Граф Феникс. Калиостро

– За ничтожную щепотку блестящего металла вы хотите, Казимир, поцеловать мне руку! Что бы вы сделали, если б я открыл вам дверь всех месторождений металлов драгоценных? Научил бы спускаться на дно голубых вод, где образуются совершеннейшие перлы?! Но довольно о сем. Отныне вы приобрели господина, а я приобрел слугу.

– Падам до ног паньских! – вскричал Казимир. – Вы найдете во мне вернейшего исполнителя всех ваших распоряжений.

– Посмотрим. Пока же расстанемся. А в понедельник утром приходите в Итальянские улицы. Отыщите дом придворного костюмера синьора Горгонзолло, а в нем спросите квартиру графини ди Санта-Кроче. Запомните хорошенько. А теперь прощайте.

Маркиз в сопровождении сиера Бабю отошел, провожаемый низкими поклонами нанятого им слуги.

Некоторое время они безмолвно пробирались среди торгующихся групп, наемников и рабов. Выйдя на набережную Канавы, маркиз стал прощаться с кондитером.

– Очень рад, мой достопочтеннейший сиер Бабю, что встретил вас, – произнес он приветливо.

– Надеюсь, что я еще буду иметь счастье видеть вас, господин маркиз, – ответил кондитер с жаром, – и насладиться вашей ученой и возвышенной беседой?

– Да, да! Все люди доброй воли должны соединиться! Я еще увижусь с вами, увижусь, – рассеянно говорил маркиз, как будто занятый обдумыванием важного предмета.

– Могу я спросить вас, господин маркиз, где вы остановились?

– Сие излишне. Пребывание мое непостоянно. Я сам навещу вас, любезнейший Бабю.

– Величайшая честь для меня! Дом Бецкого укажет вам всякий. Спросите меня в службах, и я…

– Хорошо, любезный сиер Бабю, хорошо, – согласился поспешно маркиз. – Я найду вас. А теперь пока расстанемся.

С этими словами маркиз кивнул кондитеру и быстро пошел по направлению к Итальянским улицам.

Эти улицы, узкие и застроенные высокими для того времени двух- и трехэтажными каменными домами, содержимыми весьма грязно, хотя и украшенными кариатидами, вазами, балконами и другими архитектурными ухищрениями, сосредоточивали в себе почти всю итальянскую колонию Петербурга.

Певцы, певицы, живописцы, танцоры и танцорки, искусники всякого рода, кончая фокусниками и директорами собачьих комедий, все ютились здесь, занимая соответствующие своему положению помещения в разных этажах, в подвалах, на чердаках и в задних дворах. Запах итальянской кухни, обильно сдабривающей кушанья оливковым маслом и луком, распространялся в обеденные часы. Здесь можно было услышать говоры всех провинций Италии и наблюдать экспансивные семейные сцены пылких южан. Из открытых окон неслись фиоритуры певцов и певиц, с балконов – напыщенная декламация классических трагедий. Дома здесь принадлежали солидным коммерсантам-итальянцам: банкиры, булочники, торговцы надгробными памятниками воздвигали здесь здания, как-то напоминавшие своей архитектурой ремесло их владельцев.

Маркиз Пеллегрини вступил в одну из этих улиц, когда молодой полицейский офицер, стоявший на углу, закивал ему, улыбаясь и делая рукой знаки. Тот подошел на зов.

– С добрым утром, господин полковник, – приветствовал его полицейский офицер по-немецки.

– С добрым утром, господин фон Фогель, – отвечал на том же языке маркиз, названный теперь полковником.

– Однако сколь ранний час выбираете вы, любезнейший доктор, для своих прогулок, – продолжал, приятно улыбаясь, фон Фогель.

– Ранние весенние часы – лучшее для сего занятия время. К тому же день мой столь занят и принадлежит стольким страждущим, что я не имею иного времени для моциона.

– Да, да, вы совершенно правы, полковник, вы совершенно правы. Я только что проходил мимо вашего дома и видел: двор полон ожидающими вас больными. Хвост стоит на лестнице и даже на улице.

– Целить страждущих людей есть предназначение мое, господин фон Фогель, – важно ответил человек, названный полковником и доктором. – Обладая огромным наследственным состоянием моих предков, замками и поместьями как в Германии, так и в Испании, будучи во всем обеспечен и к тому же скромностью личных потребностей избавлен от излишних на себя расходов, всецело предался я безвозмездному врачеванию несчастных.

– Высокий подвиг, полковник! А смею спросить, вы начали служить прямо в испанских войсках?

– Да, я поступил в них волонтером. Но именно зрелище полей сражений, крови, ран, трупов, госпиталей и всего ужаса нашего ремесла заставило меня выйти в отставку и заняться медициной.

– И где же вы проходили ученый курс, полковник?

– Мой милейший фон Фогель! Я слушал курсы медицины в Саламанке, в Падуе, в Париже. Но сии курсы только убедили меня в ничтожестве ученой медицины и презренном шарлатанстве ученых докторов, на трупах думающих изучить живое тело, лечащих внешние проявления болезней, не зная и не понимая Архея, обитающего храмину тела человеческого, сего микрокосмоса[26 - Микрокосмос (микрокосм, греч.) – мир малых величин, атомов, в отличие от мира больших величин, планетного масштаба – макрокосма (макрокосмоса).], и движений его, от первоначального Движителя макрокосмоса исходящих. Познав все, чему учат в университетах и академиях, понял я, что не знаю ничего. Мог бы я сие невежество прикрыть многими дипломами, докторской мантией и беретом. Я сего не сделал. Я разорвал и бросил в огонь шарлатанские знаки мнимого знания, данные мне невеждами, именующими себя учеными докторами. И самый прах отряс я с ног своих и ушел…

Полковник испанской службы смолк и как бы углубился в размышления.

– Куда же вы ушли, почтеннейший доктор? – не дождавшись продолжения, спросил заинтересованный рассказом полицейский чиновник.

– Куда? На Восток, да! – поднимая голову и обращая глаза к небу, ответил доктор-полковник. – Там, в Медине, я провел восемьдесят лет у ног некоего мудрого старца и познал великие тайны, переданные мне с тем, чтобы я безвозмездно целил страждущих всюду, где встречу их, – а где нет страждущих?! Все человечество стонет в узах рабства! Зло и страдание царят на этой бедной, мрачной планете.

– Восемьдесят лет! Возможно ли сие, господин полковник? – с сомнением вскричал фон Фогель. – На вид вам не дашь более сорока.

– На вид! О, мирозапутанные странники юдоли плача! На вид! Вы обо всем судите по внешности, потому что суд ваш и не идет далее внешности. Но полно о сем. Не все ли равно, где, когда и во сколько лет я приобрел мои знания, если помогаю болящим, целю немощных, не взимая за то никакой платы?

– Совершенная истина. Вы не похожи на прочих приезжих докторов и врачевателей, которые здесь изрядно наживаются, – сказал полицейский офицер.

– Изрядно наживаются? – живо переспросил полковник испанской службы и врач. – Кто же именно? Скажите. Я отлично знаю всех шарлатанов Европы, выдающих себя за медиков.

Говоря это, он устремил глаза, до сих пор блуждавшие по весеннему небу, на ближние предметы, и взор его принял подозрительное, скаредное выражение. Глаза его забегали, как высунувшие нос из норы и нюхающие воздух мыши. Но это продолжалось лишь несколько мгновений. Полковник вновь воздел очи к небу и принял вдохновенную и мечтательную осанку.

– Кто именно, хотите вы знать, из лечащих иностранцев? Да вот хотя бы господин Месмер, уехавший на днях. Можно сказать, двор и вельможи сошли с ума от него, и теперь все только и бредят токами, вдохновениями, влияниями и живыми цепями, составляющимися из человеческих тел в их соприкосновении. Господин Месмер собрал здесь обильную жатву и оставил несколько пламенных последовательниц.

– Так господин Месмер уже уехал? Вы это наверное знаете? – переспросил полковник.

– Как же не знать, если обо всяком отъезжающем из столицы за границу обязательно трижды сообщается в «Ведомостях»!

– Я этого не знал. Так господин Месмер уехал! Должен я, однако, по совести сказать, что сей муж, хотя и не получил тех высших тайн великого врачевания человечества, которые мне открыты, однако исполнен многими силами и добродетелями. Но вы упоминали о его последовательницах. Кто же они?

– Господин Месмер принят был в Гатчине, и, как слышно, фрейлина цесаревны Катерина Ивановна Нелидова прониклась его учением. А затем и госпожа Ковалинская, супруга правителя дел князя Григория Александровича Потемкина[27 - Потемкин Григорий Александрович (1739–1791) – государственный и военный деятель, генерал-фельдмаршал, с 1784 г. – князь Таврический. Фаворит и ближайший помощник Екатерины II.], стала погружаться в месмерический[28 - Месмерический – здесь: гипнотический.] сон и в том сне произносить прорицания, подобно древней Сибилле[29 - Сибилла (Сивилла) – у древних греков и римлян – прорицательница.].

– Скажите, господин фон Фогель, кто еще из иностранцев занимается здесь врачеванием?

– А вот хотя бы проживающие на Большой Морской у его сиятельства графа Остермана братья Пелье, французские глазные лекари. Объявили, что они искусство свое ежедневно подтверждают, возвращая зрение многим слепым.

– Презренные обманщики и шарлатаны! Слепцы, ведущие слепцов и вместе в ров низвергающиеся! А еще кто?

– Из Парижа зубной врач Шоберт лечит зубы от удара воздуха.

– Низкий плут и мошенник!

– Однако он весьма хорошо зарабатывает. Но, конечно, больше всех наш российский искусник.

– Кто это такой?

– О, простой российский мужичок, даже неграмотный – Ерофеич. Он лечит и простых, и вельмож одинаково удачно своего рода эликсиром, который даже и получил название «ерофеича». Он им натирает и внутрь дает…

– Сей простец, может быть, один что-либо знает, – с важной снисходительностью промолвил доктор-полковник. – Истина нередко благоволит и открывается смиренным и младенцам. Но скажите, что обо мне говорят в столице?

– Слух о вашем бескорыстии, полковник, и весьма удачном врачевании разошелся и достиг даже высших кругов. Но сие может принести вам неприятности. Многие доктора на вас в претензии и находят недопустимым, чтобы лицо, не имеющее ученой степени, занималось врачеванием. Так что вы напрасно разорвали ваши дипломы, полковник!

– Я это знал! Во всех столицах мира сии жадные невежды подвергают меня гонениям. Безвозмездность моя – вот что их возмущает! Сии книжники, взявшие ключ разумения и сами не входящие и других не впускающие, готовы побить камнями того, кто лечит даром, нарушая обычаи их гнусной касты! Но сие мне не страшно. Я всюду имею невидимых покровителей.