Ювенилия Дюбуа

Нить тревоги,

что нашла иголку

в стоге,

вшила себя в моё

пальто.

Я иду в нём

по подворотням

и мне холодно даже

днём.

Тень сомнения

(куда идти дальше?)

отбрасывает свой

силуэт.

Я человек

с туманной целью,

мне идти неизвестно

лет.

4.Лжец, интрижки и погоня

По периметру листа расставлены графитные засечки – это общий габарит изображаемого объекта. Мягкие, еле заметные линии как бы обнимают силуэт. Он приблизителен, но опорные точки найдены, а значит, найдены и рамки, за которые уже нельзя выходить.

По вертикали появляются горизонтальные чёрточки. Они точны в своём расположении; в своей относительности (не по Эйнштейну, если что) друг к другу. Они являются вешками к каждой последующей детали. Полутушеванный блёклый штрих образует большую тень, а где есть тень, там есть и свет. Хлорат натриевая бумага берёт на себя эту непростую роль.

Теперь появляются линии направления конечностей. Скелет формируется быстро, уточняя собой предыдущие разметки. Намёки на мышцы и кожу. Вешки прячутся, становясь блеклыми намёками, где их не разглядеть невооруженным взглядом. Уточняется общая тень, более детально расставляются акценты насыщенности излома рёбер. Сначала боковая часть головы, скула, теневая сторона носа и, конечно же, глазницы. Общий силуэт, а затем чуть резче на косточке, чуть глубже на переломе у слезника. Аккуратный штрих под ключицей, грудями, на сгибе локтя, бёдрах, под коленными чашечками. Везде разное напряжение. Тень – словно паучья нить, окутывает тело. Она уже устала. Немного кривит губы; скорее всего затекли ноги и болит спина.

Звонок на перемену. Натурщица первая подрывается с места, надевает джинсы, хватает шубу. Толпы тел движутся в курилку. Мы идём немного порознь, нам не о чем разговаривать.

Не верится. Я уже на третьем курсе. Сейчас зима. Для чего мы взрослеем?

Спускаюсь со второго этажа мастерских. Вот несколько девчонок курсом помладше. Они здороваются со мной, широко улыбаясь. Они хотят меня, я точно это знаю, ведь одну из них я периодически седлаю. Ничего серьезного, такие здесь правила.

Иду по длинному коридору первого этажа, здесь кабинеты прикладников. Вижу знакомого, но не зову его с собой. Нужно побыть наедине. Противоречивое чувство. Странно, честное слово.

За последние почти три года я переспал с половиной своей группы и не только. Но чем больше я предаюсь распутству, тем больше проникаюсь одиночеством. Наслаждение настолько временно, что, как только я получаю оргазм – наступает мгновенное опустошение.

Прохожу через пункт охраны, застегиваясь на ходу. В тамбуре очередь. Грубо протискиваюсь между парнями, что помладше. Свежий воздух солнечной зимы.

В курилке уже прилично народа. Но кто они все? Просто очередные тени, блеклые голоса, которые нечётко звучат на репите в ушах. Разговоров не разобрать. Становлюсь в стороне, закуриваю.

Сегодня январь, семнадцатое число. Уже четвертый день, как закончились каникулы. Уже как четыре дня я думаю о его смерти. Это случилось внезапно, под Новый Год, когда школяры сидели по домам, отмечая праздник повышения налогов и новых правил против людей.

Его звали В.Д.. В моей жизни он появился сразу после поступления. Его пары по проектной деятельности неизменно стояли первыми по средам.

Он – старик, выходец «М-и». Бывший талант изобразительной культуры, а теперь и бывший педагог. Первое, что я никогда не забуду – его лицо. Выразительные глубокие глаза, нос крючковатый, тонкие губы; седые такие волосы, аккуратно подстриженные под зачёс назад. Общий образ В.Д. рождал в голове слово «Филин». Так я звал его среди одногруппников и друзей. Филин был выдающейся личностью. Спокойный, рассудительный. Не проходило много времени, чтобы он не сказал что-то остроумное, доброе. Все, кто с ним общался – любили его.

Я и Филин очень быстро подружились, буквально с первых пар. Последующие два года я был ответственным учеником. Много рассуждал на разные темы, спорил, отстаивал свои конструктивные решения. Филин ценил это. Он стал мне больше, чем просто учитель; он стал мне духовным отцом. Я люблю этого человека как сестру, брата, отца и мать. Так иногда бывает…

Филин должен был вести у меня основные проекты вплоть до выпуска. Так я решил. Этот человек заронил в мою голову зерно чего-то большего.

Первый удар случился, когда ему пришлось уволиться. Филин в молодости много куролесил, поэтому к старости остался с одним лёгким, да и то уже барахлило. Ещё долго я не хотел мириться с его увольнением, но Филин обещал навещать меня, и он держал своё слово. Периодически приходил, знаете, занимаясь анализом моих работ. Мы много говорили о творческом пути.

Помню последний учебный день перед каникулами. Это было двадцать дней назад. Я сидел на всеобщей истории, когда на мобильный позвонила моя руководительница, уведомив, что Филин сидит в учительской. Он давно не появлялся, поэтому я был безумно рад. Собрав со стола вещи, формально попросил разрешения выйти, хотя и так мог бы нагло уйти. Я бежал по коридору весь взвинченный.

Вот он. Чуть бледнее, чем обычно. Чуть худее, чем был. Мы видим друг друга и улыбаемся. Это радостное чувство, когда ты видишь дорогого человека. Странно. Мы так давно не виделись, и я столько всего хотел сказать, но, когда момент настаёт – слова куда-то улетучиваются. Просто смотрю на Филина и радуюсь, спрашивая банальные глупости.

Мы пьём чай, болтаем на пустяковые темы. Филин говорит более отрывисто, он много тратит времени на затруднённое дыхание. Уже через четверть часа он говорит, что ему нужно ехать. Я навязываюсь проводить его до остановки. Он не против.

На улице конец декабря. Стоит крепкий мороз. Мы медленно движемся в сторону дорог. На таком разряженном воздухе мне становится тяжело говорить, поэтому всю дорогу мы молчим. Изредка поглядываю на его страдальческий профиль. Ещё ничего не понимаю.

Остановка. Я конкретно замёрз. Хочу поговорить с ним, услышать его дельные тёплые слова. Филин говорит мне, чтобы я бежал обратно в помещение, да и перемена подходит к концу. Я хочу остаться, но он успокаивает, говорит, что ещё увидимся после праздников. Я жму ему руку. Поздравляю с наступающим. Ухожу.

Перед тем, как перейти дорогу, оборачиваюсь. Вижу его печальные глаза, которые пристально смотрят мне в след. Что-то щемящее внутри проскальзывает, но я стараюсь игнорировать это чувство, не позволяя эмоциям завладеть собой.

После каникул меня встречает Филин. Он смотрит мне в глаза с фотографии, что повесили рядом с расписанием. Он смотрит пристально и гордо. На ней Филин ещё не так стар, в военной форме с наградами. Тогда он не знал меня, поэтому взгляд немного чужой. Он смотрит на меня, а справа рисуется страшная чёрная лента.

Филин умер под Новый год. Его единственное лёгкое отказало. Он задохнулся один в пустой квартире. Никто не держал его руку, его глаза не видели поддержки. Его холодный труп ещё три дня пролежит на полу у кресла, в котором он любил сидеть за чтением.

Признаюсь честно, я долго молчал. Держался, стараясь подавить чувства, но под вечер моя броня ослабла, и я заревел, как никогда ещё не плакал. У меня умер духовный отец, а я так не сказал ему всего, что хотел.

Теперь стою вот здесь. Мне одиноко. Пытаюсь найти выход, залатать мерзкую сердечную дыру великой потери, но дыра эта только разрастается, словно язва желудка, не давая мне покоя. Со звонком докуриваю вторую сигарету. Нужно идти работать. Следую за натурой в мастерскую.

Теперь, когда рисунок решен в общих чертах, нужно переходить к деталям. Косточки носа, крылья, форма губ, ушная раковина, нижнее веко, верхнее веко, лёгкий прищур, глазное яблоко, радужка и зрачок, пальцы на кистях, пальцы на стопах, ногти. Снова обобщить. Дальнюю ногу списываю в фон, локоть правой руки туда же. Ластик вытаскивает самые светлые места, где яркость софита берёт доминирование над фактурой кожи, образуя пылающие блики. Сегодня последняя пара на эту девицу. Работа в целом закончена, но лучше бы, разумеется, если бы не приходилось бежать за уезжающим поездом из-за своей прокрастинации.

На всякий случай делаю подлый снимок натуры без разрешения. Следующие две пары пройдут без меня. Nahuya нам преподают экономику?

Перед тем, как ретироваться – захожу в столовую на чай и булочку. Нужно подкрепиться.

Несмотря на то, что сейчас зима – решаю пройтись до дома пешком. Очень быстро темнеет. Солнце скоротечно уходит от меня всё дальше, как и время от людей – убегает, наматывая кольцо внутри наших стволов, заставляя почувствовать ужасный вес прожитого пути. В следующем году у меня выпускной курс. Как так произошло, что только на третьем я очнулся, увидев на горизонте большую табличку «финиш»? Как я умудрился проскочить столь много дней?

Кажется, что ещё только на той неделе я поборол страх, и под натиском заботливой мамы пошел на экзамены. Признаюсь честно, после того proёba я совсем пал. Планировал забить на свою жизнь. Да, я всё также продолжал заниматься по средам с В.И. (мы до сих пор встречаемся по средам, но теперь больше ведем дискуссии и играем в шахматы), продолжая работать на самом дне бесполезного и безденежного труда. Мне до сих пор кажется, что очень красиво и романтично пожертвовать своей жизнью, став изгоем общества. Некое подобие Диогена, которому от жизни только и нужно было солнце, да немного еды. Я намеревался стать тем изгоем в бочке, но к следующему лету моя дорогая мама сказала мне: «Сынок, это поступление тебе нужно. Это то, что ты хотел. Неужели ты готов из-за мелкого дискомфорта лишить себя желаемого? Если ты не пойдешь на экзамены, то я перестану тебя уважать. Так и знай!»

Наверное, это единственная причина, почему я поступил. Матушка в очередной раз достала меня из пепла, отмыла, отвесила подзатыльника, поцеловала в лобик и благословила.