В ту же реку. Начало пути

Пацаны уже просекли тему. Дураков нет. Санёк Быстрик, он тоже за столом сидит, взял дело в свои руки.

– Лёха, никаких вопросов! Иди домой, мы тут сами порешаем, – и так ласково, по-доброму, проникновенно на Цветочка смотрит.

Тот понимает, куда дело клонится. Может, и сбежал бы, да кто его отпустит.

– Димон, мухой за дядей Гришей. Карапуз – к Пушкину. Скажи, перетереть надо.

13–17.11.1972

После каникул в классе стало меньше на одну девочку. Семья Лианы срочно переехала. Как говорили в поселке, в Питер к главе семейства. У него совсем плохо с ногой, вот он и договорился о переводе своих. Немного грусти есть, столько уроков за одной партой отсидели. Встретимся ли мы когда-нибудь, никто сказать не может. Тем паче меня гложут некие подозрения по поводу ее отца.

Жанка держала меня в курсе девчачьих сплетен. Кате мигом доложили про песни на днюхе и что Ириска липла ко мне. Теперь она не знает, как поступить. Опять же стала сомневаться, вернусь ли я к ней вообще. Подружки ее жалеют, но и осуждают за то, что поспешно стала гнуть свою линию. Мальчишки ничего не понимают, поэтому надо с ними действовать более дипломатично. Большая часть девиц за Катькиной спиной еще и злорадствует.

В школе по автоделу, оно у мальчиков вместо труда, принимали зачет по билетам ПДД. Я ответил на «отлично». Мне автодело важно и актуально в свете получения прав на мотоцикл, а потом еще и на машину. В декабре мне исполняется шестнадцать лет, хоть поездить до мая не удастся, но получить документ хочется. Осталось всего два зачета, и желание осуществится, мне обещали.

Цветочек, ныне опять Подснежник, отделался легким испугом и слегка набитой мордой. Дядя Гриша подтвердил, что колода точёная, да еще и с крапом. Причем сбита очень грубо, только для таких сявок, как пионэры, и годится. Пушкин пошел поговорить с родителями шулера.

Главой семьи оказалась мать, но смысл разговора не поменялся. Никто в семье не сидит, не сидел, и ей очень хочется, чтобы так оно оставалось. Выигранные деньги родители вернули. Обещали воспитывать ребенка, но он у них совсем от рук отбился.

Ко мне Пушкин пришел посоветоваться. Что тут скажешь? Убить? Побить? Оно кому-то надо – из-за Подснежника идти на малолетку? Решили считать мухлёвщиком и ни в какие дела не брать. Пусть живет один, как хочет. С Подснежником в классе отказались сидеть даже девочки. Дальше жизнь покажет.

В четверг начальник вошел в студию с сумкой и, как я сразу почуял, не просто поболтать. Он запер дверь и начал разговор:

– Лёша, я с понедельника в отпуск иду. Семь лет не был, возьму разом и отдохну.

Я слегка прибалдел. Отпуск зимою нет интереса брать. Семь лет с учётом северных? Его полгода не будет? Чего-то я не понимаю… Впрочем, раз пришел, сам расскажет.

– Свои вещи из фотолаборатории забери.

– Понял. Заберу.

– И мои вещи пусть у тебя в студии постоят. Там ничего такого. Фотоаппарат да чемодан с новыми вещами. В них уеду. Хочешь, открою, покажу?

– Нет, не надо.

– С меня причитается хороший подарок. Вот смотри.

Выкладывает приблуду, которая делает шесть снимков три на четыре. Ну да, она же его, а не кооператива, имеет право забрать. Добавляет старую камеру, воспетую фронтовыми корреспондентами лейку. Плюс несколько прибамбасов для печати снимков на документы. Обойтись без них легко, но удобны и чуток экономят время. Штук пять книжек по фотографии и с десяток коробочек из-под диафильмов с переснятыми страницами статей на фотографические темы.

– Мне это больше не пригодится. Я получил вызов и лечу в Питер подавать документы в ОВИР.

Третья волна эмиграции. Евреи массово уезжают. Анекдот в то время ходил: «Идут два еврея. О чем-то разговаривают. Их догоняет третий и вклинивается в беседу: „Я не знаю, о чём вы говорите, но согласен, надо уезжать!”» Понятно, почему отпуск длинный, не хочет в поселке светиться. К подавшим документы на выезд отношение было очень не очень. Большинство считало их предателями Родины. Вещи на квартире хранить боится, вдруг кто влезет. Решит, что будущий эмигрант увезет с собой слишком много ценностей.

– Самуил Яковлевич, я вас понял. Пусть вещи стоят, с ними ничего не случится. Вам хватит отпуска? Оформлять и год, и два могут.

– Лёша, ты всё прекрасно знаешь. Но я не секретный физик и уже немного договорился. Обещали быстро отпустить. Приеду, возьму в ОВИРе бланки, здесь их милиция заверит, тогда уеду из поселка окончательно. Осяду в Питере. От ОВИРа недалеко, и зима помягче нашей. Отпускные уже получил, послезавтра улетаю. У меня к тебе предложение – купить кое-что полезное. Если есть немножко денег, например, триста рублей, могу отдать новый пистолет АПС с кобурой, запасными обоймами и запасом патронов. Стреляет очередями, серьезная вещь. Чистый, прямиком из воинской части. Лёша, тебе интересно?

Не очень, но чистый ствол всегда пригодится.

– Да, интересно.

Самуил Яковлевич торгует дальше.

– Есть бельгийский «Кобольд». Маленький карманный револьвер, приличного калибра. Тоже чистый, ни разу не пользованный. Гарантирую. Барабан – пять патронов тридцать восьмого калибра. Их в наличии коробка, двадцать штук. Сувенирная довоенная работа. Двести… пусть сто пятьдесят рублей. Вообще-то в дороге я его ношу с собой. Но сейчас, сам понимаешь, побаиваюсь. Вдруг после ОВИРа начнут придираться и перед самолетом погранцы обыщут.

В теории могут. Но нужен ли револьвер мне? Целая коллекция оружия собирается. Однако патроны есть, значит, стоит взять. На лице уже бывшего наставника отразилась борьба чувств. Жадность, понятно, но что она давит?

– Предложу очень специфические средства. Хотел уничтожить, но тебе могу продать. В фотохимии раньше пользовались цианистым калием, у меня остался пузырёк. Есть компонент фиксажа, который при контакте с кислотой выделяет пары цианида водорода. Есть смертельная гадость, растворяется в кипятке, вкус слабый, легко маскируется лимоном. Еще осталось несколько упаковок клофелина. С алкогольными напитками на время вырубает человека. Извини, но меньше двухсот рублей взять не могу. Рецепты и способы применения дам.

С осторожностью жадность боролась, с осторожностью! Хотя он считает, что я не в курсе отравления Марка Аркадьевича, как все, списываю смерть на инфаркт.

– Жизнь долгая, многое может пригодиться. Триста, сто пятьдесят и двести, всего шестьсот пятьдесят рублей. Верно?

Человек облегченно вздыхает.

– Верно.

– Тогда мне придется чуть-чуть побегать, чтобы набрать такую сумму.

– Иди, я пока приготовлю вещи.

Выхожу от себя, весь кооператив гудит. Оказывается, про отпуск народ только узнал. Думаю, из наших главбух была в курсе, кто-то же отпускные рассчитывал. Женщины косточки Самуилу Яковлевичу моют, решают, почему так долго гулять хочет. Послушал варианты. Богатое у людей воображение! Однако про Израиль никто не вспомнил. Оно понятно, евреи в поселке есть, но никто ни разу от нас не уезжал. Пошел домой, достал свою кассу, взял тысячу. На работу вернулся, отдал деньги, получил товар. Начальник поставил ко мне в шкаф чемодан и алюминиевый ящик с «Лингофом». Отпускные он уже получил, дела сдал, послезавтра утром улетает на несколько дней. Но отходняк не устроил, обещал по возвращении.

Я ушел с работы пораньше, чтобы отнести купленное домой. Понятно, решил посмотреть на свои приобретения. Интересно же! Маленький чемоданчик, однако побольше балетки, уместил все покупки. Первым открыл бумажный пакет с несколькими упаковками клофелина, завернутыми в целлофан, тремя пузырьками с фотохимией и рукописной инструкцией в тетрадке в линеечку. Четким бисерным почерком написана подробная инструкция по использованию каждого снадобья, но описания эффекта применения нет.

Там же, в картонной коробке, нахожу легендарный в наше время, но сейчас почти забытый АПС, автоматический пистолет Стечкина. Про него вспомнят во время войны в Афганистане. Бакелитовая кобура, она же приклад. В ней лежит сам пистолет, даже по внешнему виду серьезная машинка. Магазин в рукояти наличествует, еще четыре лежат попарно в двойном подсумке. Они разряжены, но в наличии десять коробок по шестнадцать патронов 9?18 ПМ, хватит на зарядку магазинов. На наклейках лиловый штамп с годом выпуска – 1962. Десять лет. Не знаю, нормально, наверное. Не думаю, что патроны просрочены. Есть маслёнка и принадлежности для чистки. А вот инструкции нет. Ладно, переживем.

Последней открываю коробочку из дорогого дерева. В ней револьвер. Игрушка, если бы не калибр. Блестящая, маленькая, чуть больше 11–12 сантиметров. Очень короткий ствол. На рукояти антабка, и к ней пристёгнут толстый шелковый шнурок. Шомпол в наличии, а масленки в комплекте нет. Зато лежит коробочка патронов, двадцать штук. Револьвер чуть не дореволюционный, а вот патроны свежие. Указан 1968 год выпуска. Американского производства, фирма незнакомая. Где достал? У моряков?

Пришлось вновь копать. Ювелирку прибрал в сундучок Чалдона. Оружие и отраву к револьверам-пистолетам.

В пятницу прихожу после школы на работу, а там участковый. Оказывается, Самуил Яковлевич умер. Острое отравление железом. Может, правильнее – отравление острым железом? В общем, множественные колото-резаные раны в области живота. В Петропавловске зарезали. Видать, на отпускные позарились. Уже в самом городе нашли. Похоже, ехал в гостиницу, а кто-то знакомый или, может, незнакомый, но придумавший весомый предлог его позвал, отвел в сторонку и там ударил ножом в живот. Шестнадцать ран, из них три в печень. Умер мой бывший начальник почти сразу. При нем не нашли ни чемодана, ни документов, ни денег. Хорошо, самолетный билет в боковом кармане завалялся, только по нему и смогли опознать покойника.

Крутовато как-то вышло. На Дину Моисеевну не похоже. Сообщить свои подозрения я ей не успел, но она могла без меня что-то знать. Про отъезд кто-то из поселковых мог сообщить. Но шестнадцать ран? Не похоже на женщину. Тут человек с крепкими нервами сработал, ударов многовато. Так на зоне заточкой бьют, много ударов, со скоростью швейной машинки… На зоне? Хм… И он Химик…

Решил посоветоваться с дядей Витей насчет оставленных на хранение вещей. Тот пришел, посмотрел. Фотоаппарат сразу велел унести домой. «Ты его купил, пусть тебе и остается. Что загнал, никто не знает. Да и не нужен он никому». Чемодан открыл, там новые, неношеные вещи, еще даже с бирками «Альбатроса». Плащ, костюм, ботинки и несколько рубашек. Дяде Вите слишком коротки, мне слишком широки. И что с ними делать? Вдвоём отнесли и чемодан, и металлический кофр с фотоаппаратом ко мне домой. Пусть постоят до времени.

На работу вернулся, там народ весь в непонятках: как оно с Самуилом Яковлевичем так вышло.

Версии строят. Помянули, понятное дело. Три рюмки, как положено. Вновь версии начали строить, не до работы стало.

Возвращаюсь домой, а там отчим сидит весь из себя растроганный, чуть носом не хлюпает. Спрашивает:

– Для мамки ничего не было, что ли?

– Не было, – соглашаюсь я, судорожно пытаясь понять, про что мы сейчас говорим.

– Всё равно не надо было так тратиться. Столько импорта, каких денег стоит! Мне приятно, но ведь очень дорого стоит, наверное.