Кинжал для левой руки

Грессер сам отстучал на «ундервуде» выписку из несуществующего приказа, и лейтенант Дитрих благополучно заверил ее гербовой печатью ГУЛИСО. Теперь можно было действовать.

Телефонная станция, на удивление, еще работала, только вместо нежного голоска дежурной барышни в трубке пророкотал чей-то густой бас. Тем не менее с Морским корпусом его соединили. Николай Михайлович попросил инспектора классов немедленно отправить кадета старшей роты Вадима Грессера в отдел подплава Главного штаба.

– Пусть он выйдет на набережную. За ним подойдет катер.

И, оставив инспектора в полном недоумении, пошел хлопотать насчет катера. Разумеется, путь по Неве был куда безопаснее, чем по мостам и улицам, перекрытым черт знает кем. Грессер проследил из окон Адмиралтейства, как моторная лодка с сыном вынырнула из-под Николаевского моста и благополучно – вздох великого облегчения – приткнулась к служебной пристани.

Вадим, рослый, светловолосый – в мать, четко вошел в кабинет, вскинув руку к бескозырке. Николай Михайлович меньше всего хотел услышать от него казенные слова и поспешил обнять сына так, что у того хрустнули крепкие плечи.

– Хочешь сюрприз? – с наигранной бодростью спросил Николай Михайлович. – Я беру тебя юнгой к себе на лодку. Можешь меня поздравить – назначен командиром «Ерша».

– Поздравляю тебя, папа! А ты не шутишь насчет юнги?! – радостно и недоверчиво вопросил Вадим.

– Нисколько. Сейчас мы отправимся на Балтийский завод – «Ерш» стоит там, – и ты сам во всем убедишься. Быть может, даже сегодня нам предстоит боевое дело. Но об этом молчок.

– Папа, за кого ты меня принимаешь?! – засиял глазами юный Грессер.

– С твоим начальством я обо всем договорился. А пока переверни ленту литерами внутрь. Так надо. Для маскировки. И никаких лишних вопросов, мой мальчик. Виноват – юнга Грессер!

Николай Михайлович не собирался посвящать сына в детали операции. Он не мог поручиться, что в душе юноши при известии о предстоящей атаке «Авроры» не взыграют патриотические чувства. Потом, когда у них будет больше времени, а главное, когда дело будет сделано, он объяснит ему историческую необходимость их общего подвига – подвига, черт побери! – подбадривал себя Грессер, вспомнив бледнеющее лицо билибинского коробейника.

Ну что ж, если акинфьевы пасуют, то спасать флот и Россию придется грессерам. История повторяется: варяги снова приходят на Русь, а в жилах его рода текла древняя варяжская кровь…

– Подожди меня здесь, я через часок вернусь.

Пока Вадим перешивал за его столом ленту на бескозырке (блистать на питерских улицах литерами Морского корпуса было отнюдь не безопасно), Грессер облачился в шинель, натянул дождевик с капюшоном и сбежал по боковой лестнице к выходу на набережную.

25 октября 1917 года, 10 часов утра

Светало. Сквозь осеннюю хмарь тускло просвечивал плоский кружок солнца. Дождь еще моросил, и Землянухин подвязал над распахнутым люком брезент, а сам залез от режущего ветра в рубку так, что из горловины входного люка голова его торчала, как из стального окопа. Зато все было видно вокруг и не дуло. Винтовка стояла рядом под рукой. Конечно, можно было бы задраить люк и наверстать упущенное за полубессонную ночь, но Землянухин нутром чуял – в такой день спать нельзя. Неспроста аспид приснился. Да и нога разнылась так, что хоть выставляй на студеный ветер: пусть застынет, проклятая. А тут еще глаз, зашибленный биноклем, заслезился, засвербел. Капитана второго ранга Грессера помянуть заставил. Ишь ведь как саданул биноклем – бровь и надглазье рассек до кости. Вахту Землянухин достоял тогда, кровью умываясь. Внизу корешам сказал, что волной об перископ приложило. Стыдно было, что подвернулся командиру под горячую руку. Ребята в дизельный отсек его отправили. Там мотористы врачевали: тряпицу с отработанным машинным маслом под глаз приложили. У «маслопупов» чумных, известное дело, отработанное масло – первое лекарство. И внутрь его принимают (от язвы), и ссадины им мажут. На них, насквозь промасленных, и впрямь, как на собаках, все заживает. А тут от такой примочки разнесло Землянухину весь глаз, окривел малость, думал – и вовсе ослепнет. Старший офицер кличку ему придумал – Циклоп. «Тебе, Землянухин, теперь только в перископ смотреть – второй глаз жмурить не надо. Прямо как Циклоп».

Одно хорошо – на вахты ставить перестали. Отоспался хоть за поход. Спасибо экипажному подлекарю – спас глаз. Только на всю жизнь красным он сделался, как у кролика. Велел подлекарь промывать глаз почаще крепким чаем или порошком белым – борной кислотой. Настоящий-то чай в команде давно перевелся, а вот порошок должен быть в аптечке, что в кают-компании висит.

Землянухин оглядел пирс и палубу – всюду пусто и безлюдно, задраил рубочный люк, спустился в центральный пост, где под иконкой Николы Морского тлела вместо лампадки алая пальчиковая лампочка. Он хотел было перелезть в носовой отсек, как вдруг заметил в красноватом полумраке портрет Керенского, присоседившийся подле иконы. Весной, когда «Ерша» под гром оркестра спускали со стапелей, премьер толкнул речь с рубки подводной лодки. Потом подарил команде свой портрет и расписался в историческом журнале корабля. Теперь команда пошла его свергать, а портрет все еще висел в центральном посту. Непорядок! Матрос снял рамку, выбрал фото длиннолицего человека во френче и с бобриком. Рамку засунул за трубу вентиляционной магистрали – сгодится еще на что-либо путное, а скомканное фото выбросил из люка в воду. Восстановив справедливость, Землянухин почувствовал себя лучше. На душе полегчало, и глаз ныть перестал. Он не сомневался, что Митрохин с «ершовцами» обойдутся с Керенским точно так же. Попался бы он им в руки!

Вадиму в своих планах Грессер отводил простую, но очень важную роль. По его команде с мостика сын рванет рычаги стрельбовых баллонов. Торпедные аппараты к выстрелу приготовит он сам, минер первого разряда. Дело стояло лишь за механиком, который смог бы запустить дизели. За ним, третьим членом их отчаянной команды, и направлялся кавторанг. Он не сомневался, что инженер-механик с «Тигрицы» лейтенант Павлов, трудяга и колдун над моторами, после трех лет общего смертельного риска пойдет за ним в огонь, воду и медные лодочные трубы. Тихий, скромный, покладистый офицер. Разумеется, его тоже не следовало посвящать к план до конца. Главное, чтобы Павлов сейчас оказался дома, у себя на Петровском острове. Грессер бывал у механика на крестинах дочери и хорошо знал, как отыскать его дом в задних дворах Петровского проспекта.

Он спрыгнул в рассыльную моторную лодку. За руку поздоровался с ее бессменным водителем – старым портартурцем отставным кондуктором Чумышем.

– «Како», «Живете», «Люди»? – назвал набор сигнальных флагов Грессер, заранее зная, что старый крейсерский сигнальщик ответит неизменным – «НХТ». Для морского уха сочетание этих букв звучит весьма жизнеутверждающе.

– А сынок-то ваш – орел, – польстил Чумыш отцовскому сердцу, правя под средний пролет Дворцового моста. – Добрый моряк будет.

– Хочу к себе на лодку юнгой взять. Что скажешь, Зосимыч?

– Дело стоющее, – одобрительно кивнул старик. – Под отцовским доглядом оно надежнее…

На этом оба замолчали, настороженно вглядываясь в мосты и гранитные берега, где то тут, то там мельтешил вооруженный люд. Могли и из озорства пальнуть…

За Тучковым мостом Чумыш сбавил обороты и плавно приткнулся в бухточку острова, откуда начинался Петровский проспект.

– Если через час не вернусь, возвращайся на стоянку, – предупредил Грессер и скорым шагом двинулся к дому механика. Но у первого же перекрестка из-под земли выросли трое – бородачи с погонами пулеметного полка и молодой мастеровой, опоясанный солдатским ремнем с навешанными бомбами.

– Далече путь держим, господин хороший? – поинтересовался бомбист с вежливостью, не предвещающей ничего хорошего. Бежать было поздно, да и благоразумие подсказывало, что лучше оставаться на месте.

– Иду к старому другу. Он здесь живет тремя домами дальше.

Один из солдат зашел за спину и обхлопал Грессера по бокам.

– Локотки-то, барин, разведи, а то несподручно… От она игрушка кака! – зацокал языком солдат, извлекая из кармана грессеровского дождевика офицерский наган.

– Это что ж, другу в подарок?! – покачал на ладони наган мастеровой.

– Да чего тут лататы разводить? – прогудел второй пулеметчик. – С ходу видно – контра. К стенке его – и весь разговор.

И снова, как у окна утром, грудь кавторанга ощутила металлический холодок нательного креста. «Все. На этот раз не отвертеться, – с леденящей безнадежностью осознал он, – и так весь день немыслимо везло. Боже, Вадим будет ждать…»

– Шагай! – подтолкнул его солдат к кирпичному брандмауэру. Грессер с ужасом обвел глазами пустырь: неужели здесь, в этом унылом захолустье, оборвется его жизнь?

– Погодь, Аким, – остановил пулеметчика мастеровой. – Тут птица не простая. Надо кой-кому его показать.

Грессера отвели в полуподвальчик бывшего трактира, где, сидя на столах и не выпуская из рук винтовок, отчаянно дымили махрой солдаты, фабричные, несколько студентов – то ли пережидали непогоду, то ли ожидали команды. Среди разношинельного люда мелькали и флотские бушлаты. К одному из них подвели кавторанга. Широколобый с волчьим раскосом боцманмат хмуро глянул:

– Кто такой и куда направлялся? Почему с оружием?

«Ершъ» – ударили в глаза Грессеру литеры с заломленной бескозырки, и сердце запрыгало – вот оно, спасение! Он еще не знал, каким образом оно произойдет, но инстинкт безошибочно определил: буду жить! И от этой ликующей мысли Грессер улыбнулся, и улыбка вышла весьма натуральной. Он протянул боцманмату руку и радостно, будто старому знакомому, выдохнул.

– Здравствуйте, товарищ!

Этот жест, как и улыбка, был столь непритворен, что хмурый боцманмат невольно пожал ладонь.

– Ваш новый командир, – представился пленник. – Капитан второго ранга Грессер. Назначен на «Ерш» морским министром и Центробалтом. Вот выписка из приказа.

Моряк недоверчиво пробежал строчки, изучил печать, потом вернул бумагу и нехотя назвался:

– Представитель судового комитета Митрохин. Он же командир отряда красной гвардии… Ежели вы на «Ерш» назначены, так почему вы здесь, а не на лодке?

– Иду за механиком, – охотно пояснил Грессер. – Он здесь живет. Хочу принять корабль как полагается. Тем более что он не совсем еще готов.

– Хорошо, – согласился Митрохин. – Вас проводят.

Он отошел к мастеровому с бомбами, и капторанг краем уха уловил обрывок фразы: «…если врет – в расход».

Провожали его пулеметчик Аким и рабочий парень. Грессер уверенно привел их в пятый этаж серого доходного дома. Дверь открыла худосочная бледная шатенка – жена Павлова.

– Инженер-механик лейтенант Павлов здесь живет? – официально спросил кавторанг – нарочно для своих провожатых.

Женщина секунду вглядывалась, потом с облегчением улыбнулась.