Ангел-хранитель аллеи Ангелов

Это не оправдание или порицание. Я всего лишь называю вещи по имени.

Государи должны государить,

государство должно есть и пить

и должно, если надо, ударить,

и должно, если надо, убить.

Понимаю, вхожу в положенье,

и хотя я трижды не прав,

но как личное пораженье

принимаю списки расправ. (Борис Слуцкий)

Вот почему, когда я представил себе, что сейчас, когда весь мир вновь собрался мою страну нивелировать до собрания разномастный корпускул, и вновь вся надежда на решения моего Верховного, на героизм и умение российского воина и на самоотверженность тружеников тыла, я самолично стал свидетелем со-беседы другого Верховного – со всем синодиком призраков погубленных им людей, и невинных, и супротивников.

Разумеется, это была аллюзия на картину Михаила Клодта «Иван Грозный и тени его жертв».

Что нам прошлая аллюзии – сейчас, когда идёт война за наше нынешнее существование? А то, что тогдашние мысли тогдашнего Верховного, которого многие считали и считают порождением ада – невероятно злободневны; чего уж там: если он всё-таки вышел из самых нечаевских недр троцистского большевизма, то и мы выберемся из трясины повсеместного каминг-аута (продажи всего и вся – для-ради унификации неосознанного) – эта мысль имеет отношение к сиюминутной правде!

Тогдашние мысли Верховного и сейчас до невероятия актуальны. В частности, о бриттах: «Следует отметить, что господин Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира. Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы как единственно полноценная нация должны господствовать над другими нациями. Английская расовая теория приводит господина Черчилля и его друзей к тому выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные должны господствовать над остальными нациями мира.» (Иосиф Сталин)

Он, как ни крути, спаситель Святой Руси.

Особенно сейчас, когда эту самую «Святую Русь» на т. н. Украине умные бритты сумели трансформировать в нашу антитезу: то есть – в ещё одно «место пусто», где преисподняя выступила на поверхность.

Я вернулся домой. На четвёртом этаже кирпичного дома сталинской застройки открыл дверь трехкомнатной квартиры. Тепло мне, промёрзшему и усталому подростку, стало ещё на втором этаже.

А уж как было хорошо дома! Я был книжным мальчиком. За время путешествия вокруг Долгого озера я проголодался. Теперь можно было что-нибудь съесть и (во время еды) хорошо и вкусно почитать.

Например, Обитаемый остров братьев Стругацких. Согласитесь, для начала семидесятых годов XX века невероятно вкусное чтение. Увлекательное описание преисподней, в которую оказался заброшен «ангел» из будущего.

Я не был (таким) ангелом. Я ещё не задавался вопросом: где и как (такая) – преисподняя выступает на поверхность? Ответ очевиден: везде и всегда, даже если ты сейчас счастлив (в этом «везде и всегда»); к чему вообще я веду этот рассказ, отталкиваясь от точки отсчёта: от картины Клодта?

А я просто хочу разглядеть, что под поверхностью, на которой выступает преисподняя. Может быть, сама глубина этой поверхности обращает выступы преисподней в ничто. А что цена такой глубины для нас, хрупких смертных, велика… Так вот откуда лозунг: мы за ценой не постоим!

Мы (вся наша родина: неуничтожимое Царство Божье СССР) – противостоим самой преисподней. У этого прозрения есть достойное продолжение: картина Клодта. Мы (наша мысль) противостоим (ли) преисподней.

Или наша мысль и есть эта самая преисподняя. Это даже не вопрос, а сразу ответ.

Я сидел в нашей квартире № 99, расположенной на улице Богдана Хмельницкого д. 19. И всё это происходило в заполярном советском городе Норильске, где социализм в отдельно взятой стране был реально построен. В полном противоречии со взглядами «старых большевиков», которых невозможно было переубедить.

Для них такой социализм (вместо мировой революции) был полным бредом, граничащим с преступлением.

А он был реально построен. За то мирное время, что было стране отпущено: два мимолетных десятилетия. И это практически – в противостоянии даже с бывшими единомышленниками: даже их приходилось изымать из реальности, освобождая место людям «реальных дел».

Но даже и среди этих людей «реальных дел» осуществляя беспощадную ротацию

И вот теперь я сидел за кухонным столом, наливал в кружку из заварника грузинский чай (ныне в незалежной Грузии, кажется, его и не разводят). Удивительно плотный чай. Очень душистый.

Сейчас такого чая нет. Новое время. Сквозь плоскость которого выступает «своя» новая (старая) преисподняя. Итак, о добро и зле нашей реальности: наша мысль и есть наша преисподняя.

И всё же представьте себе ту невыразимую гордость, что я гражданин моей непобедимой страны. И во только теперь спустя десятки лет, пройдя крушение Царства Божьего СССР и даже почти лишившись этого гордого чувства непобедимости, я вновь возвращаюсь к нему: осознав, какая непобедимость зла нам противостоит.

Какая непобедимость зла – вовне, и какая непобедимость зла – внутри: и то, и другое часто приходят под личиной простого блага и для родины, и лично для человека.

А мне приходится противопоставить этой простоте (плоского понимания) – объём прозрения, его многомерную сложность: противостать простоте разложения (это и есть преисподняя) необозримую сложность бытия.

Мой Иосиф Виссарионович порой решал такие вопросы без дискурса. В какой-то мере он был прав: человека убеждённого сложно и почти невозможно переубедить. Особенно в том, что его понимание блага смертельно для всех.

Мой Иосиф Виссарионович понимал, что победить такое зло невозможно. Что распад всегда победит.

Потом, у него никогда не было времени на такой дискурс. Он убирал из реальности носителя такого дискурса: тем самым получая немного времени на реальные дела. А то что сам он совершал невообразимое зло, так есть на то слова: если ад восстанет на ад… Любое Царство сокрушается, если его разделить.

Мой Иосиф Виссарионович вышел из такого ада и сокрушил ад, сам являясь его порождением.

Это только начало разговора о нём.

И вот здесь я переношусь в «прифронтовую» Москву образца 2022 года, когда весь мир определился-таки со своей мечтой: решить свои нерешаемые проблемы за счёт моей родины. Проблемы – идущие даже не от церковного раскола: 16 июля 1054 года в соборе Святой Софии, переполненном молящимся народом, папские легаты объявили о низложении Константинопольского Патриарха Михаила Кирулария и его отлучении от Церкви. В ответ на это 20 июля Патриарх предал анафеме папу и его легатов.

Это привело к окончательному расколу в Христианской Церкви, в результате которого обособились римско-католическая церковь на Западе и православная – на Востоке.

Так мы перестали быть людьми для Запада.

Конечно, и это не так однозначно. Нет окончательных ответов. Как нет окончательных определений: мы люди или мы не люди, или мы всё ещё люди.

Но то, что Россия очень надолго стала средством для решения проблем, это – да; и нет в этом ничего необычного. Деление на свой и чужой (особенно по принципу веры) изначально предполагает возможность отъёма ресурсов у чужого.

А вот если ресурсы ограничены, это оказывается (как на райских островах Полинезии) серьёзным основанием для каннибализма.

Впрочем, о чём это я? Неужели о том, что раскол произошёл – оттого лишь, что Западу понадобились ресурсы душ человеческих? Или души понадобились, чтобы потреблять тела? И это в нашем мире (что создать мог Господь, кроме рая? Борхес).

Я не хотел бы в это углубляться. Я просто подвожу итоги своей жизни: насколько я понимаю то, что я русский человек (и насколько этого не понимаю). И насколько этого – не надо понимать, а надобно им быть.

И вот здесь я переношусь в «прифронтовую» Москву образца 2022 года. Как я там оказался, если живу в Санкт-Ленинграде, и какое отношение эта собянинская Москва имеет к Иосифу Виссарионовичу Сталину (а через него – к Ульянову-Ленину), разъяснится дальше. Иначе мне образ моего героя не осилить.

Ведь мне и так его не осилить. Слишком мало я о нём знаю. Слишком его образ оболган.

Последний раз я видел Москву лет пятнадцать назад. Тогда бытие одной из моих ипостасей потерпело катастрофу кармического масштаба (подробно об этом в романе Путешествие из Санкт-Ленинграда в Бологое); на станции Бологое я был одурманен какой-то гадостью, подмешенной в алкоголь, избит и ограблен догола.

После чего провёл сутки в полицейском участке, где мне выдали какую-то обувь «с бомжа», штаны и драный свитерок (того же святого – бродягой пойти по Руси – источника): согласитесь, хорошая аналогия напрашивается с нашей февральской революцией.

Именно тогда полицейский (тогда ещё милицейский) лейтенант вывел меня после отсидки из околотка и добавочно ткнул меня кулачком в сплошной синяк лица, отправив тем самым «в люди»: согласитесь, хорошая аналогия напрашивается с нашим «красным» октябрём.

Там, у околотка, я решил не отправляться сразу в назад в Санкт-Ленинград (три перегона на электропоездах), а дотащиться-таки до Первопрестольной, куда я первоначально направлялся (два перегона).