Амулет. Книга 1

Старик взглянул на меня, и мне почудился странный лихорадочный блеск в его глазах.

– Нет ни рая, ни ада. Нет никакой кары или награды. Жизнь за чертой, отделяющей нас от смерти, есть лишь более совершенное продолжение земной жизни, продолжение в буквальном смысле слова. По физическим законам душа на том свете получает свое место в точном соответствии с качествами, выработанными на земле. Приверженность к той или иной религии и вовсе не имеет значения. По ту сторону нет учений. Есть лишь единое для всех правило – ты существуешь таким, каким сам себя создал. Если человек в земной жизни не дал развития своей душе, не воспитал ее, то в небесной он просто исчезнет, поскольку лишь дух человеческий, а не тленная плоть, имеет право на вечность.

Рассказываю вам все это, чтобы вы наконец-то поняли, что всевозможные «принципы» меня мало волнуют.

Знаю, вы боитесь услышать обвинения в адрес своего отца – я и не стану очернять его. Вы отчасти правы – он был всего лишь винтиком большого механизма. Да только винтиком этим управляла не советская власть даже, а, если хотите, дьявол в полном своем обличье.

От неожиданности я отшатнулся.

Сбрендил, поди, старик и мне хочет голову задурить мистикой. Только этого не хватало!

Иван Петрович ухмыльнулся, заметив мое невольное движение:

– Ну-ну, не подумайте, что я стану рассказывать разные мистические истории про чертовщину, избави меня Бог. Дьявол – это образное понятие, символ зла, всегда существовавшего в мире наряду с добром. Вот, к примеру, большевики в России только отчасти утвердились грубым физическим насилием, куда большее насилие было совершено над христианским духом народа – деревенского, по преимуществу, в то время. Это был грандиозный обман, выстроенный на совестливости и стихийной коммунистической сентиментальности, свойственной каждому чистому сердцу.

«Советская власть есть путь, найденный массами трудящихся, а потому – верный, а потому – непобедимый». Как бы не так! Путь-то этот через социализм в коммунизм, – под кнутом государственной власти, – изобрели прибравшие эту власть к рукам большевики. Так сказать, привнесли революционную теорию в сентиментальное сознание народа, верившего в «божественную справедливость». И вы ошибаетесь, думая, что зло абстрактно и безымянно. У него есть имя – так же, как и у добра. Такого мнения придерживаюсь не только я, так рассуждали и предки невинно убиенного человека, у которого остался талисман. Только талисман-то… – он смолк, задумавшись.

– Что – талисман? – не смог я удержаться, выдав свое нетерпение.

– Да вот, – казалось, он все еще сомневается, доверять ли мне то, что знает. Наконец, словно что-то взвесив и приняв решение, он продолжил: – Видите ли, талисман у него был не весь. Я полагаю, что именно в этом кроется разгадка того, почему беднягу так долго пытали большевики и из-за чего расстреляли, не добившись ответа. Гонсалес владел лишь фрагментом, используя который, можно было восстановить весь талисман.

– Вы считаете, что его расстреляли из-за этого фрагмента?

– Другого объяснения я не нахожу. Вы ведь понимаете – дела в НКВД, в КГБ фабриковались очень быстро. Допрос, признание, суд, приговор – заведомо невиновные люди отправлялись в лагеря в считанные недели. Для чего Гонсалеса так долго допрашивали? Зачем затягивать следствие, исход которого всем известен и предрешен? Я вижу лишь одно объяснение – им нужна была тайна талисмана.

– Да что же это за талисман такой? – нетерпеливо воскликнул я.

– О! – старик мечтательно закатил глаза. – Это знаменитая, превратившаяся в легенду, вещь. Немногие знают о ее существовании, но и среди тех, кто знает, еще меньше верят, что это не миф, а реальность. Название талисмана – «Тайна вселенной». Древние майя считали, что человек, который сумеет собрать все элементы «Тайны вселенной» и наденет талисман на себя, будет вознагражден великим прозрением и осознанием сущности бытия. Лишь одна, очень древняя каста жрецов майя была причастна к этой тайне и ревностно охраняла ее. Когда явились испанские конквистадоры и жрецы увидели, что конец цивилизации майя близок, они, спасая свою святыню, разослали сегменты талисмана в разные концы света. Собрать их воедино, воссоединив разрозненные части, способен лишь человек, обладающий чистыми помыслами и стремлением к постижению истины.

Старик снова замолчал, глядя в пространство, задумавшись о чем-то своем, а я никак не мог понять – верить ему или нет? Вся эта история с талисманом очень напоминала бесконечные фильмы про Индиану Джонса и выглядела фантазией старого чудака, настолько влюбленного в свою профессию, что легенды смешались в его сознании с действительностью. Но ведь факты! Факты говорили о том, что чекисты действительно интересовалось талисманом. Неужели…

– Не обольщайтесь, – вдруг вновь заговорил профессор, по-своему истолковав мое молчание. – Ни мне, ни вам собрать талисман не под силу. Увы! Нить божественного недоступна тому, кто стоит у подножия духа. Мне, вероятно, уже не успеть – моя жизнь на исходе, а вы еще можете попытаться достигнуть вершин, с которых откроется путь к соприкосновению с божественной истиной. За свою долгую жизнь я знал немногих, достигших такой высоты духовности. Пожалуй, Дмитрий Сахаров, – я хорошо знал его, – смог бы. Я видел его глаза, его осанку, его спокойную уверенность – наступил момент, когда, презрев все тяготы и страхи окружающего мира, он перестал бояться. Ничто не могло нарушить его воистину высокого душевного покоя: ни бытовые злоумышленники – он никогда не запирал дверей своего дома, ни давление властей – он всегда говорил и делал лишь то, что считал истинно важным. Вокруг него почти физически ощущалась потрясающая аура – аура духовного света и очищения. Возможно, он был избранным… Но он ушел. Так же, как ушли равные ему по силе духа академик Лихачев и протоирей Александр Мень… Вероятно, зло не терпит сильных противников. И старается избавиться от тех, кто обнаруживает в себе отголоски верховного происхождения…

Я думаю, что с тех пор, как расстреляли Гонсалеса, фрагменты талисмана так и не были найдены, поэтому восстановить весь круг «Тайны вселенной» нельзя.

– Послушайте, но ведь вы говорите, что о талисмане известно лишь очень немногим людям! Я понимаю – вы ученый, всю жизнь посвятили изучению культуры майя, поэтому вам стало о нем известно. Но откуда о нем узнали в КГБ?

Старик усмехнулся.

– Не обижайтесь, молодой человек, но вы, я вижу, полагаете, что в советской России все были лишь тупыми винтиками, не способными к аналитическим разработкам. Отнюдь. Существовал целый научный отдел, занимавшийся разнообразными древними тайнами и символами. Его задачей было изучение и, по возможности, использование тайных знаний на пользу правящей коммунистической элиты. В нем, в режиме строжайшей секретности, работали специалисты высочайшего класса. Они приходили и ко мне…

Старик сокрушенно покачал головой.

– Старый болван! Тогда, увидев фотографию фрагмента, – ту самую, что принесли мне вы теперь, спустя столько лет! – я с головой ушел в его изучение. Я проделал огромную работу, по крохам собирал информацию, любые упоминания о талисмане. Закончив свои исследования, я сам, собственными руками, отдал тайну талисмана в руки этих людей из КГБ. Я так гордился своим открытием! Если бы я знал тогда!..

Он с горечью взглянул на меня.

– Если бы я знал, что моя научная тайна, мой кабинетный секрет – не древняя, посыпанная пеплом веков история, а живая плоть, реальная среда, в которой, по сей день, живут и – по моей вине! – погибают люди. Прошли долгие годы, прежде чем я понял, какую ошибку совершил, передав сокровенное знание в «чистые руки» чекистов. Одно утешает меня на склоне лет: несмотря на страсть и стремление к мистике всех диктаторских режимов, не добившись от Гонсалеса никаких разъяснений, без которых невозможно было собрать талисман, о «Тайне вселенной», по-видимому, забыли. Поставили на них крест, сочли погоней за призраком. В противном случае папки с важнейшими материалами уголовного дела не пылились бы сейчас у вас дома.

Утомленный длинным разговором, профессор откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Вдруг, словно что-то вспомнив, он оживился и спросил:

– Да, забыл поинтересоваться – как поживает ваш отец?

Обескураженный неожиданным вопросом, я пробормотал:

– Он умер двадцать лет назад…

– Умер… – задумчиво повторил Иван Петрович, как будто удостоверившись в чем-то. – Да, – помолчав, добавил он, – к сожалению, это естественный процесс.

– Никакой не естественный, – неожиданно для самого себя вспылил я. – Он погиб в расцвете лет!

Не обращая внимания на мою несдержанность, Логинов невозмутимо продолжал:

– Вот как? Погиб? Следовало бы уточнить, каким именно образом погиб ваш отец. Вы не помните? Может быть, слышали подробности от матери?

Я задумался, вдруг осмыслив, что за все годы, прошедшие с момента смерти отца, никогда не задавался всерьез вопросом о причинах его смерти. Принял все, как должное.

– Я и сам не знаю, как он погиб, – растерянно ответил я. Вопрос старика всколыхнул во мне давние воспоминания. С трудом, словно восстанавливая по крупицам обрывки давних событий, я продолжил:

– Когда это случилось, я был в институте. Меня вызвали в деканат, сказали, что, якобы, звонила моя мать, и мне срочно нужно приехать домой… У дверей нашей квартиры стояли двое в хорошо знакомой мне серой форме. Меня это нисколько не удивило – отец носил точно такую же, но при взгляде на их мрачные отчужденные лица я вдруг испугался. Я помню, что первой моей мыслью было предположение о том, что отца арестовали. Мои руки мелко тряслись, когда я протягивал чекистам свой студенческий билет для проверки личности. Но, к моему удивлению, выражения их лиц при взгляде на мой документ изменились, стали доброжелательными и, как мне показалось тогда, даже сочувствующими… Это еще больше насторожила меня.

Я говорил медленно, словно входя в гипнотический транс. Каждая произнесенная фраза все глубже погружала меня в те далекие события, с неожиданной ясностью рисуя прошлое в мельчайших подробностях и деталях. Потеря отца была первой утратой в моей жизни, первой серьезной грозой посреди казавшейся безоблачной юности. Тогда, подавленный внезапно обрушившимся горем, я не обращал внимания на детали. Но подсознание, как оказалось, фиксировало все с фотографической точностью, и вот теперь, спустя многие годы, в памяти ярко осветилось то, что когда-то ускользнуло от внимания.

… Мы вошли в мрачное помещение больничного морга. Повсюду царил холодный сумрак и, что самое невыносимое – специфический запах смерти. Запах, от которого у меня мгновенно закружилась голова, заложило уши. Он словно лишил меня воли – ноги сделались ватными, и ни в какую не желали сделать и шагу в глубь узких сумрачных коридоров. Двое «сфинксов», сопровождавших меня, заметив мое состояние, подхватили меня под руки и быстро, по-деловому, буквально пронесли сквозь коридорный лабиринт, в конце которого просто ткнули лицом в больничную каталку – на ней лежало что-то, накрытое белой простыней. Подле каталки стоял, дожидаясь нашего прихода, высокий сухопарый человек с иссушенным, обтянутым желтой кожей лицом. Без вступлений и реверансов он отрывисто спросил:

– Вы узнаете его? – и откинул простыню.

В скупом свете тусклой лампы я с ужасом узнал в человеке, лежавшем на каталке, своего отца. Ледяным холодом обожгло душу – нет, он не был изранен, на простыне не видно было ни единой капли крови – но его лицо! Невозможно вытравить из памяти, из сердца жуткую картину: родные, близкие черты остались прежними, но, вместе с тем, изменились до неузнаваемости. Закрытые глаза, нехарактерно сомкнутые, словно насильственно сжатые, губы… И чудовищная, нереальная синева кожи. Не мертвенная бледность, о которой упоминают, когда речь идет о покойнике, а буквально: противоестественный синевато-белый цвет.

Потрясенный увиденным, я прошептал непослушными губами:

– Что?.. Как?.. Почему?..

Мир покачнулся, перед глазами поплыли лица моих сопровождающих, стены морга, одинокая лампочка на иссеченном глубокими трещинами потолке… Резкий запах нашатыря, металлический голос:

– Так вы опознаете этого человека? Кем он вам приходится?

– Да, я узнаю его. Это мой отец, – еще не до конца осознавая произошедшее, оставаясь где-то на грани между реальностью и обмороком, ответил я. Так же автоматически, подчиняясь лишь необходимости и железной воле того, кто задавал мне вопросы, я назвал имя, отчество и фамилию отца.

– Подпишите, – ко мне придвинули какой-то бланк, дали ручку. Не глядя, я подписал документ, продолжая твердить одно и то же:

– Что случилось? Как? Что произошло?

Никто не хотел мне отвечать. Тогда, в отчаянии, я вцепился в халат собравшегося уже уходить судмедэксперта:

– Ответьте же мне! Отчего он умер?! Как это могло произойти?!

– Мужайтесь, молодой человек, – глядя куда-то в сторону, ответил тот. – У вашего отца было больное сердце, – он слегка наклонил голову, коротким движением коснулся моего плеча.