Сборник рассказов «Дедушкина истина»

Игорь Губерман

В приемной министерского кабинета с дверями, инкрустированными красным деревом, стояла необычная тишина. Бойкая секретарша Маша, с крашенными в каштановый цвет волосами, большими серо-зелеными глазами и крупной грудью, зорко оберегала покой царственного шефа.

– Министр обдумывает план перспективного развития отрасли в рамках президентской программы, – уже в который раз напоминала Маша чиновникам, ерзающим в креслах от долгого ожидания, – и потому, господа, прошу Вас не шуметь. При этом секретарша демонстративно прикладывала палец к губам и с важным видом осматривала собравшихся.

Время от времени, замечая признаки беспокойства среди присутствующих в приемной, Маша успокаивала их: «Не волнуйтесь, пожалуйста, вас обязательно примут. Ждите». Всякий раз после подобного заявления чиновники, словно по команде, поворачивали головы в сторону двери и с надеждой взирали на нее. Дверь словно гипнотизировала их. Многим чиновникам в такие минуты казалось, что вот-вот произойдет явление министра своим верным помощникам и слугам. В их замутненных лакейской лестью глазах происходило чудо преображения и вместо инкрустированной двери перед ними уже вставал образ того, кого они сейчас так хотели видеть. Им казалось, что вот он выйдет сейчас и лично пригласит самого достойного, но время шло и ничего не происходило. Дверь министерского кабинета не распахивалась, и никого никуда не звали, и все же в их придворных душах такая надежда жила…

Уютно пристроившиеся у государственной кормушки мздоимцы, проходимцы, зарабатывающие на ловком манипулировании интересами подведомственных предприятий, они знали правила игры и терпеливо «высиживали» в расчете, что все окупиться с лихвой, когда они получат долгожданное согласование, открывающее доступ к узаконенному воровству денег из государственной казны. Проторенная дорожка выкручивания рук подрядным организациям через распределение бюджетных средств под объемы работ стоила того, чтобы часами проводить жизнь в приемной. Зато потом, попав к министру и проявив горячую любовь и огромное уважение к его гению, восхвалив его мнимые достоинства и великие деяния, добиться того, чтобы он размашистым почерком уверенно поставил подпись под нужным документом.

Но, увы, сегодня, видимо, был не их день. По ту сторону двери, разделявшей приемную и кабинет министра, царила атмосфера уединенности и покоя. Суета мира сего, его многоголосие и многозвучие, были бессильны одолеть эту неприступную цитадель власти.

Звук шагов министра, разгуливающего по просторной, впечатляющих размеров комнате, утопал в мягком ковре. Плотный, не по годам грузный, русоволосый, с длинными руками и вытянутым туловищем, вальяжным видом и барскими замашками, молодой министр обдумывал внезапно родившуюся в его голове идею. Он был очень тщеславен и поэтому не счел нужным признаться, даже самому себе, что «свежая» идея на самом деле была не нова, что она была не его, и что он просто позаимствовал ее из общей концепции экономического развития страны. Он вообще считал: все, что происходит в экономике, не только его ведомства, но и всей страны, происходит именно так, как он замышлял. Министр был убежден, что если кто-то и говорит новое, создает нечто прогрессивное и революционное, то это уже не новое и не прогрессивное, ибо он уже это открыл раньше, и именно он так давно работает, а они лишь повторяют, копируют его. Единственное, что беспокоило министра и доставляло ему внутренние мучения, так это то, что он все еще даже не вице-премьер.

Заложив руки за спину, погруженный в думы, он медленно ходил из угла в угол, позабыв о времени, о своих служебных обязанностях, обо всем на свете, кроме так взволновавшей его идеи. Мысли его блуждали в недосягаемых высях карьеризма и астрономических сумм предполагавшихся барышей. Щеки на широком лице министра надулись, отчего вид его стал еще более важный и начальственный.

В прошлом недоучившийся инженер, он успел для своих сорока лет сделать головокружительную карьеру. За время столь стремительного роста ему удалось подняться не только на высоту, о которой он не думал и не мечтал, но и преуспеть в бессовестности и алчности. В период «роста» все его помыслы ограничивались лишь мелкими аферами и были устремлены к одному – обмануть кого-нибудь, провернуть какое-нибудь дельце с ворованным товаром и залечь на дно, зарыться, как рыба в тину, и переждать, пересидеть, пока все не уляжется. В те времена, в кругу близких друзей он часто говаривал, что за миллионы и дерьмо грызть готов. Так бы и протекала без особых перемен мирная жизнь мелкого лавочника – обманул компаньона, а если тот зазевался, то и урвал больше, как говорится, не мешкая, сходу объегорил, схимичил и перескочил на новую тему,– если бы не нагрянули перемены в стране.

В Москве пришел к власти царь Борис, а с ним и целая когорта прихлебателей и государственных расхитителей, среди которых оказались и бывшие подельники нынешнего министра. Нутром почуяв большую наживу, обласканный заверениями в совместной работе, он, не раздумывая, рванул из мест отдаленных, краев суровых сибирских, в Первопрестольную. И оказался как нельзя кстати для «своих», ставших уже набирать силу, друзей.

Для начала высокие покровители улучшили, «подправили» ему биографию. Одним из таких улучшений стало обучение в Академии, принадлежавшей одному силовому ведомству. Ну, а после ее окончания, он и сам «зашустрил». Пошли на пользу освоенные в силовой Академии новые методы работы в изменившихся политических и экономических условиях в стране. Дальше, как по накатанной колее, само пошло и поехало: знай только, не зевай, бери слева, бери справа и вовремя неси наверх. Придерживаясь этой «премудрости», имея поддержку и покровительство, он оказался в кресле министра. Теперь у него были миллионы, и грыз он уже не дерьмо, а людей, прорываясь к вершинам власти.

И вот сейчас, мерно вышагивая по мягкому бухарскому ковру, увлеченный идеей технического переоснащения отрасли, он мечтал, как по всей территории страны, словно грибы после дождя, будут расти заводы, а вместе с ними увеличиваться цифры его доходов и новые возможности его собственного карьерного роста. Вначале он представлял себя вице-премьером, затем стал подумывать и о премьерстве, ну, а дальше – больше. Вконец разгулявшееся воображение достигло такой степени, что министр уже замахнулся и на кресло самого президента.

– А что, – говорил он себе, – чем я хуже президента. Наоборот, я лучше его. Моложе, энергия из меня так и прет. Сейчас, как начну строить, как пойдут заводы один за другим! Модернизация – это же великое дело! – Взбодрил себя столь полюбившимся ему словцом самовлюбленный министр.

От разворачивающихся перспектив нового технического переустройства страны у министра захватило дух.

– Что мне известный писатель С. с его идеями «обустройства России», – вспомнил он вдруг чем-то запомнившееся ему сочетание слов. Вспомнил не потому, что когда-либо читал хотя бы одно из произведений писателя, а потому, что это было довольно избитое выражение, употребляемое политиками всех мастей.

Министр остановился на какое-то мгновение, рассеянно осмотрелся вокруг, почесал стриженую макушку и, бросив куда-то в пустоту, адресовавшееся писателю, презрительное «книжник», направился к письменному столу. Важно опустился в кожаное, с резными подлокотниками и ножками, кресло и, возложив руки на массивный, отделанный дорогими породами дерева стол, замер. Всецело поглощенный мыслями о предстоящих свершениях, он некоторое время сидел неподвижно, словно статуя. Создавалось впечатление, будто в кабинете находится не живой человек, а лишь его гипсовая копия, муляж, предназначенный всего лишь заполнить свободное пространство в интерьере.

Безмолвие и покой апартаментов нарушила своим жужжанием невесть откуда взявшаяся маленькая муха. Безуспешно бившаяся в большое кабинетное окно в поисках свободы, она понемногу стала раздражать министра. Уже несколько раз он бросал в ее сторону недовольный сердитый взгляд, но тварь божья не понимала и не могла понять, что действует министру на нервы и упрямо стремилась к свету. Окончательно раздосадованный тем, что муха совсем не реагирует на его гневное молчаливое волеизъявление – прекратить беспокоить его – министр с силой ударил по клавише телефона для внутренней связи и тотчас же в микрофоне раздалось: «Слушаю Вас, Сильвестр Автондилович!»

– Зайдите! – сказал, как отрезал, министр.

Истомившиеся от длительного ожидания чиновники слегка оживились, когда в приемную вбежал человечек небольшого роста, шустрый в движениях, с лысиной и остатками темных волос над ушами и нижней частью затылка, и направился прямо к министру. По его манерам, по тому, как он часто семенил ногами, как по-лисьи оглядывался, не забывая подчеркнуть при этом свое превосходство над всеми, по тому, как секретарша по-свойски кивнула ему, бросив уже вдогонку «Привет, Сережа», – можно было наверняка предположить, что этот странный человечек некто вроде коменданта. Отвечает за всякие хозяйственные нужды не только министерства, но и самого министра: доверенное лицо по закупкам и списанию, по продуктам и театральным билетам. Уверенно, сохраняя достоинство и деловитость, маленький человечек прошествовал лишь до двери своего хозяина. Подойдя же к кабинету вплотную, он как-то весь переменился и, приняв подобострастный вид, проворно, по-лакейски, юрко протиснулся сквозь дверные створки, умудрившись закрыть их за собой без единого звука.

Насупившийся, недовольный министр хмуро смотрел на вошедшего подчиненного.

– Вот ты мне скажи, – начал он, уставившись на коменданта, – я тебя пою, кормлю, ты у меня живешь, как у Христа за пазухой, и что, где твоя работа?! Ты же ни хрена ничего не делаешь! – – продолжал корить подчиненного упивающийся властью над ним министр. – Уборщиц никто не контролирует, хозяйственная служба не работает, уже дошли до того, что мухи по кабинету летают!

Сообразивший, наконец, в чем дело, комендант слегка отошел от испуга и стал шарить глазами по помещению, выискивая злосчастное насекомое, едва не стоившего ему сердечным приступом. Вдруг он увидел, как по стеклу медленно ползла обессилевшая от безуспешных попыток пробиться сквозь невидимую преграду муха. Комендант стремглав бросился к окну и прихлопнул ее рукой.

– Вот! – торжественно продемонстрировал он министру темную точку на своей ладони. – Все кончено. Во время обеда помоем стекла и еще раз проверим весь кабинет. – Отчеканил комендант, стараясь быть поближе к двери, видя, что министр все еще зол. В эту минуту комендант даже не мог предположить, насколько благотворно подействовало на министра слово «обед». Упоминания о пище заставили министра совсем забыть о его непосредственных служебных обязанностях. Великая идея переустройства страны, витавшая в его голове, стала отходить на задний план. Заводы и цифры стали уступать место желаниям плоти. Жестом руки, выпроводив коменданта, умудрившегося снова бесшумно выскользнуть из кабинета, он остался один. Прошло всего два с половиной часа с начала рабочего дня, а министр уже изрядно подустал. В памяти все чаще и чаще всплывали картины вчерашнего ужина в «Царской охоте». Поколебавшись немного он, наконец, решил не отказывать себе в приятном и, велев секретарю вызвать водителя, направился к выходу.

Государево дело

В день, когда оседлал ты небес скакуна,

И созвездиям дали твои имена,

Умудрился у нищих украсть кошелек,

Ты счастливым не стал, не твоя в том вина.

Омар Хайам

Минуло несколько часов с того момента, как выхоленный, с нагулянным от многолетнего физического бездействия жирком, важный человек сел на рабочее место. За это время он почти ни разу не пошевелился, разве что его авторитетный живот в такт дыханию мерно раздвигал полы пиджака. Погрузившись в себя и сосредоточившись над решением сложной дилеммы, он тщетно бился с обуревавшими его мыслями, пытаясь найти выход из создавшегося положения.

Лоб персоны, наделенной служебной властью и большими полномочиями, покрылся испариной, старая лоснящаяся кожа на лице обвисла складками, сделав его похожим на истертую стиральную доску. Беспокойство столь значительной фигуры было связано не с какими-то техническими сложностями или непредвиденными накладками, возникшими в осуществлении порученного ему проекта, не с тем, что его ум вдруг узрел в нем конструктивные недоработки, нет. Дело было в другом. Натренированное богатым опытом чутье казнокрада подсказывало ему, что причиной пристального интереса к его деятельности может послужить многомиллиардная сумма рублей, потерявшаяся на счетах подставных фирм-подрядчиков и оффшорных компаний. Кроме этого, голова государева мужа болела о том, как оправдаться за снос нескольких зданий, сохранявших исторический облик прославленного города, и не построенную скоростную железную дорогу. Все бы ничего, но сложность состояла в том, что это был государственный проект, и за его выполнение нужно будет отчитываться – дело-то государево.

Умудренный прощелыга, хитрец и вор, он уже немало успел потрудиться на ниве чиновничьего воровства, закопав в землю несметное количество народных денег. Он знал, как уйти от проверки, как предотвратить ее или добиться положительного заключения. Дилемма была в другом. Здесь, в этом деле, он был на виду. Вернее, на слишком «большом виду» был не он, а вокзал, который необходимо было перестроить, не испортив при этом его архитектуры, и функционально модернизировать с учетом возросших технических требований нового тысячелетия.

Он уже давно все подсчитал, рассчитал и продумал: подготовка к 300-летней годовщине города создаст всеобщую неразбериху в организации празднества, без которой не обходится ни одно мало-мальски значимое на Руси начало. А если к этому еще добавить «порыв мысли» какого-нибудь высокого государственного деятеля, то там уж и вообще все забегает, задвигается и зашевелится так, что никаких концов и подавно не найти: все друг друга вначале запутают, а потом друг на друга все спишут. Один из таких «порывов мысли» состоялся несколько лет назад, в виде проекта «Даешь скоростную магистраль Питер—Москва и реконструкцию вокзала к юбилею города Великого Петра».

Но некстати, можно сказать, совсем не вовремя, почти в самое сердце ударили перемены на самом верху: на Олимпе власти старый больной вождь уступил место молодому и энергичному. И вот теперь необходимо предпринять срочные спасительные меры. Уже и телевидение заезжало, писаки разные забегали: интересовались сроками завершения проекта. Хорошо, их удалось пока обнадежить перспективой возведения сверхсовременного вокзала. Но ведь пустырь на его месте никуда не денешь, он предательски зияет освобожденным пространством, и как раз об этом пустыре все больше спрашивают и пишут. Уже и московские гонцы забегали. Во время загородной вечери, в близком кругу, они нашептывали ему вполголоса о скором аудите Счетной палаты.

– Ах ты, жизнь моя копейка! – вздохнул главный «устроитель» вокзала и скоростной дороги, пошевелил отекшими членами и подумал про себя о нескончаемых трудностях и превратностях судьбы. Больше всего его пугала мысль не о снесенных зданиях, не о проверке, а о том, что вдруг заморозят проект, а он еще столько хотел сделать: жизнь внуков получше устроить, островок среди теплых морей к пенсии прикупить, деньжат в швейцарские банки «на питание и постель» скопить. А то ведь не ровен час кое с кем и поделиться придется, а ведь все уже давно поделено. Вон, Спиридоныча прижали, пришлось тому часть доли уступить, а иначе бы ему подряда не видать, как своих ушей. Да времена нынче не те – пашешь, трудишься на ниве государственного строительства, как пчелка на пасеке, а тебя же еще и слухами разными пугают, устрашают сменой руководства в правительстве, – чиновник тяжко вздохнул. – Как же быть, как быть?

Погруженный в раздумья, обеспокоенный мозг государева слуги искал выход из дремучего леса нехороших предчувствий. Многие аферы прошлого всплывали в его памяти. В богатой на них жизни прощелыги-дельца их было превеликое множество. Пожалуй, весь его жизненный путь был путем афериста, в котором он считал себя образцом практика-хозяйственника.

– Сколько сделал, сколько сделал я для Родины, для страны, – думал он о себе. – Боже мой, и какая черная неблагодарность, меня, заслуженного человека, уличать в каких-то там незастроенных пустырях и обвинять в сносе устаревшей рухляди, в освобождении города от этих сгнивших купеческих хибарок, которые рано или поздно сами развалились. Я же государево дело двигаю. Ведь стоит только представить себе, какая перспектива ждет этот пустырь, и какая быстрая дорога ляжет через него, в часы соединяя Москву с Питером!

Эти раздумья о будущей перспективе вдруг разом изменили весь ход мыслей большого чинуши.

Он встрепенулся, оживление пробежало по его лицу и всему телу. Развернув пошире плечи и потирая руки, он стал повторять вслух слово «модель». «Модель, модель, – говорил он про себя, – нет, лучше макет в виде огромного стенда, на котором в развернутом виде будет представлена красивая, очаровывающая перспектива пустыря в будущем. Игрушечные, в стеклах-зеркалах и бесподобных архитектурных находках здания вокзала, меняющие до неузнаваемости его облик. И сверхскоростная магистраль – какое сочетание – стрелки, семафоры, бегающие взад- вперед поезда новой жизни. Это уже не окно, это будет настоящий шаг в Европу. Это уже вклад! Вклад не только в градостроительство и техническое переустройство железной дороги, в магистраль нового тысячелетия. Это больше, намного больше! Это будет вклад в историю!

Встревоженные, мятущиеся мысли государева слуги обрели, наконец, спасительное русло. Этим руслом для него стало осознание безнаказанности, вседозволенности и твердой уверенности в защите и покровительстве, которую ему окажут высокопоставленные лица в правительстве.

Окончательно придя в себя от прожектов и, воспрянув духом, Евстигней Хитромудрович уже не только не беспокоился о грядущей проверке финансово-хозяйственной деятельности, но и отказался от так понравившейся ему идеи создания модели вокзала будущего.

– Нечего попусту средства разбазаривать на какие-то там игрушки, – сказал он себе. – Я работаю, и баста!…

Спустя некоторое время государев человек окончательно укрепился в мысли, что нужны дополнительные инвестиции под проектно- изыскательские работы и по совету «своих» стал требовать новых денежных поступлений для реализации нового перспективного государственного проекта, ставшего для него очередной золотой жилой.

Метаморфозы

Наполнил зернами бессмертный Ловчий сети,

И дичь попала в них, польстясь на зерна эти.

Назвал он эту дичь людьми и на нее

Взвалил вину за зло, и за добро, за все на свете.

Омар Хайам

Сегодня в цене психология приспособленчества. Человек способен бросить все: дом, работу, родных, переезжать с места на место, пока не найдет, наконец, приют в какой-нибудь благополучной стране, где ничего не делая, а порой и не желая что-либо делать, будет жить на пособие. Его не угнетает мысль, что он в прошлом был неплохой специалист и, приложив усилия, вполне мог бы найти достойное применение свои знаниям и навыкам. Но нет, он предпочитает вечерами обсуждать, где он купил подешевле йогурт или еще чего, а завтра снова отправится на поиски такого товара.