Ненависть навсегда

– Значит, – помедлил сотрудник, – вытягивай резинку с пояса, раз у тебя спортивные штаны.

Раньше, конечно, не просили заниматься подобными глупостями, подметил Глеб, но понять органы тоже можно. Если перестать вводить в представление новые декорации, то такой придирчивый задержанный, как Войнов Глеб, просто потеряет интерес и перестанет бояться арестов. Первое время они приставляли все более сердитых сотрудников для сопровождения в бобике, а теперь добавили этот трюк со шнурками.

Когда Глеб откинул поясной шнурок в сторону, так сказать, сыграл отведенную ему роль, он стал ждать, когда сотрудник исполнит свою.

– Лицом к стене, руки за спину!

Несовершеннолетний преступник остался впечатлен приемами. Пусть было больно, ухмылка не сходила с лица Войнова Глеба даже в момент, когда холодное как лед железо стянуло запястья.

Ну а дальше все происходило по накатанной: шум рации, испуганные и удивленные взгляды посетителей участка, парадный выход гусиными шагами. Глеб злобно улыбался старушкам, а те дружно ахали и прикрывали рты ладошкой. Крепкие руки толкали в спину, хоть он торопился как мог. Шагать с заломленными руками не так уж просто, особенно в ботинках без шнурков. Но разве образины в форме могут это понять?

Сквозь дверное стекло, искрящееся солнечными зайчиками, Глеб заметил бело-синий бобик и группу из четырех человек с автоматами наперевес. Хотелось получше рассмотреть их обмундирование, но когда вывели наружу, Глеб зажмурился. Солнце било в лицо тяжелыми лучами. Шарканье ног по асфальту нарушало общую тишину. Улица молчала. Подобного пекла в последний месяц лета, такого крепкого и продолжительного, Войнов Глеб давно не встречал. В полуденное время асфальт успел нагреться до такой степени, что плесни водой – пошел бы пар. При мысли о воде представился берег озера: лежать бы сейчас на полотенце, купаться и загорать, а не все это… но в следующую секунду Войнов Глеб напомнил себе, что от реальности не убежишь. Открыв глаза, ощущая резь, Глеб через ресницы увидел перед собой раскрытые дверцы багажника и железную клетку, которая надвигалась все ближе и ближе. Металл светился внутри, как бриллиант. Бросило в пот.

Глава 3

Еще издалека виднелось облако пыли, несущееся навстречу как ураган, а когда автозак подъехал к воротам и проскользил шинами по земле, то и дышать стало невыносимо. В сухом воздухе крутилась тысяча песчинок, которые сквозь ноздри проникали в самые легкие.

От знойного обеденного солнца не выручал даже головной убор. Черепушка гудела, как раскаленный металлический котел. Еще эта попойка вчера… очередного такого дня он не вынесет. Паршивая работенка, подумал Повислый, работать тюремщиком это чертовски паршивое занятие. Пусть этот плевок будет тому подтверждение.

После он заложил пальцы в рот и оглушительно свистнул, подавая прибывшему конвою команду. В автозаке сразу засуетились. Подвеска скрипела и переваливалась с одного колеса на другой. Один водила сидел и безмятежно курил, наблюдая в зеркало заднего вида, как из клетки вытаскивают малолетнего осужденного.

А малой как будто и не сопротивляется, заметил Повислый, видимо, из бывалых. Одни зеленые мочатся в трусы.

Кто приезжает на зону впервые, на выходе из транспорта ведет себя так, будто это последние минуты в его жизни. Мальчишки либо упираются ногами и кричат, что больше не будут творить ничего дурного, либо, наоборот, становятся бледными как мертвецы, когда служивые протаскивают его через ворота с колючей проволокой. Не то, чтобы это обязательный ритуал – по уставу положено провести малолетнего преступника через контрольно-пропускной пункт – но ему, тюремщику, полезно изучать прибывших арестантов: сразу видно, кто каков по натуре.

Временами случается наблюдать и улыбки. Мальчишки радуются, когда оказываются в знакомых окраинах. Но этого, прибывшего, вели лицом вниз. Трое служивых по форме, с дубинками, автоматами, тащили мелкого и худого щегла, который и без того был закован в наручники. Повислый поднес палец к ноздре, выдул увесистый шмоток соплей, который так долго мешал дышать.

– Дальше я сам! – Сил терпеть это смехотворное зрелище не было. – Кто главный?

– Я, – отозвался тот, что шел самый последний и все контролировал. – Лейтенант Майоров.

– Отрапортуй в дежурке и заполни протокол прибытия. Малого сюда.

Майоров заложил пальцы за ремень, в то время как двое служивых передали заключенного. Щегол выпрямился и с вызовом оглянулся на служивых. Черноволосый, вроде бы русский, а вроде бы есть что-то цыганское. Козья бородка просто так не вылезает в таком возрасте. Ведет себя дерзко, поведением показывает отсутствие страха. Но где-то здесь кроется подвох, Повислый чувствовал это. Повадки бывалого, и лицо ожесточенное… но все-таки не такое, как бывает у заядлых преступников. У отморозков оно как белый лист, пустое и безэмоциональное. А этот…

– Урод чуть нам клетку не разнес, – пожаловался на него Майоров. – Приковали к стояку, чтобы не буянил, так он ногами стекло вынес! Научите его уму разуму.

– Где личное дело?

Майоров вытащил из подмышки папку.

– Там все документы. Таких только «Мажайка» исправит. Уделите ему особенное…

– Отправляйся в дежурку, – перебил Повислый, не в состоянии удержать раздражения. Плевок, отправленный под ноги, был служивому уроком. – А свои советы засунь куда подальше, уяснил?

Повислый сгреб под руку цыганенка и двинулся сам. Черт знает что, конвой превратился в клоунаду! Если три здоровых мужика не могут утихомирить семнадцатилетнего сопляка, то какого хрена они едят свой хлеб?

Минуту шли в тишине, но молчание прервалось, когда малой брыкнулся.

– Эй! Я могу шагать и без посторонней помощи.

– Шагай ровно.

– Да… – попытался вырваться тот, – да, бляха муха, куда вы меня ведете?

Все прежнее расположение как рукой сняло. Кровь застучала по черепушке, будто дубинкой, стоило Повислому крепко сжать наручники.

– Молчать! Все вопросы к Дежурному. Мне с тобой лясы точить некогда!

Выплюнутый шмоток желтого цвета был предупреждением.

Глава 4

Удивительным образом распоряжается своими дарами невидимая рука вселенной. Имея все для сотворения справедливости, она кому-то устилает красную дорожку, вбрасывая лепестки цветов под ноги, а в кого-то швыряется гнилыми помидорами.

Кто в свои семнадцать лет может похвастаться таким событийным вихрем жизни, как трехкратное отчисление из школ, вечные переезды из одного города в другой и отсутствие домашнего очага? У многих в семье нет одного из родителей, – и Войнов Глеб не исключение, он никогда не видел своего отца, ровно как твердого мужского воспитания – однако мало кто попадает в ситуацию, когда и второй родитель всячески пытается отстраниться от тебя.

Мама произвела Глеба на свет в свои неполные восемнадцать, и произошло это не от великой любви к мужчине, а, скорее, по случайному стечению обстоятельств. Она являлась женщиной не столько эгоистичной, сколько натурой, влюбившейся в жизнь, поэтому просто не могла отречься от мирских удовольствий. Бог тому свидетель, она пыталась подарить мальчику материнскую любовь, но временами обстоятельства оказывались куда сильнее ее.

Известным камнем преткновения становились любовники. Нет, она не была проституткой, просто поступала, как все женщины: сначала делала, потом думала. Она заводила отношения, но вскоре разочаровывалась в них, и поэтому меняла мужчин как перчатки. Мужчины же, в свою очередь, бесились, когда замечали, что любовь ее растрачивается не только на них одних, и ревниво колотили женщину на глазах ребенка. Глеб до сих пор помнит сцены скандалов, пощечины, крики, когда мама с разбитой губой и потекшей на глазах тушью поворачивалась к нему и просила уйти в другую комнату, чтобы дать взрослым поговорить.

А что оставалось делать Глебу? Он, будучи тринадцатилетним мальчиком, не в силах был противостоять здоровому мужику.

И все-таки один раз он не сдержался. Пытаясь защитить родителя от очередных побоев, в разгар конфликта Войнов Глеб накинулся на маминого любовника сзади: обвил его шею руками, вцепился зубами в первую попавшуюся мышцу – то ли в шею, то ли в плечо. Челюсти стиснулись не по мере детской силы, в ту же секунду послышались дикие вопли. Обидчик брыкался, как бешеный, и все пытался стащить Глеба со спины, нанося удары через плечо и хватая мальчика за волосы. От этого Глеб дурел, сжимал челюсти сильнее, и, в конце концов, дошел до такой степени, что озверел совсем. Он пришел в себя лишь некоторое время спустя. Мама громко кричала. Сам он лежал на полу, в объятиях находилось бесчувственное тело. Мужик потерял сознание от удушающего приема. Но хуже всего, во рту скользил какой-то кусок, будто льдинка, который Глеб незамедлительно выплюнул на пол. Тогда мама заверещала сильнее прежнего.

После этого инцидента мама уже с опаской совмещала в домашнем быте сына и любовников, отчего Войнов Глеб в скором времени был вынужден переехать к бабушке в дождливый город Санкт-Петербург.

Но это было несколько лет назад.

Сейчас Глебу семнадцать лет. Каждый в семнадцать осознает свое одиночество. Даже если тебя не покидали родители. Даже если есть близкие друзья.

Но что чувствует тот, у которого нет самой элементарной опоры? Войнов Глеб не успевал привыкнуть к компании, как его сразу же из нее выдергивали. Он на своих глазах видел, как сходились люди, как ругались они между собой и все крепче любили друг друга, пока сам он находился в стороне – печальный и одинокий. У него не имелось ни одного человека, с кем можно было б посмеяться над пустяками, погрызть сухариков или подраться ради забавы, как делают все обычные парни. Подобные мечтания делали его все грустнее, он чувствовал, догадывался, что не встретит родственную душу. Все самые крепкие связи зарождаются в детстве, и ни пережитые трудности, ни совместный труд, через который прошли люди, ни страсть, ни горе не имеют веса перед узами, которые возникают во времена взросления и безделья, когда два человека бок о бок бьются с беспечными минутами жизни. Именно так иной раз и сходятся люди совершенно противоположного склада, те, кто, на первый взгляд, не имеет ничего общего друг с другом, кроме как дружбы самой.

Но если людей все-таки сближают общие интересы, то и здесь Войнову Глебу не повезло. У него не имелось ярко выраженных пристрастий. Еще в детстве он не видел себя там, где остальные дети: они мечтали стать пожарными, врачами, космонавтами или другими важными персонами. Войнов Глеб никогда не знал, кем хочет стать. Даже сейчас не знает, когда ему исполнилось семнадцать.

Глава 5

На лестничной площадке двое сотрудников в специализированной черной одежде, видимо, тюремщики, месили кого-то дубинками. Комок на полу охал и извивался, как будто ему в одно время было и больно, и задорно. Войнову Глебу никогда не приходилось видеть, чтобы человек умел так искусно обороняться. Обычно, упавший в драке считается обреченным – максимум, на что способен, это выставить блок и терпеть, надеяться на лучшее. Но этот случай был исключительным. Наглость защищающегося удивляла: парень хватал дубинки, со свистом опускающиеся вниз, не боялся, вязал руки и брыкался. Крутился он настолько проворно, что каким-то образом успевал следить за разными направлениями чужих атак. Смутно чувствовалось, будто он вот-вот вывернется и уже сам побьет обидчиков, несмотря, что был вдвое меньше фигур, одетых в черное.

Все произошло в момент. Раздался шлепок, за ним – вопль. По эмоциям, возникшим на лице тюремщика, стало ясно, что кроме этого нездорового любования чужим страданием иных удовольствий у него не имеется. Он занес дубинку, чтобы ударить еще, но звук приближающихся шагов на лестнице его отвлек. На Глеба и своего усатого коллегу он вроде бы посмотрел, но как будто не заметил, и вновь повернулся к своей жертве. Все приготовились к очередному крику. И крик прозвучал. Но ожидать, что заорет сам тюремщик, никто не мог. Глаза его выпучились, резиновое оружие застыло в воздухе, руки с удивительной быстротой потянулись к животу. Обнаружив чужую стопу, упершуюся в пах до упора, тюремщик хотел было что-то сказать, но ничего не смог, кроме писка, и повалился вперед, как подстреленный. Если бы парень не успел перекатиться, грузная черная фигура придавила бы его, а так лишь зажала ноги.

Но дубинки было две. В момент, когда он перемещался, то пропустил удар. Оружие с глухим стуком опустилось макушке, после чего реакция защищающегося значительно замедлилась. Парень потерял азарт своих движений. А потом стало еще хуже: он пропускал удары и почти что не реагировал на них. Ужасно смотреть, как человеку бьют по голове чем-то тяжелым, а он даже не спешит загородиться руками, и если поднимет их, то спустя три-четыре секунды и с таким выражением на лице, будто ему не до этого, будто он сконцентрирован на чем-то другом.

Глеб был в метре от избиваемого, когда совсем юное лицо, с мягкими формами, но изуродованное злостью и кровавыми подтеками, вылезло из-под кулаков. Парню было не больше пятнадцати лет. Голова рухнула на плитку, а глаза неестественным образом закатились наверх. Но тюремщик как будто этого не замечал, он продолжал махать дубинкой. Криков больше не происходило, лишь удары порождали чавканье.

Внутри мутило, и если бы в желудке у Глеба нашлась крошка пищи, его бы наверняка вырвало.

Усатый тюремщик затолкал в кабинет. Здесь тоже оказалось паршиво. Грязно и неряшливо, как бывает при творческом беспорядке, однако творчеством и не пахло. Стол занимал большую часть помещения и до отказа был завален кофейными стаканчиками, бычками, стопками бумаги. На стенах помимо многочисленных благодарственных писем висел государственный флаг, чуть ниже – портрет президента. Возле окна на стуле развалился играющийся в телефон сотрудник. По значку на груди Глеб сразу догадался, что него имеется какое-то особое звание. Закрывая за собой дверь, тюремщик рявкнул у Глеба за спиной: