Что делать?

Мой милый, смелее
Вверяйся ты року!

Совсем развеселилась я с вами, – а где веселье, там надобно пить,

Гей, шинкарочка моя,
Насип меду й вина, —

мед только потому, что из песни слова не выкинешь, – шампанское осталось? да? – отлично! откупоривайте,

Гей, шинкарочка моя,
Насип меду й вина,
Та щоб моя головонька
Веселонька була!
Кто шинкарка?
Я шинкарка:

А у шинкарки чорнi брiвки,
Кованi пiдкiвки —

Она вскочила, провела рукой по бровям и притопнула каблуками.

– Налила, готово! – mesdames и messieurs, и старикашка, и дети, – берите, щоб головоньки веселоньки були!

– За шинкарку! За шинкарку!

– Благодарю! Пью свое здоровье, – и она опять была за роялем и пела:

Да разлетится горе в прах! —

и разлетится, —

И в обновленные сердца
Да снидет радость без конца, —

так и будет, – это видно:

Черный страх бежит, как тень
От лучей, несущих день;
Свет, тепло и аромат
Быстро гонят тьму и хлад;
Запах тленья все слабей,
Запах розы все слышней…

Глава шестая

Перемена декораций

– В Пассаж! – сказала дама в трауре, только теперь она была уже не в трауре: яркое розовое платье, розовая шляпа, белая мантилья, в руке букет. Ехала она не одна с Мосоловым; Мосолов с Никитиным сидели на передней лавочке коляски, на козлах торчал еще третий юноша; а рядом с дамою сидел мужчина лет тридцати. Сколько лет было даме? Неужели 25, как она говорила, а не 20? Но это дело ее совести, если прибавляет.

– Да, мой милый, я два года ждала этого дня, больше двух лет; в то время, как познакомилась вот с ним (она указала глазами на Никитина), я еще только предчувствовала, но нельзя сказать, чтоб ждала; тогда была еще только надежда, но скоро явилась и уверенность.

– Позвольте, позвольте! – говорит читатель, – и не один проницательный, а всякий читатель, приходя в остолбенение по мере того, как соображает, – с лишком через два года после того, как познакомилась с Никитиным?

– Так, – отвечаю я.

– Да ведь она познакомилась с Никитиным тогда же, как с Кирсановыми и Бьюмонтами, на этом пикнике, бывшем в конце нынешней зимы?

– Совершенная правда, – отвечаю я.

– Так что ж такое? вы начинаете рассказывать о 1865 годе?

– Так.

– Да можно ли это, помилуйте!

– Почему ж нельзя, если я знаю?

– Полноте, кто же станет вас слушать!

– Неужели вам не угодно?

– За кого вы меня принимаете? – Конечно, нет.

– Если вам теперь не угодно слушать, я, разумеется, должен отложить продолжение моего рассказа до того времени, когда вам угодно будет его слушать. Надеюсь дождаться этого довольно скоро.

4 апреля 1863 г.

Приложение[10 - Варианты из первоначальной редакции романа, не вошедшие в текст журнала «Современник», видимо, по цензурным соображениям.]

К стр. 392.

Через год новая мастерская уже совершенно устроилась, установилась, пришла в порядок; <обе> мастерские были тесно связаны между собою, передавали друг другу заказы; одна исполняла часть работы другой, когда той случалось быть заваленной заказами; между ними был постоянный текущий счет. Размер их средств вместе был уж настолько обширен, что, если бы они сблизились еще больше, можно было открыть магазин на Невском. Это опять стоило довольно долгих хлопот Вере Павловне и Мерцаловой. Хотя отношения между девушками той и другой компании были тесные, хотя все они были между собою знакомы, хотя часто одна компания принимала у себя в гостях другую, хотя часто они соединялись для поездок за город летом, но все-таки мысль о слиянии счетов двух различных предприятий была мысль новая, которую долго надобно было разъяснять. Однако же выгода иметь на Невском свой магазин была очевидна, и после нескольких месяцев хлопот о слиянии двух предприятий в одно Вере Павловне и Мерцаловой удалось достичь этого. На Невском явилась новая вывеска: «Au bon travail. Magasin des Nouveautеs».

С открытием магазина на Невском дела начали довольно заметно становиться еще выгоднее прежнего. Магазин входил в моду, – не в высшем кругу, до этого куда ж бы! – но все-таки в кругах довольно богатых, то есть дающих выгодные заказы.

Через два-три месяца стали замечаться в магазине посетители, отличавшиеся любознательностью, несколько неловкою, которой как будто конфузились сами, которая как будто сопровождалась в них не тою мыслью, какою сопровождается обыкновенная любознательность в любознательных людях: «ведь если я интересуюсь тем, чем интересуешься ты, то, вероятно, ты смотришь на меня с расположением и постараешься, как можешь, сам просветить меня», нет, а как будто другою мыслью: «конечно, ты на меня смотришь косо и стараешься спрятать хвост от меня, но меня все-таки не проведешь». Таких посетителей было два-три человека, и бывали они каждый раза по три, по четыре. В их «любознательности» прошло еще месяца полтора. А месяца через полтора приехал к Кирсанову один отчасти знакомый, а больше незнакомый ему собрат по медицине и после различного разговора о различных медицинских казусах, главным образом после рассказов гостя об удивительных успехах того метода врачевания, которого он тогда держался и который состоял в том, чтобы больному несколько дней не давали ничего пить: «потому что все болезни состоят в худосочии, а соки постоянно выделяются из организма, следовательно, если не давать нового источника для этих отделений, то худые соки по необходимости истощатся, и через то болезнь пройдет»[11 - Это положительный факт. Один из моих лучших знакомых говорил, что один медик лечил по такому методу. Теперь этот медик держится уж другого метода, кажется, пятого с тех <пор>, как лечил высушиванием, что было лет пятнадцать назад. (Прим. Н. Г. Чернышевского.)], сказал, что, между прочим, имеет сообщить Кирсанову приглашение: один просвещенный человек, много наслышавшийся о Кирсанове, желает познакомиться с ним. Кирсанов отвечал, что отправится к просвещенному человеку завтра же.

Просвещенный человек, – которого точнее следует называть даже просвещенным мужем, хотя у него и не было жены, – итак, просвещенный муж был действительно просвещенный муж, потому что тогда, в 1858–1859 гг., было уж очень просвещенное время. Некоторые <не>просвещенные люди еще были, да и то уж были большой редкостью, но эта редкость попадалась тогда только между существами, которых нельзя с точностью назвать мужами, хотя б у них и были жены; а между мужами в собственном смысле слова, то есть такими мужами, которые мужи собственно сами по себе, – мужи, потому что мужи, а не потому, что имеют жен, – между такими мужами непросвещенных не было: мужи все до одного были тогда просвещенными.

Муж принял Кирсанова, как, конечно, следует просвещенному мужу принимать гостей, с которыми ему самому захотелось познакомиться, – очень любезно; усадил, сам несколько пододвинул стул, предложил сигару и сказал несколько очень хороших слов о том, что он очень рад случаю познакомиться «с вами, Александр Матвеевич», потому что он очень много наслышался «о вас, Александр Матвеевич», «как об одном из лучших украшений нашей медицинской науки, которая так необходима для государства», и проч., – все это было действительно очень любезно, особенно то, что называл Кирсанова по имени и отчеству, – вот что значит просвещение! Прекрасная вещь. После этого несколько времени шел просвещенный разговор о медицине, а напоследок дошел и до цели знакомства, до приятного случая.

– У меня к вам есть просьба, – сказал просвещенный муж, когда достаточно доказал свою просвещенность и любезность. – Сделайте одолжение, объясните мне, что за магазин открыла ваша супруга на Невском?

– Модный магазин, – сказал Кирсанов.

– Но с какою целью открыт он, это важно?

– С обыкновенною целью всех модных магазинов, торгующих дамскими нарядами.