Прогулка по осеннему саду

11.

Пересек одну улицу, вторую, третью, но кроме разбитых дорог, грязных худых кошек, разрушенных избушек, сарайчиков и одной большой свалки ничего не нашел. Но тут он дошел наконец-то до центра этого скопления погоревших и сгнивших будок, где он обнаружил маленькую площадь. Эта площадь была почти захвачена дикими растениями, которые прорывались через брусчатку, но несмотря на это, она выглядела прилично и капельку аккуратно. Во многом результат такой гармонии между беспорядком и красотой был достигнут благодаря цветам, росшим только «пятнами», будто сверху кто-то делал с помощью кисти и красок изящные кляксы. Но не красота пейзажей сейчас интересовала Михаила. Он искал, где его навыки врачевания пригодятся.

Пройдя чуть глубже в сквер, он увидел место выдачи гуманитарной помощи, где было много всяких стариков, которые пережевывали своими беззубыми деснами выданную им кашу. Михаил сначала долго мялся, размышляя о том, как бы ему поделикатнее спросить про работу, про больных и нуждающихся, про место, где можно немного заработать. Но ему помогло его кроваво-красное пальто, на которое обратила внимание женщина лет сорока пяти в бело-голубой форме, на вид не самая здоровая, но несмотря на это, в её глазах читалась бойкость и энергичность. Она, завидев его в метрах двадцати, окрикнула его. Фельдшер сначала оглянулся, не сразу поняв, к нему ли именно обращаются, а после повторного зова он тут же подошел. Каждой частичкой своего тела женщина давала понять, что с ней шутки плохи, и не дай бог тебе её не послушаться сразу же. Когда же Михаил подошел, она произнесла:

– Что это у тебя за одежда такая, юнец? Да и вид у тебя болезненный. Иди ешь! – в последней фразе отчётливо можно было разобрать не доброе приглашение, а приказ.

– Ой, Вы такая добрая! – Михаил ответил с такой широкой и добродушной улыбкой. – Спасибо Вам большое. Стампединский подбежал к ссохшемуся мужчине, стоявшему рядом с большим чаном, доверху наполненным ароматной гречкой, приготовленной по правилу «кашу маслом не испортить», который раздавал еду.

– Здравствуйте, дорогой друг! Можно каши, пожалуйста? – Совершенно по-детски произнёс Стампединский.

Старик, не слышавший вежливых слов уже так давно, после такого очень сильно изменился в лице: морщины разглаживались в одних местах, складывались в других, глаза чуть сверкнули, редкие зубы, спрятанные за иссохшимися губами, непроизвольно засверкали бы в улыбке, если бы они не были почти черными или не отсутствовали вовсе. Он взял половник покрепче, схватил каши побольше, положил в алюминиевую миску и шепотом сказал фельдшеру: «Подойди к той разбухшей тётке (сказав это, он не слишком явно указал пальцем на полную даму, стоявшую напротив с кастрюлей другой каши) и скажи, что от меня, она даст что-нить вкусненькое». Фельдшер обрадовался и сказал про себя: «Вот что добро животворящее делает!».

Спустя пару минут Михаил уже был сыт и доволен. Но тут вспомнилось ему, что он пришел сюда не для того, чтобы поесть, а работу найти. Первым делом с этим вопросом он пошел к той женщине, которая приказала ему: «Иди ешь!». По своему обыкновению, фельдшер почти всегда перед такими разговорами чувствовал некоторую неловкость, неуверенность. Перебрав в голове около сотни различных вариантов, он всё-таки начал говорить, прокашлявшись перед этим.

– Здрствйте – оговорился он – Можно задать один вопрос?

– Можно. Ещё вопросы будут?

Молодой фельдшер сконфузился.

– Э-э, да. В общем, не найдётся ли для меня тут работа? Я врач, думаю, что здесь я могу пригодиться.

Женщина пристально вглядывалась в Михаила Стампединского, как вглядываются в старых знакомых, которых не сразу узнают.

– Работа найдётся всегда, особенно для врача. – произнесла она – Но на большое вознаграждение не стоит надеяться, в деревне водится денег мало, все волонтёры работают, в основном, только на энтузиазме. Единственное, с голоду не помрёшь – кормить будем.

– Тогда я хочу у вас поработать. Скажите, как Вас зовут.

– Ладно, зовут меня Евдокия Ивановна. Если хочешь устроиться на работу у нас, то подожди минут тридцать. Сейчас обед для местных закончится, и я буду свободна.

Михаил сел на скамейку напротив Евдокии и начал ждать. Ждал упорно, неистово, терпеливо, усердно. Но прошло две минуты, и он забыл, что он ждёт чего-то. Фельдшер задался вопросом: «Чем я тут, собственно, занимаюсь», потом встал и решил прогуляться по скверу. И каждые тридцать секунд он отвлекался на что-то интересное. В этом сквере его интересовало всё: Цветы, деревья, птицы, белочки, редко встречаемые люди, облака.

Спустя пару минут фельдшер потерялся в этом сквере, потому что случайно прошёл через пролесок и оказался на улице, лежащей напротив той, от которой он пришёл к скверу. Оглянувшись, он замечает пузатенького волонтёра грушевидной формы, одетого в одежду бело-голубого цвета. Заметив эту форму, он вспомнил про Евдокию, которая сказала ему подождать, наверное, час. Он начал искать тот вход в сквер, в который он входил, думая, что так он найдёт место, где её встретил, быстрее. Он пошёл вокруг площади, думая про себя: «какая неровная по периметру площадь, всё поворачиваю на право и поворачиваю.»

Оказалось, что он сделал круга четыре с половиной, обходя сквер. Наконец-то найдя вход, Врач не нашел волонтёров и тем более Евдокию. Сердце биться стало чаще, и страх овладел им. «И как же я теперь буду?!» – думал он. От отчаяния он лёг на ближайшую скамейку, погрустил и немного задремал.

Очнулся Михаил уже поздним вечером, во рту всё пересохло. Когда он обходил площадь, он заметил круглосуточный ларёк, о котором сейчас вспомнил. В нынешнее время место, где могут что-то так поздно продать, очень редко. Желая восстановить силы и наполнить свой организм жидкостью, он пошёл в сторону, где его видел. Но в сумерках уже почти ничего невидно, поэтому иссушенный фельдшер ориентировался по звуку фонарей, стоящих у дороги, которые издают еле слышное жужжание, на ощупь и даже по запаху. Если пахнет неприятно, значит, надо идти в обратную сторону.

Дошёл до магазинчика, выдохнул. Но тут он видит, как продавец выходит из дверей, притушив внутри свет, и начинает закрывать их на четыре амбарных замка.

– Стойте! Тут же написано, что магазин круглосуточный! – Вскричал Стампединский.

– Это довоенная вывеска, сейчас ночью люди если и выходят, то только, чтобы… не знаю, люди вообще сейчас выходят из дома или нет – Продавец повернулся к врачу и на этих словах сделал очень серьезное лицо, которое всё было усеяно рубцами. Один из этих рубцов был точь-в-точь как у той парочки, с которой Михаил сегодня завтракал.

– Можно я по-быстрому куплю воды? В горле пересохло.

– Нет, приятель, извини. Если хочешь пить, то дальше по улице есть колонка.

– Спасибо.

Шел он по улице и боялся каждого шороха листвы и скрежета окон, которые трещали от ветра. В конце улицы Михаил увидел холодный свет, а рядом с ним силуэт тоненького человека. Подойдя ближе, тихо-тихо, будто боясь спугнуть, а на самом деле просто боясь странного свечения, Стампединский подкрался поближе. В том силуэте он обнаружил Евдокию. Выйдя из кустов неуклюжей походкой, фельдшер сказал:

–Здравствуйте. Простите, я совсем забыл о том, что нужно было вас подождать.

Когда он вышел и сказал эти слова, женщина посмотрела на него сначала с испугом, а потом с некоторой усмешкой. Она ответила:

– А-а, ты… Я думала тут какая-то собака спит. – проговорила спокойно

– Вы же ещё готовы предложить мне работу?

– Иди со мной, не на улице тебе же спать. И к тому же у меня нет настроения сейчас говорить о делах.

Придя домой, Евдокия указала Михаилу на диван, сказала, что дела обговорят с утра.

12.

Стампединский долго говорил слова благодарности за проявленную к нему доброту. Ложась спать, он вовсе не горел желанием рассматривать стены, пространство вокруг. Единственное, что он подметил – это что комната была небольшая, но внутри помещалось огромнейшее количество разнообразного хлама. Этот хлам не притягивал внимания фельдшера, только диван… О, как же он хотел спать. В тот момент Михаил готов был отдать всё ради хотя бы пяти минуток крепкого сна.

Заснул сразу, как перестал чувствовать тяжесть своего веса в ногах. Сон был глубокий. Спустя время начали сниться сны. Однажды Михаил решил для себя, что спать и не видеть сны – удивительно скучно. Поэтому для него вызывает всегда особый трепет проснуться и помнить яркий, красочный сон, полный событий, которые, быть может, и не имеют смысла, но его можно было найти самому. И первым образом были всякие странности в сосновой роще – месте, в котором рос маленький Мишка. Начало сна было размытым, но как только он прошел через ветки в центр рощи, видение стало чётче. Честно говоря, лучше бы он не видел этот сон и проснулся бы с ощущением потерянной красивой картинки. Грязная псина, вся в шрамах грызла кролика – вот что увидел Михаил. В тот момент он особенно жалел, что знал медицину, ведь из-за этого всё происходящее было красочнее и детальнее. А Никто не желал останавливаться. Кролик верещал и пищал. Михаил не хотел терпеть издевательств над бедным созданием, но одновременно понимал всю естественность происходящего, так как нет ничего плохого в простом употреблении пищи. Стампединский побежал откинуть собаку, собрался пнуть ее, но при взмахе ноги образ растворился, и появился новый. В этот раз сон тоже был основан на юности. Действие происходило на боксёрском ринге, куда ходил тренироваться в четырнадцать лет Стампединский. Ринг был менее цветным, чем в жизни. Сам Стампединский во сне был буквально без рук, они оторвались и стали парить напротив него. Руки начали бить и колотить Михаила, попутно при каждом ударе обрастая новыми парами рук. Фельдшер проснулся от ужаса на том моменте, когда огромный шар из рук буквально раздавил его.

Проснулся в холодном поту, весь уже измученный. Вглядевшись ещё мутными, не до конца проснувшимися глазами на свои наручные часы, еле различимые в лунном свете, он понял, что было очень рано, а до рассвета еще не скоро. Желание спать отсутствовало полностью. Протерев глаза, он сел на диван и просто начал ждать рассвета. Продолжалось это до смешного не долго. Стампединский подумал попытаться всё-таки ещё раз уснуть. Но нежелание увидеть очередной кошмар, не давала ему покоя. Михаил просто лежал неподвижно, ждал, когда сон наступит сам.

Глаза привыкли к темноте, и желание бодрствовать никуда не делось. Вместе со всем этим появилось любопытство. Фельдшер встал с дивана, чтобы пройтись по комнате и осмотреть её, но тут же запнутся обо что-то. Отпустив взгляд вниз, он увидел раскиданную стопку бумаг, после чего решил собрать её обратно. Сделал пару шагов от дивана и уперся в большой фанерный ящик. Он покрыт был трещинами и сколами, где-то слои дерева уже отламывались сами собой, а от небрежного касания фельдшера ящик чуть совсем н развалился. Михаил схватил его углы, завидев, как он качнулся в одну сторону, подобно карточному домику. Выровнял его и заметил на нём упавшую рамку с фотографией.

На фотографии было изображение семьи, во главе которой стоял тоненький и очень высокий мужчина, рядом с ним Евдокия, держали они за плечи трёх маленьких девочек, а с краю стоял юноша, он был по плечо своему отцу. Все, кроме тогда белокурой Евдокии, были черноволосыми. Сама Евдокия была гораздо ярче в лице на фото, чем сейчас, в настоящем. Тогда она улыбалась во все свои ровные зубы вместе с дочерями.

Фельдшера кольнула мысль, что он будто роется в личном, поэтому поставил фотографию на место. Но желание все осмотреть никуда не делось, и он решил быть более аккуратным и менее наглым. Сделав пару движений из стороны в сторону, Стампединский понял, что его окружает, то тут, то там были расположены четыре-пять ящиков, подобных тому, который он чуть не уронил, только меньше. Во внутрь он заглядывать не решался, но в одном открытом Михаил увидел обычные вещи. У стены за диваном стоял двухметровый шкаф с пустыми полками. Единственное, что там стояло – деревянная фигурка птицы, державшая в клюве маленький цветок.

В голове у любопытного всплыл картину из далёкого прошлого, когда, как казалось, летало великое множество птиц, они не боялись людей и иногда даже садились на маленького Мишу, то на протянутую руку, то на плечо. Затем вспомнились и другие моменты из жизни. Истории о детстве и ранней юности, которые провел в беззаботном неведении о том, что произойдет дальше.

Стампединский не заметил рассвет, который он ждал, из-за глубокого погружения в прошлое.

13.

Тем временем в соседней комнате началась еле слышная суета. Евдокия уже встала, оделась, умылась и собиралась идти будить Михаила.

– Вставай скорее! А, ты уже встал – ворвавшись в комнату, сказала она.

Михаил молчал. Он всё ещё находился в своих мыслях, не шелохнувшись при появлении Евдокии.

– Эй! Работы полно, ты же вроде собирался помогать, так что ты тут стоишь, как истукан! – Она слега пнула по ноге фельдшера, достаточно сильно, чтобы он ощутил, и достаточно мягко, чтобы не обидеть или как-то ещё не так задеть его.

– Хорошо, сейчас пойду. – Михаил начал собираться. К нему вернулся некоторый задор в глазах, обычное их состояние.

Собрался очень быстро. Было решено не тормозить и сказу пойти в центр помощи. По дороге Евдокия рассказывала, как будет жить Михаил ближайшую неделю. Он будет жить в общежитии, кормить будут утром и в обед, работает в центре помощи, где лежат больные, если необходимо, по вызову.

Вот они уже добежали до здания гуманитарной помощи. Это здание было особенно большим по сравнению с застройкой остальной части деревни, и видно было, что до войны это было либо какое-то учебное заведение, либо среда обитания всех важных чинов деревни, которую только здесь гордо называли: «посёлок городского типа». Зашли, увидели, шокировались. Внутри не было никого, даже сторожа, но и тишина отсутствовала. Из правого крыла, где находилась столовая, доносился шум, звенящий, кряхтящий, гудящий. В этот момент у Евдокии от нервного напряжения распрямились все морщины у глаз, а глаза стали шире крупной монеты. Зашедшие переглянулись, решили тихо пойти в ту сторону. Пойти они-то решили, а кто пойдет первым, понятно было не сразу. Евдокия как старшая и ответственная за работу в этом месте рвалась первой, но Михаил как мужчина, джентльмен и просто довольно смелый человек хотел первым узнать, что там происходит. Но Евдокия пошла первой, пока Стампединский объяснял, что именно он должен пойти первым.