Доносчик:
– Так хочется!
Честный:
– Так в чем твоя примерность? Ненавидимый,
Суёшься ты, грабитель, не в свои дела!
Доносчик:
– Ах ты, глупыш! Не должен ли заботиться
По мере сил я о своём отечестве?
Честный:
– Соваться всюду – значит ли заботиться?
Доносчик:
– Да! Помогать законам установленным
И преграждать пути их нарушителям!
В общем, Честному ясно, что доносчику нравится пребывать в своём основном занятии – обвинителем всех и вся, не рискуя ничем.
– И ты не переменишься?
Доносчик:
– Хоть золотом меня осыпь и молока дай птичьего!
Далее, как и у нас в России, всякая дискуссия кончается потасовкой. Карион с Честным, малость поколотив Доносчика, заставляют его снять парадный плащ и облачают в рваную одежду и башмаки Честного, при не очень сильном противодействии последнего:
– Нет, плащ мой посвящён давно уж Плутосу.
Карион:
– Для дара места лучше и не сыщется,
Чем возложить на вора и грабителя!
А Плутоса плащом украсим праздничным.
Закутывают доносчика в рваный плащ.
Доносчик:
– О горе мне! Средь бела дня ограблен!
(свидетелю):
– Ты видишь? Я беру тебя в свидетели!
Свидетель убегает.
Доносчик:
– Я ухожу. Я знаю – вы сильней меня.
Но если бы найти мне содоносчика,
Хоть глупого, и бога я могучего
К ответу потяну тогда немедленно.
Он явно разрушает демократию —
Один, не испросив на то согласия
Совета и народного собрания.
(Уходит взбешённый.)
Я дико извиняюсь, прерывая Аристофана, но уж что-то много неизменно общего в демократическом социуме у древних греков и современных россиян!?
В заключительных эписодиях у Аристофана описывается все возрастающее по численности, и самое главное по значимости лиц, паломничество к Плутосу.
Сначала входит старуха, накрашенная и разряженная; в руках у неё блюдо с пирожными и лакомствами.
Старуха:
– Туда ли я попала, старцы милые?
Не здесь ли этот новый бог находится,
Иль совершенно я с дороги сбилася?
Карион:
– Ты у его дверей, красотка юная,
Чей голос полон робости девической.
Старуха:
– Ах, милый мой, дела свершились страшные,