Вариант

Вариант
Николай Георгиевич Гарин-Михайловский

«Зима подходила к концу. На одном из участков новостроящейся дороги шли деятельные приготовления к предстоящему весной открытию работ.

Начальник участка Кольцов уже после окончательных изысканий, закончившихся предыдущим летом, затеял изменить направление линии. Это изменение обещало серьезные сбережения, и Кольцов с двумя молодыми инженерами, проработав всю зиму в поле, напрягал все усилия закончить все работы к предстоящей через две недели сдаче подрядов. Торопиться нужно было для того, чтобы успеть провести и утвердить вариант до торгов и этим впоследствии избавиться от претензий подрядчиков на тему, что их подвели, что они понесли убытки вследствие уменьшения работ, и результатом таких претензий была бы неизбежная приплата подрядчикам казны двадцать процентов сбереженной против подрядов суммы…»

Николай Гарин-Михайловский

Вариант

Зима подходила к концу. На одном из участков новостроящейся дороги шли деятельные приготовления к предстоящему весной открытию работ.

Начальник участка Кольцов уже после окончательных изысканий, закончившихся предыдущим летом, затеял изменить направление линии. Это изменение обещало серьезные сбережения, и Кольцов с двумя молодыми инженерами, проработав всю зиму в поле, напрягал все усилия закончить все работы к предстоящей через две недели сдаче подрядов. Торопиться нужно было для того, чтобы успеть провести и утвердить вариант до торгов и этим впоследствии избавиться от претензий подрядчиков на тему, что их подвели, что они понесли убытки вследствие уменьшения работ, и результатом таких претензий была бы неизбежная приплата подрядчикам казны двадцать процентов сбереженной против подрядов суммы.

Дни в усиленной полевой работе, вечера за вычерчиванием планов и профилей, короткий отдых, – в последнее время три-четыре часа в сутки, – изнурили и утомили Кольцова и двух его товарищей. Особенно подался Стражинский. Он так похудел, что жена Кольцова говорила, что у Стражинского остались одни глаза. Стражинский за зиму нажил себе страшный ревматизм; в последнее время еще простудился, кашлял и производил крайне ненадежное впечатление. Несмотря на двадцать семь лет, волоса его заметно стали седеть. Его изящная, стройная фигура сгорбилась, красивое лицо осунулось, и только большие выразительные глаза выиграли, – они то зажигались лихорадочным, раздраженным огнем, то грустно-безнадежно смотрели на окружающих. Спокойный, воспитанный, он теперь едва сдерживал свое беспричинное раздражение.

– Вася, не мучь ты Стражинского, – говорила Кольцову, в редкие минуты отдыха, его жена, – право, по временам плакать хочется, глядя на него.

– Ну, что же делать, – отвечал Кольцов. – Мне назначено девять человек, из них прислали только двух, а остальных оставили пока при управлении. Вот скоро кончим, тогда дам ему хоть на месяц отдых. Ведь и я и Татищев так же работаем.

– Ты и Татищев здоровые, а он совсем не вашего поля ягода.

– А я тут при чем, – возражал Кольцов. – Не вводить же казну в миллионные убытки оттого, что Стражинский не на своем месте. Вот скоро кончим, тогда…

И Кольцов опять убегал в контору. Там в сырой, осенью только отделанной комнате, служившей прежде кладовой, занимались Стражинский, Татищев и Кольцов.

В сыром накуренном воздухе было угарно и тяжело. Стражинский работал молча, напряженно, не отрываясь. Только нервное подергиванье лица выдавало его раздражение.

Татищев работал свободно, без напряжения.

– Экое отвратительное помещение, – ворчал Татищев, водя рейсфедером по бумаге и беспрестанно отбрасывая шнурок пенсне.

– Да, гадость, – согласился Кольцов.

– Гораздо лучше было нанять дом Мурзина, – ворчал опять Татищев.

Немного погодя Татищев опять заговорил:

– Невозможный рейсфедер, линейки порядочной нет. Вот этим рейсфедером я уже второй миллион экономии дочерчиваю. Хоть бы рейсфедер новый.

– Невозможные инструменты! – вставил Стражинский.

– Хоть бы в пикет сыграть, – продолжал Татищев, помолчав.

– Некогда, некогда, – отвечал Кольцов. – Кончим вариант, тогда и будем играть, сколько хотите.

– Никогда мы его не кончим, – отвечал Татищев и вдруг весело, по-детски расхохотался.

– Вы чего? – поднял голову Кольцов. Татищев продолжал хохотать.

– Мне смешно…

И Татищев опять залился веселым, добродушным смелом.

Кольцов, привыкший к его беспричинному смеху, только рукой махнул, проговорив:

– Ну, завел!

– …что мы никогда не кончим, – докончил Татищев свою фразу и залился новым припадком смеха.

Кольцов и Стражинский не выдержали и тоже рассмеялись.

Татищев кончил, наконец, смеяться и снова принялся за рейсфедер.

Наступило молчание. Все погрузились в работу.

– А вы помните, Василий Яковлевич, ваше обещание? – начал опять Татищев.

– Какое? – спросил, не отрываясь, Кольцов.

– В отпуск меня пустить.

– Да, пущу, – отвечал Кольцов.

– Как в прошлом году?

– Ведь вы же знаете, что в прошлом году помешал вариант.

– То-то помешал, – самодовольно ответил Татищев. – А как вы еще какой-нибудь вариант выдумаете.

– Нет, уж это последний.

Татищев лукаво посмотрел на Стражинского.

– Да больше времени нет, да и работы скоро начнутся.

Татищев недоверчиво молчал. Стражинский опустил голову на руку и бесцельно уставился в стенку. Изможденное лицо его выражало страдание.

– Что, голова болит? – спросил Кольцов.

– Немножко, – ответил нехотя Стражинский.

– Вам, Станислав Антонович, необходим отпуск, – проговорил Кольцов.

– Ну, уж извините, – загорячился Татищев. – Я больше Станислава Антоновича просидел в этой трущобе.

– Да вы посмотрите на себя и Станислава Антоновича, – отвечал Кольцов. – Вы кровь с молоком, а он совсем высох.

– Я тоже болен, – отвечал Татищев, – у меня горловая чахотка начинается.