Среда Воскресения

Которые (прежде) кормили его. Но (сейчас) Илия Дон Кехана осознал себя нелепым реликтом в капельке окаменевшей смолы! Которому теперь никогда не понадобится насущный хлеб: ведь довольно сегодняшнему дню своей заботы, а завтрашний пусть думает о завтрашнем.

Кар-р!

Причем – не имело значения, что он и до того был реликтом и Царства Божьего, и исчезнувшего СССР! Будущее – пришло за ним; впрочем, чего-то подобного он ожидал, уже прислушиваясь к далеким женским шагам. Впервые он знал об этом достоверно (а не просто бывал уверен).

Хотя что-то подобное происходило с ним не впервые, но – впервые он понял, какова природа такого происхождения.

Вороний вопль произнес свое неизбежное:

– Кар-р!

Причем – выглядел этот самый вопль исключительно архитипично: словно бы с добрым ленинским прищуром! Причем – на память услужливо пришли (не как вороний полет, раскачиваясь – а именно отблесками янтаря) строки пламенной революционной песни:

Если к правде святой

Мир дорогу найти не сумеет,

Счастлив тот, кто навеет

Человечеству сон золотой.

– Кар-р! – заорало за окном невидимое, причем – это невысокое невидимое словно бы возлетело (разлаписто, опять возомнив себя в крылатом теле), причем – немедленно ударилось о свод здешних невысоких небес и немедленно от небес отразилось, принеся очередную не новую новость:

Наверху то же, что и внизу! Разве что – зеркально, поэтому и прозвучит вот так:

– Р-рак!

И я сразу же успокоился. Ведь и при изменении мира все его коммуникации оставались каждая на своем личном месте. Причем – Кар-р был со мной согласен, о чем сразу и заявил:

– Очень хорошо! – что явилось всего лишь эхом общеизвестного «и сказал Он, что это хорошо»; но – откровенный плагиат ничуть не умалил значимости и греческого хора, и самой трагедии, которую он самовызвался сопровождать. Причем – вороний вопль не заметил, что раз уж всё хорошо – то и никаких глаз ему не предстоит «забрать» у Идальго, буде тому случится пасть (не про него они).

Если и удастся взять – лишь физическое, тонкого – уже не извратить (а как иначе забирают душу?); итак, Илии было пора!

Пора было вспомнить Санкт-Ленинград, где некое издательство Букварь (понимаемое совершенно буквально: перечислением буквиц со счёта на счёт) уже несколько дней собиралось (и таки решилось!) выплатить своему литературному негру некую уютную сумму.

Которая сумма оказывалась необходимым добавлением к достаточному!

Илии даже не было интересно, насколько уютной может быть сумма.

Илии даже не было интересно, сколько времени вложено в эту секунду решения.

Ведь в эту секунду решения золотой сон (все версификации Божьего Царства) перестал удерживать Идальго у его окна «в европы», причем – Илия Дон Кехана даже (как мотылек-однодневка) затрепетал посреди своей тишины.

Илия Дон Кехана завибрировал в унисон небесной музыке! После чего от окна просто-напросто отвернулся. Ему предстояло выбрать себе одну версию, в которой захочет жить душа.

Но вот невидимая и неслышимая вибрация отделила его от застывшего мира: он не забирал с собой ни покатой поверхности птолемеева глобуса, ни среднеобразовательной школы – он сразу же бросился из комнаты в прихожую и должен был приняться одеваться. Более того – он следовал ритму неслышной вибрации, у него все должно было получаться. Он следовал, он бросился… Кар-р! И он словно бы сбился с ноги.

Хотя, ничего (казалось бы) не произошло… Кар-р! Кар-р!

Он торопился, он бился и выбился из линейной логики, а в самой линейной логике действительно ничего, казалось бы, не произошло; но – всего лишь поменялась очередность! Кар!

Что было раньше: курица или яйцо, бессмертие или смерть, идентичность или хаос? Это очень важно. Ведь человек существует (или – не существует) только в своей в своей очередности (частью в части)… Кар-р!

И не было ли помянутое яйцо (не просто, а как в старой сказке – моделью мироздания) золотым, то есть мертвым? Но вместо того, чтобы сначала обуться (как это было в его обыкновении), Илия Дон Кехана сразу же схватил верхнюю одежду. Причем – он (точнее – именно он, а не отдельное тело его, поворотная точка миров) сразу же это нарушение заметил…Кар-р!

Но! Он мысленно махнул рукой и продолжил нарушать (ибо – видел в этом нарушении свой будущий смысл): стало ему очевидно, что очевидности мира отпускали его! Ему стало ясно видно, что в ритме, слове, гармонии никакая очередность не имеет определяющего значения: он брал все, что первым под руку попадало… Кар-р!

Ему стало ясно: он сам становился своей собственной очередностью: одевшись, только потом он спохватился, что теперь ему предстоит обуваться.

Ведь одежда первая – тотчас (и сама) подвернулась ему под руку!

А теперь ему под ноги должна была подвернуться вторая обувь… Кар-р! Обуваем ноги! Раз уж мы душу снаряжаем в дорогу, где нас ожидает множество ристаний.

Но не тут-то было: неправильность ритма, слова, гармонии, с которыми он выскочил в прихожую, не замедлили сами собой на происходящем сказаться, точнее – сам собой ему под руку (тогда как он в верхней одежде неудобно за ботинком нагнулся) попался уже не просто ботинок, но – полузимний (или – полуосенний) походный башмачок-калигула… Кар-р!

Пространство ему прозрачно намекало: вестимо, все дороги ведут не в Рим (или – Санкт-Ленинград), но в Первопрестольную – за сестрециями или сребрениками.

Вестимо, что все равно Илия Дон Кехана (рыцарь печального образа) принялся за обувь своей души – как своих ног, и не удалось сразу ее нахлобучить! Тем более ему следовало задуматься, ведь солдатское прозвище разнузданного римского императора (именуя собой дорожную обувь) уже многое предвещало.

Как подорожник душу приложить

К дороге, что подошвами натерта!

Дорога, что бездонно распростерта…

И ты ее решил одушевить -

Помочь ей перейти через тебя.

И вот здесь башмачок-скороход (за который схватился Идальго, собираюсь просунуть в него «ступню своей души») оказался зашнурован.... Кар-р! Теперь Илии предстояло расшнуровать место для своей походной души.

Вот они, начатки мироформирования. Пространство и время пластилиновы (ни в коей мере не глиняны – это от Старика; искусство смертные – в преодолении своей искусственной смертности)… Кар-р! В те постперестроечные времена (по сравнении с вакханалией в ноосфере, что наступит лет через двадцать) нравы манипуляторов были ещё вполне патриархально-лубочны.

Правда всё ещё казалась правдой. До пост-правды оставалось время. Потому – сейчас Илия Дон Кехана становился чуть ли не демоном: посредством изменения своей души мог изменить будущее (просто его прозрев – каким быть ему должно); после чего Идальго понимал себя быть призванным вернуться в своё настоящее и изменит уже его.

Постправда понималась как возможность извратить информацию о прошлом (чтобы получить наиболее предпочтительные позиции в настоящем); Илия Дон Кехана оказывался властен над вещами многожды превосходящими: изменения настоящего его не интересовали – он и был «настоящим)… Кар-р!

Конечно, дело обстояло не совсем так (точнее – совсем не так): ему предстояло продолжить свое прозревание, но – всё это уже «вопрос технический» (очень много от deus ex…): получая такую власть над реальностью, следует учитывать своё несовершенство (а ведь оно чудовищно – из каждого так и норовит вырваться бес); и что делать? А ничего!

Пусть всё идёт как идёт. Для имеющего душу вокруг всегда много вещей, что окажутся оселком его вещему. Много непробиваемых стен – сквозь которые может пройти лишь душа, а хрупий (пусть и премудрый) лоб лишь треснет… Кар-р!

Такие вот мысли образовались на челе Идальго, пока он обувал всего одну ногу (в зашнурованный сапожок). И лишь много потом, уже после успешного облачения ноги, предстояло заново зашнуровать. После чего он вполне успешно принялся путаться в своей второй ноге.

Сначала он ее (как младенца) прижал к груди…

Для этого ему пришлось согнуть ее в колене…

После чего он притянул-таки прямиком в себе руки (почти что – мысленно) вторую калигулу (зашнурованную или нет – это уже все равно) и принялся свою ступню прямо-таки пеленать… Причем – дискретность (иначе – прерывистость) действа была сродни сердцебиениям! Причем – с каждым последующим ударом то человеческое существо, от которого он собрался бежать, лишь приближалось к нему и все более обнимало его… Кар-р!