– Анна Филатьевна!
Это была Аннушка, бывшая горничная княгини Зинаиды Сергеевны.
– Какими судьбами вы сюда попали?..
– Дело было к хозяйке… – уклончиво произнес он, подумав про себя: «Нанесла нелегкая!»
– А я все к вам собираюсь.
– Ко мне…
– И к вам, конечно, да и к княгинюшке, навестить ее, повидать. Уже сколько времени они приехав, а я все не соберусь, на дому все недосуг да недосуг…
– Меня-то вы там не найдете… – сказал Степан.
– Это почему же?..
– А потому, что я уже теперь при князе не состою… – отвечал он пониженным шепотом.
– А при ком же?
– При самом себе, Анна Филатьевна, при самом себе…
– Это как же?
– Вольную кназь пожаловав, так я от него на свою квартирку перебрался, здесь недалеко, на Садовой.
– А-а-а… – протянула Аннушка. – Ну что же, княгиня успокоилась…
– Ох, Анна Филатьевна, не нам бы с вами это и вспоминать… Много грехов на душу мы из-за нее, голубушки, приняли…
– Да ведь мы не сами…
– Что я сам… Не моя была воля, княжеская… Да ведь сказать правду, вас ведь я не силком тянул…
– Вот вы какой… – делано улыбнулась Аннушка. – А что ребенок? – шепотом добавила она.
– Умер.
– Умер?
– Месяца, родименький, не прожил и отдал Богу ангельскую душеньку.
– Ну, это к лучшему…
– И князь Андрей Павлович был того же мнения, когда я привез ему это известие…
– А все-таки я к княгине зайду, поклонюсь ее сиятельству…
– И не тяжело вам будет? Мне и так смотреть на нее невтерпеж было…
– Оно, конечно, не радость, а нельзя, тоже она мне благодетельница, ни меня, ни мужа не забывает.
– Это еще, по-моему, хуже. Ну да как знаете… Прощенья просим… Мне недосуг…
– Заходите…
– Ваши гости.
Степан Сидорыч вышел из кондитерской.
VI. В греческом плену
Прошло два месяца.
Степан Сидорович за это время почти ежедневно бывал в кондитерской Мазараки и по утрам, и по вечерам.
Наконец, они с Калисфенией Фемистокловной столковались. Последняя наглядно убедилась, что ее поклонник действительно капиталист.
Для этого она очень наивно, чуть не сама, напросилась к нему в гости на кофе.
Сидорыч был на седьмом небе.
Он как ребенок радовался этому посещению. С утра привел в праздничный вид свою комнату – он нанимал ее от жильцов в доме недалеко от кондитерской, около Сенной – и ждал с бьющимся сердцем наступления назначенного часа.
То и дело приотворял он дверь своей комнаты, прислушиваясь не только к раздававшимся в квартире звонкам, – в квартире кроме него было еще несколько жильцов, – но даже ко всякому шуму на лестнице – его комната была крайняя.
Наконец она явилась.
Он бросился снимать с нее верхнее платье, усадил в покойное кресло у накрытого для кофею стола, уставленного всевозможными лакомствами.
Прислуга подала самовар и кофейник.
Калисфения Фемистокловна меланхолически осматривала помещение ее поклонника.
– Вот моя убогая келейка… – проговорил он.
– Комната очень миленькая… главное, все так чисто, аккуратно… В мужчинах это редкость, – заметила Калисфения Фемистокловна.
Сидорыч даже покраснел от удовольствия.
– Я чистоту люблю… чистота это первое дело… – скромно опустил он глаза.
– А вы уверены в ваших хозяевах? Замки в дверях, кажется, не особенно надежды… Да и прислуга… – шепотом заговорила она, наклонившись почти совсем близко к Степану Сидоровичу и обдавая его запахом сильных духов.
– Хозяева люди хорошие… и прислуга тоже, да и замок у двери, это так на вид он кажется ненадежным, хороший замок… – отвечал он тоже шепотом.
– Я к тому, мой друг, – она первый раз назвала его так нежно, – что хранить дома капитал опасно… Мы с вами так сошлись, что я думаю, что имею право спросить… подать дружеский совет…