Пластун

– У гишпанцев отобрали, когда с маврами страну их захватили. Ну и осели потом в Польше. Да короля их с потрохами купили. Уж больно разгульный король энтот был. Все прокутил. Ну и рухнула держава. Разобрали ее, как избу на части. И поползли они к нам… Эх, да что тут тары-бары разводить. Народ надо спасать! Ты, гутаришь, силы наберешь и вернешься. Ну а баб-то с девками – на поруганье им оставляешь? Они ведь никого не щадят. Ни старого, ни малого. Ну, мы свой век прожили. Я к ним первый с шашкой выйду – пусть положат. А вот кто семя-племя наше спасет? Они же казаков под корень рубят! Земля им наша нужна. Бабы им наши нужны. Вавилоном на нас идут – и китайцы у них, и мадьяры, и чехи. Кого только нет. И всем казачью кровушку расплескать надо, потому как больше всего на свете нашего брата, казака, боятся…

– Так что, Северьяныч, к чему гнешь? Чтоб баб и детей в отступ взять?

– А как некрасовцы уходили?! Всех с собой взяли. И по сию пору хоть на Туретчине, да живут, Богу молятся да песни поют.

– У некрасовцев время было. А у нас день-другой – и обчелся. Куда я с обозом попрусь? В два счета догонят да всех постреляют. Кабы транспорт какой был, можно было бы хотя бы в Новороссийск убечь. Да и туда ведь припрутся.

– С Новороссийска в Крым можно уйти. А там и к некрасовцам податься, коли нужда заставит да семя-племя тебе дорого.

– Не поспеем… Пока соберутся, пока выступим. Красные уже в Миллерове.

Все замолчали, тяжело задумались… Атаман потянулся к бутыли, разлил водку по стаканам.

– А сколько народу у вас может пойти? – спросил вдруг Павел.

– Баб с детишками – душ с полсотни наберется, – мрачно ответил один из сотников.

– Так давайте их к нам на бронепоезд, – предложил Паша. – Мы ж сейчас в Новороссийск как раз и пойдем. Полсотни влегкую в вагоне разместим. Разместим ведь? – обернулся он ко мне.

– Да в одном жилом вагоне разместим, – подтвердил я. – Нам бы только вопрос с продовольствием решить.

И атаман, и старик уставились на нас, как на благовестных ангелов, слетевших с небес.

– Ай, и вправду возьмете?

– Чего ж не взять?! Мест навалом, – развивал свою мысль Павел. – Да и командир бронепоезда полковник Весёлкин – природный казак. Собирайте народ – да в путь. Тут до станции сами знаете – верст пять, не более. За два-три часа пройдем.

Казаки переглянулись. Атаман глянул на ходики с гирями. Стрелки только-только сошли с четырех часов.

– К вечеру могем успеть!

– Надо людей созывать на большой сход, – обронил как бы для себя Платон Северьянович и водрузил на седую голову серебристую папаху.

– На чем людей повезем? – спросил сотник с рыжим чубом.

– Брички соберем по базам. Подводы… Детей посадим, поклажу положим. А бабы пехом пойдуть, не запарятся, – по-деловому рассуждал атаман.

– Продовольствия надо бы побольше захватить, – напомнил я. – У нас вся команда на голодном пайке сидит. Да и в Новороссийске со съестным туго будет.

– Ну, запасы еще не проели, захватим, – пообещал атаман. – Вот сегодня, правда, последнего барана зарезали. А так, в случае чего и кониной перебьемся. Крупы да зерна наберем… Ну, орлы, смотрите, – покачал головой атаман. – На вас теперь вся надежа. Мы-то в отступ уйдем, а вы наших-то в Новороссийск доставьте. Мы их там найдем.

– Дай им пару казаков для охраны, – предложил старик. – Мало ли чего в дороге выйдет.

– Казаков дам со всей справою, – повеселел атаман. – Айда народ собирать.

Сотники сотворили крестное знамение и бросились по куреням. Вскоре на майдан по зову набатного колокола повалил народ…

* * *

Куцый обоз в три брички и две подводы двигался по едва подсохшей полевой дороге в сторону железнодорожной станции. Впереди верхом ехал Павел, зорко поглядывая по сторонам. Красных можно было опасаться с любого направления. И это понимали все, поэтому шли молча и быстро, даже малые дети не ревели. Женщины с младенцами – их было трое – ехали на бричках, пристроившись между узлами и прочей поклажей. И лишь одна несла своего новорожденного на руках. Я заприметил ее сразу – высокая, черноволосая, с необыкновенно красивым лицом – казачья мадонна! Она упорно не хотела садиться на подводу, боясь растрясти своего малыша. На третьей версте она заметно устала, руки, конечно же, занемели. Я спешился и подошел к ней.

– Ну, что – притомилась ведь! Давай я понесу. А ты коня веди.

Молодая мать бросила на меня внимательный взгляд и промолчала.

– Руки-то дрожат, не дай бог уронишь. Нам идти еще столько, еще и полстолько. Не донесешь. Давай я понесу!

Она смерила меня еще одним изучающим взглядом и наконец протянула драгоценный сверток, завернутый в белую шаль из козьего пуха:

– Сам смотри не урони!

Я передал ей повод, она повела коня, а я понес ее ребенка, почти не ощущая тяжести невесомого, только что появившегося на свет тельца. Я никогда еще не держал на руках младенцев. И только сейчас понял, какое это чудо – росток человеческой жизни. Как легко его уничтожить – срубить шашкой или свалить выстрелом из нагана. Как трудно взрастить…

– Как мальца-то зовут?

– Иваном крестили.

– А тебя?

– А я Ульяна.

– А муж где?

– А мужа под Батайском убили.

– Царство ему небесное!

Мы шли рядом, но молча, боясь разбудить уснувшего ребенка. Мальчонка корчил во сне смешные рожицы, причмокивал губешками – видимо, ему снилось что-то сладкое и забавное.

Впереди и позади безотрадно шагали беженцы. Это был самый настоящий исход народа, отличавшийся от библейских времен разве что тем, что у казаков за спинами были винтовки, а не луки. В остальном все так же беспощадно пекло весеннее солнце, вместо пустыни стелилась оттаявшая степь, повизгивали несмазанные колеса бричек да фыркали кони. И как во времена царя Ирода, висел над нами дамоклов меч скорой и беспощадной расправы. Я поглядывал на горделивую красавицу и понимал: не было ей иного пути – останься она в станице, уж точно не убереглась бы от рук озверевшей от победной вседозволенности солдатни.

Глава четвертая. Великий отступ

Наш обоз из заляпанных грязью бричек и подвод, доверху загруженных узлами, баулами, сумами, а главное – мешками с продовольствием – пшеном, кукурузным зерном, картофелем, бураками… прибыл на станцию поздним вечером. Командир бронепоезда без особой радости выслушал нас, вник в ситуацию и дал распоряжение разместить всех женщин и детей в пульмане. Коней завели на платформу, обложенную мешками с песком, – там, где стояла когда-то полевая кухня, и оба казака-провожатых взялись опекать их в пути. Ульяну с ребенком я провел на свое место и устроил ее на нижнюю полку со всем возможным в условиях бронепоезда комфортом: принес котелок с кипяченой водой, разорванную на подгузники простынь. Женщина благодарно взяла меня за руку:

– За кого Бога молить?

– Моли за раба Божия Николая.

– Спаси тя Христос!

– Погоди, сейчас каши принесу! Голодная ведь?

– Ну, принеси! – впервые улыбнулась она.

Над костром висел полевой котел, а на углях стоял чугунный казан, добытый где-то старым казачьим способом.

Кашевар наш, радостный от того, что ему снова нашлась привычная работа, ухнул мне в котелок пару черпаков разварной гречки, от души сдобрив ее кукурузным маслом. Я принес ужин в жилой вагон, прихватив по пути и чайник с отваром шиповника вместо заварки. И снова заслужил благодарный взгляд и нежное рукопожатие. Я надеялся провести рядом с Ульяной всю ночь, но полковник Весёлкин приказал всем членам команды занять боевые посты. Бронепоезд шел по перегонам, где в любой момент могли обстрелять – и красные, и зеленые, и партизаны. Мы с Пашей поднялись на паровоз и устроились у пулеметов на тендере. Утешала горячая каша, благоухавшая в нашем котелке, да звездная весенняя ночь, горевшая Стожарами в полнеба. Впрочем, любоваться небесными красотами долго не пришлось: машинист Савельич призвал нас на помощь. После того как его помощник был убит в последнем бою, а кочегар сбежал, нам с Павлом приходилось выполнять их обязанности. Научились и уголек в топке шуровать, а когда уголь кончался, швыряли в огонь березовые поленья. Но теперь мы это делали с удвоенной энергией. Впереди был Новороссийск, а в нем брезжило спасение…