Граф Феникс. Калиостро

– Из петербургских докторов особенно враждебен вам домашний доктор князя Потемкина. Но я дам вам против него в руки оружие. Мы, полицейские, знаем многое и отовсюду получаем неожиданные сведения. Так о сем докторе узнана следующая история…

Тут полицейский офицер, улыбаясь и краснея от свойственной немцам целомудренности, приблизил губы к уху полковника и что-то стал ему шептать. Тот вдруг резко и неприятно засмеялся.

– Каков голубчик, а? – заключил Фогель свой рассказ. – Ну, я заговорился с вами. Больные ждут вас, а меня призывают обязанности службы. Но очень хотел и я, полковник, навестить вас в свободные часы и побеседовать с вами. Я происхожу из бедной, но честной дворянской семьи из Лифляндии, получил образование, хотя и домашнее, но достаточное. Необходимость заставила меня перейти из полка на полицейскую службу. Но я всегда чувствовал влечение к естествоиспытанию, к химии и медицине. Если бы вы не отказались посвятить меня хотя бы в начатки вашего искусства, я сбросил бы этот мундир и отдался врачеванию.

– Очень рад буду видеть вас у себя, любезный фон Фогель, – покровительственно отвечал полковник испанской службы. – Заходите ко мне… – Он ненадолго задумался. – Приходите через четыре дня… Да, да! Когда у нас новолуние? Да, приходите в полночь через четыре дня.

– В полночь, полковник? – озадаченно переспросил офицер.

Но доктор уже повернулся и мерным, величественным шагом пошел по Итальянской.

Камердинер Потемкина

В воротах и во дворе дома, где обитал полковник и врач, еще полчаса тому на площадке у Синего моста опознанный как маркиз Пеллегрини, действительно толпились люди разного звания, пола и возраста, одержимые самыми разнообразными, но преимущественно хроническими недугами. Все они с нетерпением ждали появления бескорыстного доктора, вот уже третий месяц лечившего и бедных, и богатых, никому не отказывая ни в советах, ни в лекарствах, и притом ни с кого не беря ни копейки. В ожидании его пациенты рассказывали друг другу случаи разных чудесных исцелений безнадежных больных, от которых отказывались все доктора.

В то время как доктор подходил с одной стороны улицы к воротам, с другого ее конца подкатил кабриолет, запряженный парой вороных. В нем сидел толстый человек, весьма пестро и роскошно одетый. Жилет, кафтан, шляпа, табакерка, перстни, трость, пряжки на башмаках – все было по последней моде. Он сам правил, но сзади кабриолета, между красными огромными колесами и рессорами, в особой сидейке помещался негр в ливрее. Появление господина в кабриолете произвело сильное впечатление на пациентов, толпившихся у ворот.

– Не здесь ли живет вольнопрактикующий врач, полковник испанской службы господин Фридрих Гвальдо? – спросил барин из кабриолета, остановив мощной десницей своих черных буцефалов[30 - …остановив мощной десницей своих черных буцефалов. – Буцефал (букв.: быкоголовый) – кличка любимого коня Александра Македонского.].

– Врач Гвальдо живет здесь, и он к вашим услугам, – сказал только что подошедший полковник на довольно чистом русском языке.

– Вы господин Фридрих Гвальдо, вольнопрактикующий врач? – переспросил толстяк, переходя на испанский язык.

– Именно я, – отвечал полковник по-испански.

– В таком случае, – несколько отодвигая свою тушу и освобождая рядом с собой место, достаточное разве лишь для десятилетнего ребенка, сказал барин властно, – в таком случае потрудитесь сесть со мной рядом и последовать со мной.

– Очень хорошо, сударь, – отвечал спокойно доктор, – но с кем я имею честь разговаривать?

– Вы меня не знаете? – надувая щеки, с удивлением спросил толстяк. – Впрочем, вы иностранец и недавно еще в столице Российской империи. Я испанский камердинер князя Потемкина. Я при самой особе светлейшего! – многозначительно проговорил испанец, поднимая руки с вожжами, бичом и тростью, зажатыми в чудовищном кулаке.

– Очень хорошо, господин камердинер. Но а что же вам от меня нужно?

– Что? – пожал плечами толстяк. – Я уже сказал вам. Садитесь и едемте со мной.

– Куда и на какой предмет?

– Зачем вам это знать? Разве вам того не довольно, что сам светлейший изволил прислать за вами кабриолет с личным особы своей камердинером? Что же вы медлите?

– Мне совершенно этого недостаточно. Изъясните, зачем я понадобился князю?

– Ах, Боже мой! Ведь вы – врач. От вас, конечно, и потребуют врачевания. Но если хотите знать, то вот в чем дело. Младенец племянницы светлейшего, фрейлины Варвары Васильевны, супруги князя Сергея Федоровича Голицына, флигель-адъютанта императрицы, недомогает. Врачи объявили дитя безнадежным. Прослышав о ваших успешных врачеваниях, светлейший посылает за вами. Садитесь скорее, едемте!

– Вы видите, господин камердинер, – произнес невозмутимо полковник, указывая на толпящихся в воротах пациентов, – меня здесь ожидают многие страждущие. Кроме того, отпустив их, имею еще до вечера несколько обязательных визитов в дом к тяжело болящим. Итак, передайте князю, что сейчас прибыть к нему никак не могу.

– Эге, почтеннейший. Хоть вы и знаете свое ремесло, но раз удостоились быть позванным светлейшим, то оставьте свои уловки. Всякий знает щедрость князя Потемкина. В случае успешного лечения он вас осыплет золотом.

– Здесь много свидетелей, – холодно отвечал Гвальдо, – что я лечу и бедных, и богатых совершенно безвозмездно. Земные сокровища для меня сор и паутина. Если бы я пожелал, неиссякаемые реки золота пролились бы на меня! Кроме того, имею я обыкновение являться к вельможам мира сего только по личному их зову. Итак, если княгиня Голицына и ее светлейший дядя желают, чтобы я пользовал их болящего ребенка, пусть супруг княгини пожалует ко мне лично и пригласит меня. А засим прощайте, господин камердинер. Не имею времени для дальнейшей беседы с вами!

Говоря это, Гвальдо вошел в ворота своего дома.

Тщетно толстяк взывал к нему из кабриолета:

– Господин Гвальдо! Господин Гвальдо! Постойте! Погодите! Как же так пренебречь толиким вельможей?!

Но Гвальдо не отозвался, он ушел во двор, и пациенты толпой повалили за ним.

Камердинер Потемкина произнес несколько испанских ругательств, ударил бичом коней и покатил прочь от дома дерзкого врача.

Графиня ди Санта-Кроче

Едва полковник Фридрих Гвальдо вступил во двор своего дома, как его окружили пациенты, прося о помощи и торопясь рассказать о своих недугах, кажется, на всех языках Европы, так как тут были лица разных национальностей пестрого населения Северной Пальмиры. Полковник, однако, на немецком языке изъяснил, что в этот день приема у него не будет, так как в настоящий момент небесная констелляция, сиречь положение звезд, не благоприятствует врачеванию. Ответ сей понимавшими по-немецки был переведен остальным и выслушан с величайшим благоговением.

Врач вежливо поклонился и поспешно скрылся на одной из лестниц, выходивших в узкий, сырой, колодцеобразный и достаточно зловонный двор итальянского дома. Лестница, по которой подымался Гвальдо, была тоже темна и смрадна, с узкими, выщербленными каменными ступенями, со сводами, мрачными нишами, толстым столбом, вокруг которого следовало карабкаться наверх. Держаться можно было только за веревку, продетую в кольца, закрепленные в стене, и заменявшую перила. Поднявшись на третий этаж, выше которого был только чердак, господин Гвальдо толкнул ногой дверь и вступил в небольшую переднюю. Из внутренних покоев донеслись к нему звон струн и прекрасный женский голос, певший итальянский романс:

Тихий ветерок,
Пролетая около прекрасной,
Скажи ей, что ты – вздох,
Но не говори – чей…

Пиччикато[31 - Пиччикато (пиццикато, ит.) – извлечение звуков из струнных инструментов пальцами. Ритурнель – повторяющаяся в аккомпанементе музыкальная фраза.] ритурнели последовало за первым куплетом романса. И тут господин Гвальдо довольно приятным и отработанным баритоном запел второй куплет:

Прозрачный ручеек,
Если ты встретишься с нею,
Скажи ей, что ты – слезы,
Но не журчи о том, кто их льет…

С последними словами куплета господин Гвальдо распахнул дверь и, сияя улыбкой, вступил в обширную комнату, роскошно убранную коврами, гобеленами, мягкой мебелью, с большим окном, выходившим на крыши соседних строений. Оно было открыто, и через него обильно лился солнечный свет и врывалось свежее дыхание весеннего ветра. На подоконнике стояло множество горшков с цветущими розами. Ароматные, цветущие деревца в кадках стояли и в разных местах покоя.

На диване полулежала женщина в легком кружевном домашнем наряде, распахнутом на груди. Она была не первой молодости, но поразительной красоты. Черные кудри рассыпались на ее классической головке, покоившейся на подушках, налитые плечи и грудь, лебединая шея – все казалось взятым у античной нимфы. Пристальное исследование при столь ярком утреннем свете обнаружило бы немало изъянов во внешности красавицы: взор больших черных глаз ее был явно утомлен жизнью, полнота членов начинала переходить пределы совершенства. Но, вероятно, вечером она еще могла поражать мужчин своей яркой итальянской красотой.

В руках женщины была гитара, струны ее перебирали прелестные тонкие пальцы. Одна ножка свешивалась с дивана, раздвинув легкие одежды, и открывалась до колена. Золотая туфелька с красным каблучком упала на ковер, и можно было любоваться изяществом ее маленькой ступни.

Войдя в покой к сей прелестнице, Гвальдо направился прямо к дивану и хотел привлечь к себе женщину, но та резко отстранилась от него, и лицо ее выразило гневное неудовольствие.

– К чему эти нежности, Джузеппе? – спросила она насмешливым тоном по-итальянски. – К чему это пение? Ни к вашему брюху, ни к докторской профессии не идут такие ухватки.

– Будьте снисходительны, дорогая Лоренца, – возразил ей тоже по-итальянски доктор, названный теперь именем Джузеппе, впрочем, совершенно равнодушно отходя от дивана и садясь в кресло. – Ваше пение пробудило во мне воспоминание былых, счастливых, дней.

– Вместо воспоминаний я просила бы вас, Джузеппе, заняться делом. Я не понимаю, чего мы здесь дожидаемся уже третий месяц. Вы заставляете меня проводить дни в скучном затворничестве. Если бы не мои соотечественницы, которые оказались в этом доме, и не общение с ними, я, право, умерла бы со скуки.

– А именно соотечественницы для вас и опасны, дорогая Лоренца, – наставительно заметил Джузеппе. – Они могут собрать сведения о вашем прошлом и распустить про нас невыгодные слухи.

– Итак, вы хотите, чтобы я даже лица человеческого не видела? – с досадой вскричала Лоренца.

– Вы видите меня, значит, нельзя сказать этого, – смиренно возразил Джузеппе.

Красавица с явным неудовольствием отвернулась от него. Последовало краткое молчание. Потом вдруг Лоренца засмеялась, обнажая жемчужные зубы, и захлопала в ладоши.