к устройству благочиния. Самой важнейшей из этих мер было возобновление в 1627 году губных старост. Это учреждение, общее в XVI веке, не было формально уничтожено, но значение его упало; уже во многих местах не было вовсе губных старост; в других они были, но часто не по выбору, а по назначению, и возбуждали против себя жалобы за свои злоупотребления: выпускали за взятки воров и разбойников, научали колодников оговаривать невинных. Между ними и воеводами происходили пререкания: губные старосты обличали воевод, а воеводы – губных старост в вопиющих злоупотреблениях. Власть их вообще была не разграничена от власти других должностных лиц. Часто по возникавшим уголовным делам посылались из Москвы нарочные сыщики, ненавидимые народом за свои злоупотребления и насилия. Разбои не прекращались. Теперь велено было во всех городах произвести выбор (людьми всех званий) губных старост из зажиточных дворян, хорошего поведения и умеющих грамоте, «которым бы можно в государевых делах верить»: им поручалось отыскивать всякие уголовные дела, но отписывать о них в Москву. Затем постановлено было не рассылать более сыщиков по уголовным делам. Но восстановление значения губных старост, однако, не удовлетворило вполне общественной безопасности. Суд губных старост не был независим: они должны были относиться за решением дел в Москву, в Разбойный приказ; раз выбранные, они могли сменяться не иначе, как по воле правительства; иногда даже они (как делалось перед тем) назначались без выбора; наконец, в их дела и управление вмешивались воеводы. Неточность в разграничении обязанностей была делом обычным в Московском государстве. Иногда вместо губного старосты заведовал уголовным делом воевода, а в другом месте губным старостам поручались неуголовные дела. Бывали случаи (например в 1644 году в Дмитрове и Кашине), что жители жаловались правительству на губных старост и просили быть у них вместо старост воеводам.

Жалобы на разбои не прекращались после такого учреждения. Особенно разбойничали люди и крестьяне дворян и приказных людей, а владельцы их укрывали. Подобное случалось тоже и в тяглых обществах. Поэтому через несколько лет после учреждения губных старост правительство установило брать пени с обществ, сотен, улиц, сел и прочих в тех случаях, когда жители покажут, что у них нет разбойников, а разбойники окажутся; или же когда будет дознано, что люди не поспешили на крик людей, побиваемых разбойниками. Но у людей того времени господствовали старинные сбивчивые понятия о преступлениях: на уголовное дело смотрели, как на частную обиду; родственник, подавший иск на убийцу своего кровного, зачастую заключал с ним мировую, и дело прекращалось. Такие мировые и прежде запрещались законом, но продолжали совершаться. Новое запрещение последовало при царе Михаиле, но и после этого вторичного запрещения видны примеры старого обычая. За убийство и разбои обычно казнили смертью; тому же наказанию подвергались церковные воры, а равным образом и всякий вор, трижды попавшийся в краже. (За вторую и первую кражу как правило отсекали руку). Однако бывали случаи, когда убийство не влекло за собой казнь: дворянин, сын боярский или их приказчик, убив чужого крестьянина и сказав под пыткой, что он убил его неумышленно, отвечал за убийство не сам; из его поместья брали лучшего крестьянина и отдавали тому, у кого убит крестьянин. Боярский человек, убивший чужого боярского человека, отдавался с женой и детьми господину убитого. В 1628 году было установлено, чтобы кабалы, даваемые людьми на себя, являлись действительными только в продолжение пятнадцати лет, а рост на занятые деньги – только в продолжение пяти лет, потому что за этот срок проценты равнялись занятому капиталу. Относительно правежа сделали распоряжение, указывавшее замечательную черту тогдашних нравов. Многие, задолжав, хотя владели имениями, но соглашались лучше подвергать себя правежу и позволять себя бить палками, чем отдать за долги свое имущество; и правительство постановило, чтобы впредь таких должников не держать на правеже более месяца, а сыскивать долги на их имениях. Новые меры против пожаров предприняты были после того, когда Москва два раза, в 1626 и 1629 годах, подверглась опустошительным пожарам, но эти меры, однако, оказывали мало действия, так как пожары и после того повторялись и в Москве, и в других местах.

В то время сложилась и развилась правильная система государственного управления посредством приказов; по крайней мере, с тех пор постоянно упоминаются многие приказы, о которых прежде нет известий[91 - Патриарший дворец, Патриарший судный приказ, Патриарший разряд, Новгородская четь, Новая четь, Устюжская четь, Владимирская четь, Галицкая четь, Костромская четь, Московский судный приказ, Казенный двор, Мастерская государева палата, Сбору ратных и даточных людей приказ, Дворцовый судный приказ, Полоняничный приказ (вероятно, существовавший раньше), Приказ сыскных дел и прочие, кроме прежде существовавших.].

Срок перемирия с Польшей истекал, и в 1631 году правительство начало готовиться к войне, так как во все прежние годы беспрерывные недоразумения с Польшей показывали, что война неизбежна. Велено было дворянам и детям боярским быть готовыми[92 - Они были разделены на статьи; принадлежащие к первой статье получали 25 рублей жалованья, к средней – 20, а к меньшей – 15 рублей.]. С монастырских имений, со всех вотчин и поместий за даточных людей положены были деньги: по 25 рублей на конного и по 10 рублей на пешего. Между тем сознавалась потребность водворения правильного обученного войска на иностранный образец, и так как из русских людей такого войска нельзя было составить в скором времени, то поневоле решили пригласить иностранцев. Узнав об этом желании, начали являться в Россию разные иноземцы с предложениями нанимать за границей ратных людей. Правительство дало поручение такого рода полковнику Лесли и подполковнику Фандаму, служившему некогда французскому королю; правительство приказало им нанять за границей полк ратных людей всяких наций, но только не католиков, с платой вперед на 4 месяца и с правом, по желанию, удалиться в отечество, оставив, однако, в России свое оружие; раненым обещана была награда. Лесли и Фандам кроме найма людей имели также поручение купить за границей 10 000 мушкетов с фитилями для вооружения иноземных солдат (каждый мушкет обошелся тогда по 1,5 рубля). Кроме того выписали из Голландии несколько людей, знающих городовое дело, и сделали закупку пороха, ядер и сабельных полос. Правительство так дорожило наемными иноземными воинами, что, заслышав о прибытии Лесли с ратными людьми, выслало им навстречу воеводу Стрешнева с приказом харчевникам продовольствовать их на пути пивом и съестными припасами; а также велело выбрать особых целовальников для наблюдения, чтобы харчевники не брали с них лишнего.

В апреле 1632 года скончался польский король Сигизмунд. В Польше принялись за избрание нового короля. Пользуясь междуцарствием, которое у поляков всегда сопровождалось беспорядками, царь и патриарх приказали начать неприятельские действия против Польши и прекратить сношения с Литвой из опасения какого-нибудь зла от литовских людей. Не велели покупать у них хмель, потому что «баба-ведунья наговаривает на хмель и они провозят моровое поветрие».

Крошня царя Михаила Федоровича. Гравюра по рисунку Ф. Г. Солнцева

Созван был Земский собор. На нем приняли решение отомстить полякам за прежние неправды и отнять у них города, неправильно захваченные ими у русских. На жалованье ратным людям положили собирать по-прежнему с гостей и торговых людей пятую деньгу, а бояре, окольничие и думные люди, стольники, дворяне и дети боярские, дьяки, архиереи и все монастырские власти обязались давать, смотря по своим пожиткам, вспоможение, которое называлось «запросными деньгами», и доставлять в скором времени в Москву князю Пожарскому с товарищами, которым поручен был этот сбор. Главное начальство над войском в 32 000 человек поручено было боярину Михаилу Борисовичу Шеину и окольничему Артемию Измайлову (всего войска было более 66 000 и 158 орудий). Шеин и Измайлов должны были идти добывать Смоленск, а прочие воеводы – другие города. Дела пошли удачно для Московского государства; воеводы успели захватить несколько городов и посадов; Шеин окружил себя окопами под Смоленском на Покровской горе. Поляки в Смоленске отбивались 8 месяцев и уже из-за недостатка припасов готовились сдаться, как в августе 1633 года, для той поры неожиданно, подошел к городу Владислав с 23 000 человек войска. В то же время по наущению Владислава казаки и крымцы напали на украинные города Московского государства. Услышали об этом служилые люди, помещики украинных городов, бывшие в войске Шеина, вообразили себе, как в их отсутствие враги станут убивать и брать в плен жен и детей, и стали разбегаться. Войско Шеина значительно уменьшилось; он не мог устоять против Владислава на Покровской горе, отступил и заперся вблизи в острожке. Поляки осадили его. Шеин выдерживал осаду до февраля 1634 года. Войско его страдало от цинги. Начался мор, а из Москвы не посылали ему ни войска, ни денег. Царь 28 января 1634 года, узнав о бедственном состоянии Шеина, снова созвал Земский собор и жаловался, что сбор запросных и пятинных денег шел хуже, чем в прежние годы, хотя Русская земля с тех пор и поправилась. Собор постановил новый сбор запросных и пятинных денег, который и поручен был боярину Лыкову. Но пока могли быть собраны эти деньги и доставлено продовольствие Шеину, его войско под Смоленском пришло в крайнее положение. Между тем иностранцы, бывшие при Шеине, начали сноситься с королем. Это побудило наконец Шеина испросить у царя дозволение вступить в переговоры с поляками о перемирии. Шеин заключил условие, по которому русскому войску дозволялось беспрепятственно вернуться в отечество с тем оружием, какое оно имело на себе, положив все пушки и знамена перед королем, а у желавших была возможность вступить в польскую службу; но из русских людей нашлось таких только 8 человек, а иноземцев перешло довольно. 2004 человека больных воинов было оставлено под Смоленском. С Шеиным ушли 8056 человек. Михаил Борисович с товарищами вернулся в Москву.

В то время, когда Шеин стоял под Смоленском, в Москве произошли большие перемены. Филарет скончался в октябре 1633 года. Вместо него возведен был на патриаршеский престол Иоасаф, псковский епископ, прежде гонимый Филаретом, а под конец назначенный им себе в преемники. С кончиной Филарета подняли голову бояре, которые до того времени боялись строгого патриарха, но нисколько не боялись добродушного царя. Немедленно возвращены были Салтыковы и снова стали близкими к царю людьми.

Неизвестный художник. Портрет царя Михаила Федоровича

Бояре вообще ненавидели Шеина. Он раздражал их своей гордостью, озлобил заносчивостью; Шеин, где только мог, не затруднялся выказывать свое превосходство перед другими и выставлять неспособность своих товарищей; Михаил Борисович не считал никого себе равным. Летописцы говорят, что и в войске как начальник он не был любим ратными людьми за то, что обращался с ними надменно и жестоко. Бояре увидели случай отомстить ему за все оскорбления, которые он дозволял себе по отношению к ним. Царь Михаил Федорович после смерти родителя не имел силы воли противостоять боярам, а может быть, и сам находился под их влиянием. Над Шеиным и его товарищами произвели следствие и 23 апреля 1634 года в приказе Сыскных дел приговорили казнить смертью Михаила Шеина, Артемия Измайлова и сына последнего, Василия.

Когда осужденных вывели за город на «пожар», место казни преступников, то дьяк Дмитрий Прокофьев всенародно прочитал приговор, подробно перечислил воровство и измену приговоренных к смерти. Прежде всего упоминалось большое царское жалованье бывшему боярину Шеину: Михаил перед отправкой его в поход дал ему из дворцовых волостей большое село Голенищево с проселками и деревнями и не велел брать никаких податей с поместий и вотчин Шеина и Измайлова. Шеину поставили в первую вину то, что, еще не уходя на службу, он перед государем перечислил с большой гордостью свои прежние заслуги и выразился о других боярах, что в то время, когда он служил, они «за печью сидели и сыскать их нельзя было». Царь для своего государского и земского дела не желал его оскорбить и смолчал, а бояре, слыша такие грубые и поносные слова и видя, что государь к нему милостив, не хотели государя раскручинить. Здесь проглядывает настоящая причина злобы против Шеина; опираясь на покровительство сильного Филарета, он был слишком смел и в то же время, отправляясь на войну, слишком надеялся на самого себя; вышло ему назло: он проиграл в войне, а Филарета не стало, и некому было защитить его. Ему с Измайловым поставили в вину разные военные распоряжения, между прочим и то, что они велели свести в один острожок ратных людей, находившихся по разным острожкам, отдали королю пушки и обесчестили имя государя тем, что клали перед королем царские знамена. Припомнили Шеину, как он пятнадцать лет тому назад, вернувшись из Польши, где был пленником, не объявил государю о том, что целовал крест польскому королю. Его поступок под Смоленском толковался так, как будто Шеин хотел исполнить свое прежнее крестное целование королю. Сын Артемия Измайлова, Василий, был обвинен в том, что пировал с поляками и русскими изменниками, находившимися у Владислава, и произносил такие слова: «Как может наше московское плюгавство биться против такого монарха? Каков был царь Иван, да и тот против литовского короля своей сабли не вынимал!»

Им троим отрубили голову 27 апреля.

Другого сына Измайлова и с ним двух человек наказали кнутом и сослали в тюрьму в Сибирь за произнесение перед литовскими людьми непристойных слов. Сослан был сын Шеина и через несколько дней умер. Ссылка постигла совершенно безучастного в этом деле брата Измайлова Тимофея, единственно за измену Артемия.

Трудно решить: были ли виноваты Шеин и его товарищи в ошибках, в которых обвинялись. Мы не знаем, что представляли они в свое оправдание, но, без сомнения, измены за ними не было, иначе они бы и не вернулись в Москву. Шеин заключил перемирие не добровольно, а с дозволения царя. Невозможность спасти пушки объясняется крайним положением войска. Приговор, произнесенный над Шеиным, противоречит фактам; Михаила Борисовича обвиняли в том, что он стянул все войско в один острожок, а между тем государь за это хвалил Шеина в свое время.

Несчастье под Смоленском, за которое поплатился Шеин с товарищами, имело печальные последствия. Московскому государству теперь уже чрезвычайно трудно было собрать ратные силы и деньги для ведения войны. Оставалось просить мира, но, к счастью, Польша опередила в этом Москву. Король из-под Смоленска отправился к Белой и никак не мог взять ее, а между тем в его войске открылся большой недостаток жизненных запасов; в то же время к королю поступали угрожающие вести, что турецкий султан намеревается напасть на Польшу, а с другой стороны, шведы хотят отказаться от участия в немецкой тридцатилетней войне и устремиться на Пруссию, принадлежавшую в то время Польше. Поэтому польские сенаторы первые прислали русским боярам предложение о мире. Из Москвы отправились в марте 1644 года боярин Федор Шереметев и Алексей Львов-Ярославский. Они съехались с польскими комиссарами – хельминским епископом Яковом Жадиком и другими панами – на речке Поляновке. Переговоры затянулись до 4 июня. Поляки хотели за отказ Владислава от царского титула получить от Московского государства 100 000 рублей. Московские послы долго упирались, наконец согласились дать 20 000 рублей. На этой сумме и порешили. Обе стороны согласились заключить «вечный мир». Поляки добивались самого тесного союза, предлагали проект, чтобы после смерти короля избрание совершалось вместе с чинами Московского государства, чтобы царь был избран польским королем и в знак совершенного равенства короновался отдельно в Москве и Польше, но так, чтобы польский посол возлагал на царя в Москве корону московскую, а московский в Польше – польскую, наконец, чтобы царь для соблюдения равенства между его державами жил попеременно по году в Москве, Польше и Литве. Московские послы отклонили эти предложения. Поляки просили дозволить строить в Московском государстве костелы, подданным обоих государств вступать между собой в брак и приобретать вотчины полякам в Московском государстве, а русским – в Польше. Московские послы наотрез отказали, поняв, вероятно, что поляки такими путями хотели просочиться в Московскую Русь и мало-помалу приобрести там нравственное господство, как случилось в Западной и Южной Руси. Составили договор, по которому царь уступал Польше навсегда земли, находившиеся у поляков по Деулинскому договору[93 - Черниговскую землю с городами Черниговом и Новгородом-Северским уступали собственно Польше, а Смоленскую с городами Смоленском, Рославлем, Белой, Трубчевском, Невлем, Себежем, Стародубом и другими – Литве.]. Обе стороны постановили не помогать врагам какой-либо из двух держав, дозволить свободную торговлю в обоих государствах, выпустить обоюдно всех пленных и впредь выдавать беглых преступников. Польский король признавал Михаила Федоровича царем и братом[94 - Для предосторожности на будущие времена поляки добивались, чтобы Михаил Федорович не писался царем «всея Руси», а только «своея Руси», на том основании, что часть Руси находится под польским владением. Московские послы были непреклонны и заставили поляков отказаться от этого условия. Поляки легкомысленно сами требовали, чтобы царь московский ежегодно давал запорожским казакам жалованье, не предвидя того, что такие дружелюбные отношения Московского государства к запорожским казакам приведут через двадцать лет к роковым последствиям для Польши. Как черты различия в понятиях двух народов можно привести некоторые частности этих переговоров. Поляки хотели, чтобы мир был утвержден присягой всех чинов Московского государства. «Это дело нестаточное, – отвечали послы, – мы холопы государя нашего и во всей его царской воле». После заключения договора поляки сказали: «Мы такое великое и славное дело совершили, чего прежние государи никак сделать не могли. Для вечного воспоминания на том месте, где стояли наши шатры, нужно насыпать два кургана и поставить два каменных столба, и на них написать имена государей наших, год и месяц и имена послов, совершивших такое великое дело». Шереметев отвечал: «У нас таких обычаев не повелось, да и делать этого незачем: все сделалось волею Божиею с повеления наших великих государей и записано на память в посольских книгах». Царь похвалил за это Шереметева и прибавил со своей стороны, что «доброе дело совершилось по воле Божией, а не для столпов и бугров бездушных».].

Царь Михаил Федорович

Государи самолично подкрепили этот мир: в начале февраля 1635 года польские послы прибыли в Москву. Им оказали торжественный прием сообразно обычаям того времени. Сначала послы в Грановитой палате представлялись царю, который сидел на троне в царском наряде и венце; по бокам трона стояли рынды в длинных белых одеждах, белых сапогах, в рысьих шапках, с топорами на плечах и золотыми цепями на груди. Послов допустили к целованию царской руки[95 - По русскому обычаю царь, дав поцеловать руку иноверцам, тотчас же умывал руки из стоявшего тут рукомойника с полотенцем. Обычай этот сильно не нравился иноземцам и оскорблял их.], и затем окольничий явил их подарки. В другой день послов позвали в ответную палату на докончание. Обряд этот происходил таким образом: сначала послы говорили с боярами в ответной палате и читали договор; затем их позвали к царю в Золотую палату. Царь был в полном царском облачении. По его приказу царский духовник принес из Благовещенского собора Животворящий Крест на золотой мисе под пеленой. Царь велел спросить послов о здравии и приказал сесть. Немного погодя царский печатник пригласил послов и бояр подойти поближе. Царь встал; с него сняли венец, взяли скипетр. Утвержденную грамоту положили под Крест; царь приложился ко Кресту, велел печатнику отдать грамоту послам и отпустить их. В конце марта послов пригласили к царскому столу в Грановитой палате. Царь сидел за особым серебряным столом в нагольной шубе с кружевом и в шапке. Бояре и окольничие сидели в нагольных шубах и черных шапках, дворяне – в чистых охабнях. Для послов отвели особый стол. У царского, боярского и посольского столов были поставцы с посудой, которыми заведовали во время пиров придворные по назначению. Дворецкий, крайчий, чашники и стольники, разносившие кушанья и напитки, были в золотном платье и высоких горлатных шапках. Царь по обычаю отправлял послам со своего стола подачи. Когда принесли красный мед, он встал и сказал послам: «Пью за здоровье брата моего, государя вашего, Владислава короля». Затем царь отправлял послам в золотых братинах пиво; они, приняв чашу, вставали с места, пили, опять садились за стол.

Дня через два польских послов после царского стола отпустили домой.

В том же году 23 апреля в присутствии московского посла князя Алексея Львова-Ярославского король с шестью сенаторами присягнул в костеле на хранение договора, а затем дал послам веселый пир, на котором пил за здоровье своего брата царя московского. Великолепная иллюминация заключила это празднество.

В 1634 году приезжало в Москву голштинское посольство, описанное известным Олеарием, оставившим подробное и драгоценное путешествие по тогдашней России. Царь дозволил голштинским купцам торговать с Персией на десять лет с платежом в казну 600 000 ефимков, считая по 14 ефимков в фунте[96 - Компания голштинских купцов имела право возить беспошлинно свои товары в Персию, но не распаковывая их в России, а из Персии привозить сырой шелк, драгоценные краски и другие товары, исключая те, которые предоставлены были русским торговцам, а именно: разные ткани, крашеный шелк, хлопчатую бумагу, ковры, доспехи, клинки, шатры, нашивки, пояса, ладан и всякие москательные товары. Главным предметом торговли голштинцев были краски.]. Вообще после окончания войны с Польшей возросло сближение Московского государства с иностранцами. Правительство приглашало знающих иностранцев для разных полезных учреждений. Так, в 1634 году переводчика Захария Николаева отправили в Германию для найма мастеров медеплавильного дела. Иноземец Фимбрандт получил на десять лет привилегию поставить в поместных и вотчинных землях, где придется, но вдали от распашных полей, мельницы и сушилы для выделки лосиных кож, причем запрещалось всем другим торговать этими предметами. Другой иноземец, швед Коэт, получил право устроить стекольный завод близ Москвы. В 1644 году гамбуржцу Марселису с детьми (получившему еще в 1638 году право на оптовую торговлю на севере государства и в Москве) и голландцу Филимону Акему позволили устроить по рекам Шексне, Костроме и Ваге и в других местах железные заводы с правом беспошлинной продажи изделий на 20 лет внутри и вне государства.

По свидетельству Олеария, в то время в Москве жило много иноземцев, в том числе 1000 протестантских семейств. Они сначала невозбранно селились в Москве, повсюду ставили на своих дворах молитвенные дома (кирки), закупали у русских дворовые места по хорошей цене; но против этого выступили священники ввиду того, что сближение русских с немцами вредно действует на религиозность русских. По таким соображениям было запрещено немцам покупать и брать в заклад дворы и велено сломать кирки, которые немцы завели близ русских церквей. Вместо этого в Москве отвели им особое место под кирку. Около царя были иноземцы – доктора, аптекари, окулист, алхимик, лекари, переводчики, часовых и органных дел мастера[97 - Царь, по-видимому, особенно любил часы, так как во время торжественных обедов возле него всегда стояли двое часов. Органный мастер Мельхарт доставил ему двух часовых дел мастеров, которые обязались выучить русских своему мастерству. Мельхарт изготовил такой искусный орган, что как он заиграет, то запоют выполненные на нем птицы – соловей и кукушка. Царю очень понравилась такая выдумка, и он подарил мастеру 2676 рублей.] – все под ведомством Аптекарского приказа. Им выдавалось жалованье деньгами или мехами; кроме того они получали известное количество пива, вина, меду, овса и сена. Лекарей посылали иногда для лечения ратных людей. Царь Михаил Федорович сознавал пользу науки, как видно из его желания пригласить на службу Адама Олеария, о котором царю «известно учинилось, что он гораздо научен и извычен астрономии, и географус, и небесного круга, и землемерию, и иным многим надобным мастерствам и мудростям, а нам, великому государю, такой мастер и годен». Михаил Федорович вообще интересовался географией и велел сделать дополнение и объяснение к карте Московского государства, составленной по приказанию Бориса Годунова, известной под названием «Большой чертеж Русской земли»[98 - Сношение с восточными народами указало царю на потребность в людях, знакомых с восточными языками; с этой целью в 1644 году велено было послать подьячего Полуэкта Зверева в Астрахань для обучения арабскому, татарскому и персидскому языкам и грамоте на бухарском дворе.]. Иноземные солдаты с того времени составляли уже неизменную принадлежность русского войска; они вели себя дурно и делали разные насильства жителям. Правительство хлопотало о приезде в Россию иноземных как служилых, так и торговых людей. Русские купцы с неохотой смотрели на такой наплыв торговавших иноземцев. Еще в 1632 году псковичи просили государя, чтобы немцам запретили торговать во Пскове, но их просьбу не уважили. Подобные челобитные подавались и от других городов; роптали на иноземных купцов, которые ездили по всему государству в силу жалованных грамот и повсюду торговали; при этом вели тайно беспошлинную торговлю и такие иноземные купцы, которые не имели жалованных грамот, подрывая торговлю русских купцов.

Святейший Иоасаф, патриарх московский и всея Руси. Титулярник 1672 г.

Позволяя иноземцам торговать на территории государства с большими льготами, правительство старалось забирать по возможности разные предметы торговли исключительно в свои руки в ущерб русским торговцам. В 1635 году правительство взяло себе монополию торговли льном и прислало из Москвы гостя скупать во Пскове лен по той цене, какая была указана в Москве. «Тогда, – говорит современный летописец, – было много насилия и грабежа; деньги дают дурные, цены невольные, купля нелюбовная, и во всем скорбь великая, вражда несказанная, ни купить, ни продать никто не смеет мимо гостя, присланного из Москвы». Подобное же творилось в 1642 году в производстве селитры, присвоенному казной. Посланный для этой цели Андрей Ступишин покупал для селитры золу и не додавал за нее денег, а также, сговорившись с таможенными откупщиками, задерживал крестьян, привозивших золу, придирался к ним под разными предлогами, сажал в тюрьму и бил на правеже.

Разные городские занятия подвергались отдаче на откуп в пользу казны. В том же Пскове, например, где казенная торговля льном вызывала такие жалобы, квасники, дегтяры, извозчики и байники (банщики) были на откупе и притом с торгов – с наддачей. Иногда и монастыри брали казенные откупы[99 - Как Спасо-Евфимиевский монастырь откупил в Коврове таможенную ярмарочную пошлину.]. На откуп от казны отдавались сборы на мостах и перевозах. Это были тяжелые для народа сборы. Откупщики брали лишнее против того, что им следовало брать по грамоте. Правительство приказывало бить их кнутом, но уследить за такими откупщиками было трудно, особенно когда воеводы, наблюдавшие над ними, брали с них взятки и покрывали их злоупотребления. Подражая правительству, некоторые частные владельцы на своих землях заводили мосты и мостовщины и отдавали на откуп. Хотя правительство и запретило им такие сборы под страхом пени в пятьдесят рублей, но, по-видимому, запрещение это действовало плохо: такие самовольные стеснительные для народа учреждения существовали и после смерти Михаила Федоровича.

Правительство пыталось производить поиски руд с целью обратить найденное в свою пользу. В Соликамске начали добывать медную руду; работали русские мастера-плавильщики, а им приданы были сосланные изготовители фальшивой монеты («денежные воры»). Дело пошло неудачно; заводы были плохо устроены, мастера были неумелые, а между тем этот новый промысел тотчас же пал тяжестью на народ, как всякое казенное предприятие, потому что для народа по этому поводу появлялись новые повинности, как, например, перевозка леса и т. п.

По-прежнему и в эти годы правительство старалось об удержании жителей на своих местах, гонялось за беглыми, водворяло их на прежние места жительства. В случае вторичного побега виновных начали ссылать в сибирские города. Крестьяне, жившие на владельческих землях, все более теряли свои свободные права; управление вотчинными и помещичьими крестьянами не было определено ясным законом, а подчинялось только обычаям. У некоторых владельцев существовали в крестьянских обществах выборные старосты, у других – одни приказчики; крестьяне обрабатывали владельческое поле, называемое «десятинною пашнею», раньше своего поля и кроме того были обложены разными мелкими поборами. Из раздельных актов того времени видно, что крестьяне делились между наследниками, как всякое другое имущество, и не имели права продавать в чужую вотчину своих дворов, лавок и угодий. Владельцы вместо себя стали посылать на правеж своих крестьян – и неповинных крестьян били, вымучивая с них долги их господ. Беспрестанные побеги показывают, что крестьяне владельческие были недовольны своим положением, особенно у небогатых владельцев. Они во множестве уходили под покровительство монастырей или сильных господ. Дворяне и дети боярские жаловались, что их крестьяне и холопы, убегая от них в монастырские имения, приходят назад и подговаривают других крестьян и холопов к побегу, а иногда и сжигают владельческие усадьбы. Разбои усиливались. Для доставления казенных денег или товаров с места на место оказывалось необходимым посылать для сопровождения ратных людей. Несколько раз правительство делало особые распоряжения против разбойничьих шаек. В окрестностях Шуи, Суздаля, Костромы свирепствовал атаман Толстой с товарищами; губным старостам приказано было набирать людей с ратным боем и идти против разбойников; Толстой был пойман, но товарищи его еще долго бушевали. В 1637 году преступников по разбойным делам, содержавшихся в тюрьмах, было так много, что потребовался особый денежный сбор на их содержание. С того времени разбойников стали ссылать в Сибирь. В этом же году распространилось изготовление фальшивой монеты. До тех пор «денежных воров» били кнутом, а с 1637 года возобновили старый обычай заливать горло растопленным оловом, хотя по царской воле эта казнь иногда заменялась ссылкой на казенные работы. Пьянство, покровительствуемое правительством как источник доходов, способствовало шатанию людей с места на место, умножению преступлений и оказывало вредное действие на народное хозяйство. Как только случалась засуха, так народ, пропивавший все, что у него оставалось за ежедневными потребностями, не сумевший заранее подготовить себе запасы, терпел голод. Такое бедствие вместе с падежом скота постигло Россию в 1643 году, и правительство предприняло только одну меру – всеобщее молебствие о дожде.

Царь Михаил Федорович, изображенный в опашне, с ожерельем и в шапке, принадлежавших к одежде российских государей с XIV до XVIII столетия