Реки помнят свои берега

Поверила в спасение, лишь когда иномарка скрылась в темноте. Ноги подкосились, она села прямо на обочину и в голос зарыдала.

– За что? За что!

Сопереживая, у её ног безмолвно склонила свадебный венец на жёлтой головке ещё различимая при луне низкорослая ромашка. На женские слёзы из ржи высунулась ватага васильков. Под ногами сбился в щепоточки щавель, сам навек обделённый сладким. Здесь же тонкой змейкой распласталась по земле повилика. Репейник деликатно отодвинулся на почтительное расстояние, почти в темень, то ли давая возможность женщине побыть наедине с горем, то ли оберегая от печального зрелища выводки своих липучих младенцев с фиолетовыми головками.

– Ничего не хочу, никого не хочу, – продолжала сквозь слёзы твердить Вера.

Застыли, боясь добавить неудобств, звёзды. Очистились звуки от звонкоголосых, но влюблённых лишь в самих себя, сверчков. Ветер, в иных ситуациях сам с охоткой вышибавший из людских глаз слёзы, переваливался неслышными волнами. Женщина плачет!

Но как не заплакать, если рядом, ближе васильков-ромашек, повилики, кислого щавеля и даже репейника, источает пронзительный горький запах полынь. А перед глазами дрожат повисшие гирляндами на тонюсеньких дужках сердечки кукушкиных слёзок. И мать-и-мачеха, конечно же, никуда не делась, подвернулась холодными, не материнскими щеками под руки: плачь, женщина, плачь. В жизни всё рядом. Не ты первая, не ты последняя…

Глава 8

Не зря, наверное, преграждали Егору Буерашину морские штормы путь на Родину. За время заточения он как-то подзабыл о политических страстях, кипевших в Москве, а ступил на родную землю, и оказалось: главнее их в стране ничего нет. И не вывернись он сам из плена, никто всерьёз им бы заниматься не стал.

В Домодедово его по старой дружбе встречал лишь Юрка Черёмухин, с кем вместе начинали службу в КГБ и строили планы на нелегальную работу. Да только уже через пару лет им обоим поставили в личном деле красный штамп: «Известен противнику».

Обиднее всего, что сами они нигде не засветились и собирались свято исполнять главный принцип контрразведчика:

Увидел – молчи.
Сказал – не пиши.
Написал – не подписывай.
Подписал – откажись.

То есть я – не я, а что такое КГБ – вообще понятия не имею. Может быть, Комитет Глубокого Бурения.

Но какая-то сволочь из Управления кадров переметнулась к американцам, и мгновенно на всех, с кем соприкасался предатель или чьи личные дела брал в руки, поставили жирный крест. В виде того самого красного штампа, после которого работа за границей не светила контрразведчику ни при каких обстоятельствах.

«Проштампованный» народ поник, заскулил, стал приглядывать новые должности. Егора попытались переманить аналитики, но носить по кабинетам пусть и умные, но бумажки его не прельстило, и через бывших сокурсников он предложил свои услуги ГРУ – Главному разведуправлению Генерального штаба.

– Зачем? – попытался отговорить Юрка Черёмухин, точно так же засветившийся, но остающийся на Лубянке работать в архиве. Ему спецназ не выгорал из-за «минус пять» на каждый глаз, поэтому он старался прикрыть свой физический недостаток излишней грубоватостью: – Ветра в заднице много?

– Хорошо, что Бога нет, а то бы он тебя наказал, – успел Егор щёлкнуть по носу будущего архивариуса прежде, чем тот отпрянул, придерживая чуть великоватые очки. – Давай лучше не теряться. И пожелай мне удачи.

Просьба оказалась нелишней: Егора в новом ведомстве буквально препарировали. Не в смысле проверки на благонадежность – комитетская чистка считается одной из самых надёжных в мире, а он своего прошлого не боялся: отец и мать в войну партизанили, старший брат Иван, списанный из армии по состоянию здоровья, был чернобыльцем. Так что озабоченность у новых командиров могла лишь идти по части его психологических, оперативных и физических способностей.

Намекали на жёсткую работу медкомиссии и особенно встречу с психологом, который после многочисленных тестов обязан найти наиболее слабые точки кандидата и давить на них в беседе: если в течение пятнадцати минут руки у того не вспотеют, допускают к этапу следующему.

У Егора не вспотели, потому что разрешили передохнуть и даже посмотреть какой-то пустой американский фильм. Интереса он особого у Егора не вызвал, втихаря намерился придремнуть в полутёмном небольшом кинозале, но благо быстро вспыхнул свет. И не случайно: ему поднесли блокнот и ручку с безобидной просьбой вспомнить и написать, сколько машин, каких марок и какого цвета проехало в увиденном отрывке. Сколько машин остановилось, кто из них выходил, кто садился. В чём одеты, что держали в руках…

Вроде не сильно ошибся, потому что после этого его без денег и документов стали забрасывать на машинах и в самолётах в какие-то лесные дебри с задачей выбраться из них и незамеченным вернуться в Москву. Он стрелял, плавал, дрался, изучал дельтаплан и акваланг, боевую машину пехоты и малую сапёрную лопатку. Учился давить отвращение, поедая извлечённых из-под коры деревьев личинок. Спал привязанным к этим самым «санитарно-обработанным» стволам. Делал самому себе уколы. Утром мины обезвреживал, а вечером «подрывал» ими опоры мостов или цистерны. Отцеплял вагоны на ходу поезда. Непрерывно учил языки. В отличие от Лубянки, в военной разведке главный принцип формулировался намного короче: «Пришёл – увидел – уничтожил».

– Тяжко? – хитро улыбались новые сослуживцы, когда-то сами ходившие этими же лабиринтами испытаний.

– А мне присяга иного и не обещала.

Испытания выдержал, и его представили разведзверям ГРУ. И сразу в элиту – группу дальней заброски, где, несмотря на погоны старшего лейтенанта, поставили на должность рядового бойца.

– У нас много своих законов. Но уясни главный – закон крокодила, – полагая, что новенький обязательно должен знать его, предупредил «Кап-раз» – поджарый капитан первого ранга с аккуратными седыми усиками, который и давал своё окончательное крокодильское «добро» на службу.

Он же определил новенького на южное, «песчаное» направление к «каплею» Максиму Оличу. Капитан-лейтенант, за какие-то диверсионные морские дела дослужившийся до командира группы и медали «За боевые заслуги», тоже не преминул напомнить о крокодиле. Но уже более конкретно:

– Никогда не ходи по тропам, где однажды уже ступал. Зашёл в одном месте – выйди в другом. В широком смысле – не дай поставить на себя капкан. Знаешь, как ловят крокодилов?

Вскинул голову, а на скуластом лице самодовольная улыбка: откуда вам, на Лубянке, знать настоящее боевое искусство во время броска «на холод»!

«Холодом» в ГРУ обзывались операции, сопряжённые с риском для жизни. По большому счёту, Егор мог в ответ щегольнуть чем-нибудь фирменным от «Комитета Глубокого Бурения», но гэрэушники ему понравились, и он промолчал. Придёт время, и Лубянка покажет, как и чем хлебают щи. Так что там крокодилы?

– Они возвращаются в реку тем путём, по которому выползли на берег. Охотники за их шкурами и вкапывают в этих местах ножи, о которые несчастные и глупые рептилии распарывают себе брюхо.

В «песчаной» группе почему-то оказалось много моряков, оттого они и баловались всякими страстями от пресноводных.

Хотя основным предметом для изучения оказалось так называемое страноведение – детальное изучение государств, где спецназовцы в силу каких-то обстоятельств могли теоретически очутиться. В какой мечети какой имам служит, кто любимая жена у наследного принца и когда она забеременела, сколько лошадей или верблюдов у владельца центрального рынка, какие газеты что печатают, пофамильные списки физиков и лириков – эти сведения должны были отлетать от зубов по каждому городу и более-менее значимому аулу на южном направлении.

Сведения, надо полагать, обновлялись постоянно. Если спутник засекал более-менее масштабную постройку, появлялась новая трасса, – резиденту шла шифрограмма: доразведать объект. В местной прессе упомянули на первой полосе новое имя – кто такой? И вот уже якобы восторженные якобы туристы якобы случайно сфотографировали уголок интересного объекта, привязывая затем его к космической фотосъёмке.

Подобной сетью опутывался весь мир, и страноведы, собери их вместе, могли бы рассказать о земном шаре увлечённее и глубже телевизионного Сенкевича. Разве что не коснулись бы, наверное, Антарктиды. А там шут его знает, гарантировать в разведке ничего нельзя: о ней уважающие себя страны никогда ничего не опровергают, но и не подтверждают. Есть такой гениальный уход от проблемы – по умолчанию…

Первое серьёзное испытание Егору Буерашину выпало на «Бурю в пустыне», войну в Персидском заливе американцев против Ирака в самом начале девяностых годов.

Трудно сказать, чем думали на «Военно-Грузинской дороге»[7 - После назначения в 1985 году Э. Шеварднадзе министром иностранных дел улицу Арбат, соединявшую МИД и здание Генерального штаба, стали называть Военно-Грузинской дорогой.] советские политики и чьи интересы блюли, но «грушный» спецназ вдруг запрягли в упряжку к янки. И не просто участвовать в совместной морской блокаде Ирака, а досматривать идущие в эту страну корабли. Американцам оставалось лишь принимать доклады советских десантников, самим оставаясь как бы чистенькими: мы ни при чём, это русские ищейки лазят в корабельных трюмах.

Лазить послали как раз группу Максима Олича. Аукнулось, что в командирах ходил моряк. Спецназовцы подлетали на вертолётах к обнаруженному в море судну, по фалам скользили на палубу, нейтрализовывали команду и принимались щупать тюки и нюхать углы. Экипажи презрительно глядели на них, а надсмотрщики, опуская от стыда головы, докладывали по рации сидящим в вертолётах американским офицерам:

– Судно осмотрено, груз стратегического значения не имеет.

О-о, и как плевались, оставаясь одни. Как поносили даже не звёздно-полосатый флаг, а Москву, улегшуюся калачиком у подножия этого полотнища: откуда такое подобострастие и унижение самих себя?

И тогда Егор Буерашин стукнул кулаком сам. Обнаружив при очередном осмотре в утробе ветхого рыбацкого судёнышка ящики из-под зенитных снарядов, тем не менее процедил по рации:

– Груз стратегического значения не имеет.

Ирак отбивался от американской авиации из последних сил, и боеприпасы ему были необходимы не меньше, чем советским офицерам чувство собственного достоинства и гордости за страну.

Но пока вылезал из трюма, на палубу спустился американский подполковник: скорее всего, наводка на подозрительное судно всё же к ним прошла. Солнцезащитные очки не скрыли, а скорее, подчеркнули высокомерие, с которым он глянул на Буерашина, квакнул что-то сквозь зажатую в зубах сигару.

– Перепроверить! – перевели его команду, хотя Егор понял смысл без суфлёра. – И снова доложить.

Качка на море отсутствовала, но Егор стал, расставив ноги и закрыв собой трюм. И хотя никогда не курил, выхватил у кого-то из своих сигарету, тоже вбил её себе в зубы:

– А пошёл он…

Подполковник побагровел, выдавая взаимное прекрасное знание языка вероятного противника, с которым хотя и на выгодных Америке условиях, но вынужденно пришлось объединиться. Подошёл вплотную. Тыча сигарой Егору в грудь, процедил:

– Ты – ещё раз!

Буерашин не сразу понял, что команду, уже не церемонясь и не играясь в военную тайну, отдали на его родном языке. Не ведая о последствиях, шагнул навстречу американцу, спасательным жилетом сминая его сигару.

– Ещё раз тыкнешь, смою через клозет за борт. – И свою сигаретку, хоть и тонкую по сравнению с американской, но выставил навстречу белоголовому орлану, распластавшему крылья над карманом кремовой рубашки подполковника. Интересно, сам-то он хоть знает, что эта птица всего лишь венчает пищевую цепочку североамериканского региона? Пищевую, сэр! – Это ты тоже, надеюсь, понял.