Под гнетом страсти

– Я позволю себе заметить, что никому не известен возраст вашего сиятельства… и что женщины всегда предпочитали вашу блестящую, неотразимую, вполне созревшую красоту фатовству и неопытной смелости или же глупой застенчивости молодых людей, и в борьбе с ними ваше сиятельство всегда оставались победителем.

– Да, да, я еще не совсем состарился и, признаюсь охотно будущей зимой появлюсь снова в петербургском свете, где меня стали забывать за последние два-три года, – пробормотал князь.

Лицо Степана озарилось довольной улыбкой.

– Давно пора, ваше сиятельство! – почтительно про изнес он.

– Я немного устал, мне все надоело… Все одно и то же… Те же успехи, те же создания, которые знаешь наизусть прежде, нежели успеешь к ним присмотреться… Здесь же это что-то другое, что-то новое… если я не ошибаюсь, соединение невинности с необыкновенной красотой…

Князь встал с кресла. Глаза его блестели, лицо как будто помолодело. Он казался совершенным юношей.

– Действуй, Степан, действуй, и как можно скорее! – весело сказал он своему камердинеру.

Тот почтительно поклонился и вышел. Оставшись один, князь на минуту задумался.

– Черт возьми! Неужели я промахнусь?

Он раза два прошелся по своему обширному кабинету.

– Право, – продолжал он, – это было бы прелестно. Не только то, что Ирена очаровательна, но мне еще удалось бы воспрепятствовать планам ее матери, какие бы они ни были, и, кроме того, отомстить ей… Это должно быть так! Это так и будет.

XIV. Бал в Облонском

Ввечеру в Облонском собралось множество гостей.

Дом достаточно обширен, чтобы оказать гостеприимство многочисленным московским друзьям князя Сергея Сергеевича.

Громкая фамилия Облонских, все еще громадное состояние, несмотря на то, что значительная часть его была истрачена на женщин, лошадей и карты, служили причиной того, что вся московская аристократия считала своим долгом и даже честью присутствовать на деревенских праздниках, в устройстве которых князь Облонский выказывал столько роскоши и вкуса.

Уже начиная с сумерек к подъезду дома стали вереницей подъезжать изящные экипажи, привозившие целые семьи – мужчин во фраках, дам и девиц в бальных нарядах.

Ровно в девять часов открылся бал в огромной зале, уставленной массой цветов и тропических растений.

Если бал имеет важное значение для всякой женщины, не отказавшейся еще от надежды нравиться, то он настоящее поле сражения для любимой и любящей женщины, для той, которая спрашивает себя в волнении перед зеркалом:

– Останусь ли я в его глазах самой красивой? Не заменит ли меня другая в его сердце, хотя бы на минуту?

Всякая молодая женщина, если только она откровенна и не захочет перед вами пококетничать, скажет, что бал играет важную роль в ее жизни.

Отсюда становится вполне понятным волнение княжны Юлии в ту минуту, когда она, стоя перед зеркалом, бросила на себя последний взгляд и обратилась к своей горничной с последним приказанием.

Мы обязаны добавить, что для нее это был первый большой бал – она должна была первый раз появиться в свете; в первый раз приходилось ей показывать свою обнаженные плечи, в первый раз надевать строго обдуманный наряд, в котором женщина должна быть уже совсем некрасивой, неуклюжей, чтобы показаться неинтересной.

Княжна Юлия была прелестна в своем белом платье, вышитом жемчугом и украшенном простой гирляндой живых роз, начинавшейся на левом плече, пересекавшей весь лиф и терявшейся в складках шелкового, затканного цветами шлейфа.

Несмотря на свои восемнадцать лет, она была уже вполне сформировавшейся женщиной: высокого роста, с изящным очертанием стана и грациозной шеей.

Ее хорошенькая головка, глубокий взгляд, несколько строгий профиль, немного смуглый цвет матовой кожи ручались за успех, о котором она мечтала и который заранее ее волновал, покрывал обыкновенно бледные щеки легким румянцем. Небольшая нитка жемчуга на шее, две большие жемчужины в маленьких ушках, золотой гладкий браслет на левой руке поверх длинной белой перчатки довершали ее наряд.

В ее черных волосах, высоко приподнятых на затылке и низко спускающихся на лоб, вместо всякого украшения была приколота живая роза.

– Вы прелестны, барышня, – заметила горничная, – и одержите сегодня вечером много побед!

Яркий огонек блеснул в темных глазах молодой девушки.

«Много побед» для нее означало: «Я понравлюсь Вите».

Если она вслух еще говорила «Виктор Аркадьевич Бобров», то про себя давно уже звала его полуименем.

– Как ты меня находишь? – быстро обернулась она к своей старшей сестре, вошедшей в эту минуту, чтобы сопровождать ее в бальную залу.

– Ты положительно очаровательна! – отвечала Надежда Сергеевна, целуя её. – Повернись, чтобы я могла осмотреть твой туалет.

Юлия медленно повернулась, не спуская глаз со своей сестры, стараясь прочесть на ее лице впечатление, производимое ее костюмом.

– Все отлично! – решила графиня. – Ты чудесно одета, платье так хорошо сидит на тебе.

– Ты меня успокоила! – воскликнула радостно молодая девушка. – А то, знаешь ли, мне было как-то неловко и ужасно страшно.

– Всегда бывает немножко страшно. Я знаю это по себе. К этому скоро привыкаешь.

– Без тебя я ни за что бы не решилась переступить порог залы, – заметила Юлия.

При этих словах она взглянула на свою сестру с внезапно охватившим ее инстинктивным беспокойством.

«А что, если Надя будет лучше меня?», – мелькнуло в ее голове.

Простота наряда графини Ратицыной ее успокоила.

Ее черное бархатное со вкусом сшитое платье красиво оттеняло белизну ее матовой кожи, но не бросалось в глаза, как и красота молодой женщины, к которой надо было присмотреться, чтобы оценить ее.

– Пойдем! – сказала графиня.

Через несколько минут они уже входили в огромный блестящий зал.

Нервная дрожь пробежала по телу молодой девушки.

Первый взгляд, который она почувствовала на себе и заставивший ее вздрогнуть, принадлежал Боброву, стоявшему у самой двери и с волнением ожидавшему выхода молодой девушки.

Их глаза встретились. Они поклонились друг другу издали. Он не подошел к ней тотчас же, ожидая минуты, когда она останется одна.

Это вскоре и случилось, так как графиня Ратицына исполняла обязанности хозяйки дома на балу у своего вдовствующего отца.

Не успела она отойти от сестры, как Виктор Аркадьевич был около последней.

Он наклонился к ней и прошептал:

– Вы обворожительно хороши!