По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову

Автор

Николай Георгиевич Гарин-Михайловский

Год написания книги

1898

<< 1 ... 57 58 59 60 61 62 63 64 65 ... 94 >>

На страницу:

Перейти

61 из 94

Настройки чтения

Размер шрифта

Высота строк

Поля

– Сегодня мы уже не прошли бы ни на Пектусан, ни сюда – все проходы, перевалы занесены снегом, и дороги нет ни вперед, ни назад… Вот чего и боялся я, но у начальника большое счастье. Это вчерашний дождь там снегом упал.

Да… счастье и большое: угадать так из Петербурга день в день…

Мы спускаемся ближе и ближе к реке. Родное чернолесье. Запах осины, сырость, запах гниющего уже листа и шелест его. Ясная, но уже глубокая осень, щемящая грусть и пустота этого леса. Нет жизни, нет зверя и птицы, все умирает или засыпает долгим сном зимы.

Дорога все хуже и хуже, и В. В. страстно, горячо, но непонятно переводит слова китайца о том, как хороша была та дорога, по которой он повел бы.

Еще ближе к реке, и опять прекрасный лес лучше: много ясеня, в обхват до двух саженей, прекрасная пихта, редкая, но прекрасная лиственница. Иногда гривами лиственница одна, прекрасная, стройная. А какой кедр!

Здесь уже можно сплавлять по реке этот лес громадной стоимости. В сумерки мы подошли к цели нашего путешествия – деревне Шанданьон, населенной почти исключительно корейцами.

С каким чувством удовлетворения увидели мы опять мирные картины вечера в деревне, ометы хлеба, кукурузы, жилье, услышали рев скота.

Жители никогда не видали здесь европейца.

С каким радушием и гостеприимством нас приняли: вот лучшая фанза; есть курица, картофель, чумиза, редька.

Вся деревня, фанз тридцать, разбросана версты на две в узкой долине. Пять-шесть китайских фанз – хозяева той земли, на которой живут корейцы. Корейцы платят им половинный урожай.

– Хунхузы есть?

– Хунхузы ушли на Пектусан, нет хунхузов.

– Обижают хунхузы?

– О!

Это безнадежный, покорный вопль. Хунхузы – хозяева, приходят и требуют всего: птицу, чумизу, теленка, быка, женщин, и всё дают, чтобы сохранить презренную жизнь.

Какое наслаждение быть опять в тепле, раздеться, вытянуться в кровати, переменить белье!

– Так что безопасно от хунхузов?

– Теперь вполне.

– Ну, так сегодня караул корейский: Таани и Сапаги, все остальные ешьте и спать.

И мы уснули, как, кажется, никогда еще не спали.

5 октября

Страшный грохот и треск заставил меня открыть глаза. Ночь темная, что-то сыплется сверху: глиняная штукатурка. Залпы выстрелов?! частые, громкие, новый и новый треск, какой-то злобный, жужжащий, ищущий в кого впиться свист. И опять залпы: то трескучие, то глухие – бум… бум…

Хунхузы?! Где ружье?! Где хунхузы?! В фанзе уже, перерезали всех, и только я почему-то еще жив? Стреляют в бумажные двери, стоя перед нами? Ночь, хоть глаз выколи. Зажечь свечку? Откроешь им все… Откроют и так… Так вот как это все кончается… Что ж, как-нибудь да должно же когда-нибудь кончиться… Поздно, поздно… Теперь одно мужество смерти…

Тихий голос H. E.:

– Вы живы?

– Я ищу свое ружье, нашел… Не зажигайте свечку… Ружье, кинжал с вами?.

– Со мной.

Какой-то шорох.

– Кто это?

– Я, П. Н.

– Где солдаты?

– Здесь.

– Все?

– Беседина нет.

H. E. поймал кого-то за длинные волосы.

– Кто?

Молчание.

– Молчит и только гладит меня по колену, – говорит H. E. – Что-то говорит.

Это Дишандари, оказывается; он говорит, что хозяин фанзы уже убит.

– Где корейцы?

– Убежали в лес.

– Подползайте к двери и сядьте по стенам, – говорю я.

Я сажусь с левой стороны двери, с правой H. E.

Прорвали дырку в бумаге и смотрим.

Залпы не прекращаются, но, очевидно, стреляют сзади, и мы защищены от выстрелов капитальной стеной. Только там, вверху, в соломенной крыше без потолка, по временам какой-то блеск, и точно сыплется что-то оттуда.

– Сколько ж их стреляет?

– Ох, много, – говорит удрученно П. Н., – человек двести.

– Сорок, – поправляет Дишандари, – это та партия, которая уходила к Тяпнэ: у них две пушки, – вот это светлое там в крыше мелькает, – это ядра.

– Который час?

На мгновение я зажег спичку: половина пятого.