Прогулка по осеннему саду

– Не будем о горьком, лучше ешь острое. – он снова вернул жизнерадостную интонацию в речь. Когда Михаил в очередной раз потянулся за флягой, офицер смеялся. – ты мне напоминаешь мою дочь, она, когда впервые попробовала что-то острее, чем материнское молоко, тут же заверещала, маленьким трудно понять всё удовольствие этого вкуса. Однажды она стала вытирать рот плюшевого медведя после того, как, играясь, накормила его кашей. У него аж глаз-бусинка отвалился. Так долго плакала, пока я не пришил глаз обратно.

Они сидели и продолжили общаться, будто тех мучительных секунд вражды и не было. Офицер продолжал играть, постоянно шутил и кормил своих спутников. Позже он объявил:

– Так, спим три часа, и отправляемся в дорогу, успеем к завтраку. Дальше там пойдешь сам. А теперь спим.

Валентин постелил покрывало и лёг на него в одежде, сняв только китель и повесив его на дерево, долго поправляя. Он предложил фельдшеру лечь другой стороной, но тот отказался. Стампединский уперся о дерево, подложив под спину и голову сумки. Все легли спать, и только конь всё время то копытом стукнет, то громко фыркнет носом.

7.

Рассвета ещё не было, светало вскользь поверхности земли синим цветом. Пушка припрыгивал с ноги на ногу, в ожидании начала движения. Фельдшеру было трудно встать, он ворочался в надежде продлить свой сон. Но он упал боком с дерева на землю, и это его пробудило. Валентин уже давно стоял на ногах, всё собрал, и теперь умывался в речке, особенно внимательно он проходился по своим усам. Фельдшер встал, поправил одежду и пошел к речке тоже привести себя в порядок. Затем они окончательно собрались, сели на коня. В этот раз снова не без проблем: Пушка чуть не лягнул по животу не приятно дотронувшегося Стампединского.

Первый луч солнца ознаменовал начало движения. Прохлада била по коже. Река, шедшая параллельно дороге, скоро бежала, выбрасывая вверх переливающуюся разными цветами рыбу. Вода была прозрачной, с бирюзовым оттенком, дно было гладким камнем устлано.

Валентин остановился, шелохнувшись всем телом, посмотрел вдаль. Он произнес:

– Смотри, тут две реки объединяются в одну. Очень странно, уже не время, чтобы Окаика выходила с берегов и текла по всем дорогам… Боюсь, что с домом что-то случилось. Надо спешить.

А затем, сильно размахнувшись поводьями, погнал Пушку. Сердца троих стучало в такт галопу. Мимо пролетали деревья и поля, река то расширялась, то сужалась до небольшого ручья в семь метров шириной.

Вдруг из реки что-то показалось, и фельдшер надел очки, чтобы увидеть. При такой тряске он чуть не уронил их. Он посмотрел: из реки торчали какие-то небольшие столбы серого цвета, их было не много. Михаил дернул за плечо офицера, указав туда рукой.

– Валентин, смотри!

– Да… Я уже понял.

Они подскакали до столбов и слезли с коня на берегу.

– Что это и что тут произошло?

– Не знаю, что случилось. Но это мой милый дом. Вот тут я жил. – печально произнес Валентин. – Вот тут была наша с супругой комната, а вот тут двор. – он показал рукой на три столба, вероятно, на них держался дом. Затем он стал медленно спускаться в реку, глубина ему было повыше колена.

В реке было много рыб, которая в этой прозрачной воде, бесцельно гуляла у дна. При появлении Валентина, рыбки засуетились, размахивая хвостами, и отплыли от него.

– Ты не слишком спокоен, а как же твоя семья?

– Вода обычно так не поднималась, и сейчас уже слишком поздно для времени, когда Окаика выходит из берегов. Но это не впервые здесь, просто обычно поменьше. Валя и дети, наверное, у отца. Его дом находится выше по течению. Я уверен, что с ними всё в порядке. Жалко дом, а так всё нормально.

Фельдшер захотел тоже посмотреть на дома и, закатав штаны, полез в воду. Какая всё-таки холодная река! По всему телу прошелся шок. Вокруг ног вились рыбы, вовсе не страшась пришельца. Он подошел к разрушенному дому и оглянулся. Над голубой водой возвышались брёвна, одна стена упорно преграждала путь течению, а на одном столбе разместилось гнездо для маленьких птиц. Оно пустовало, так как уже осень, пора на юг. Фельдшер посмотрел на дно. Там под тяжелым камнем торчало что-то серое, похожее на хвост белки, оно болталось от течения. Михаил подошел и отодвинул камень ногой, и оттуда потоком унесло какие-то лохмотья из ткани и последние клочки пуха, всплыли две пуговицы разного цвета.

– Поехали. Надо спешить. – Валентин отвлек от раздумий Стампединского.

8.

Они погнались за ветром к вершине горы-источника реки. Пушка, отличавшийся своей силой и выносливостью, всё равно тяжело переносил такие нагрузки. Подниматься в гору с двумя на спине и ещё груз. Он пыхтел и кряхтел, но офицер решительно отказывался останавливаться. Лишь пару раз на полчаса он просил слезть Михаила и слезал сам, чтобы дать отдышаться коню, но даже тогда он не тормозил, а быстрым шагом вел Пушку.

За спиной открывался живописный вид, который только мельком удавалось увидеть, ведь все торопились. Луга и поля, изрезанные реками и ручьями, заходили за горизонт, а Окаика из тоненьких ниточек сводилась в одну, проходящую сквозь эти земли.

Начался еле заметный дождик и тут же закончился. Остался только запах сырой свежести. После выглянуло солнце, но исчезло почти сразу.

Они подошли к плато, сели на коня и продолжили движение верхом. Вскоре, оказавшись в маленьком пролеске у вершины посреди больших камней, некогда отколовшихся от горы.

– Мы близко. В этом лесу живет отец. – сказал офицер

Тропа оказалась заброшенной, роща глухой. За деревом виднелся охотничий домик.

Он был разрушен. Валун с вершины, падая, попал прямо в бревно, на котором, все стояло. Рядом в речке лежали на дне такие же валуны. Вероятно, это повлияло на течение реки и наводнение в той деревне. Если это произошло так быстро, то вполне вероятно, что никто в той не смог даже понять, что происходит.

На вершине виднелась небольшая дыра, покрытая копотью и чернотой. Здесь кто-то был, и кто-то всё это сотворил.

Оба пребывали в шоке. Молчание прервал наивный вопрос от Михаила:

– Что же тут произошло?

– Не важно уже. – сказал Валентин – Слезь, пожалуйста.

Михаил послушался. «Уходи». Он пошел прочь.

Когда он отошел уже далеко, птицы поднялись с деревьев и тучей полетели от леса.

9.

Стампединский двигался по дороге уже пару дней после встречи с офицером. Выспавшись в комнатке такой же опустелой станции, как и та, что находилась у русла Окаики, он поднялся, быстро поблагодарил смотрителя и пошел. Как сказал смотритель, в двух километрах есть село Анлакушка. Там ходят поезда. Так что можно будет там сесть.

Михаил Стампединский в пути пребывал в бессмысленных раздумьях. Мысли в голове вспыхивали и затухали быстрее любой спички. Но одна никуда не девалась. «Поскорее бы прийти в Мел-Каструм, и выпить с ним по кружке чая».

На каком-то шагу на него нахлынули воспоминания из раннего детства. Михаил на пару мгновений потерял связь с реальностью, задумавшись о нём. В его голове всплыл пейзаж, который он наблюдал каждый день… Огромная яблоня, растянувшая свою тень повсюду, стоит на холме, а на ней висят качели. Вечерами маленький Миша раскачивался на них и, задерживаясь на мгновение на самой высоте, видел всё вокруг, как на ладони: вон там поля, вот тут улочка, вдалеке огромным пятном почти черный лес, а вот здесь его дом. Потом спускался с холма, чтобы поиграть с другими детьми. Но вспоминать о доме было болезненно, и фельдшер попытался отмахнуться от этих мыслей.

Дорога постепенно искривлялась и гнулась, и из ровной в начале теперь превратилась в извилистый серпантин, обходивший большие рытвины и ямы. За одним таким поворотом дорога терялась в пролеске. Фельдшер шел почти по прямой, перепрыгивая ямы, и лишь изредка наступал на дорогу. Дойдя до поворота у пролеска, он увидел, что находится на вершине сопки, откуда можно было увидеть бескрайние поля и маленькую деревушку из пяти-семи улиц. Вниз по склону вела крутая широкая тропа, на которой карета не сможет пройти, но человека четыре, идущих в ряд смогут.

На этом пути шли три точки, одна совсем маленькая, а другие две чуть больше. Михаилу стало интересно, что это, поэтому он немного добавил шаг. Спускаясь по склону, Михаил догнал их и уже смог разглядеть силуэты. Шли два человека и совсем сухонькая лошадь. Один человек имел очень широкую спину, одет в синюю куртку черные штаны и большие сапоги с длинными волочащимися шнурками. Рядом с ним девочка, явно очень маленькая, но одета в сотню различных одежд, а с головы свисала косичка, торчавшая из-под широкой шляпы. «Подождите» – громко сказал фельдшер, те обернулись, и даже не сбавили темп ходьбы. Михаил добежал до них и сравнявшись с этой шеренгой. «Здравствуйте, куда идете, может нам по пути?» – С ходу Стампединский спросил. «Здравствуйте, не уверен – широким басом сказал мужчина – Мы уходим из этих краёв». «Интересно, а я наоборот, но так как мы идем в одном направлении, значит, нам пока по пути. Меня зовут Михаил. А вас как?» – «Я Арам, это Рема» – проговорил мужчина, сначала указав своим большим, как палка колбасы, пальцем на себя, а затем на девочку. Затем Михаил спросил, что это за деревня внизу. Но ответа не услышал, точнее не услышал ничего. Восходящий ветер подул им прямо в лицо, из-за чего ничего услышать не получилось. Это перебило Арама, и Михаил ещё раз спросил. Арам сказал: «Вот эта деревенька – …». Переспрашивать в третий раз уже постеснялся и понимающе кивнул головой. Михаил подумал: «Дойду – узнаю, может, это та самая Анлакушка».

Началась неловкая пауза в разговоре, которая протянулась почти до самого прибытия в деревню. Даже вблизи она выглядела совершенно не впечатляющей. Встретила парой заброшенных домов, другой конец улицы был виден даже отсюда, и единственное, что могло зацепить глаз это одна сгоревшая постройка, которая по форме напоминала конус с интересной фигурой на верху, и большое трехэтажное кирпичное здание. Создавалось ощущение, что это место обошел внешний мир на несколько веков, здесь не могло произойти ничего.

«Арам! Она стала хромать ещё сильнее. Что делать?» -вдруг с испугом произнесла Рема. Арам, до этого и так казавшийся напряженным, теперь же взвелся, и это было видно по каждой части его тела: от его глаз и мимики лица, до ног, которые начало потрясывать. «Я, возможно, могу вам помочь» – произнес Михаил. «Как?» – произнесли Арам с раздражением и Рема с надеждой. Михаил объяснил, что разбирается в лечебном деле, поэтому может попробовать помочь. Арам отнекивался и тянулся своей правой рукой к поясу, на котором висела кожаная сумка размером с его большую ладонь. Но Стампединский убедил его, что у него хватит сил и знаний, чтобы справиться. Он сказал, что ему необходимо достаточно чистой воды, место, где лошадка могла лечь и не дергаться. Решили они уложить лошадь у уже не молоденькой березы, привязали её, так, чтобы она не смогла встать, выставили переднее больное копыто и начали вымывать грязь с него. Сам фельдшер уже помыл руки, достал парочку инструментов, которые могли ему понадобиться, надел очки. Чуть выше копыта воткнулся стеклянный осколок, что показалось удивительным врачу. «Где же эта лошадь ходила, раз умудрилась зацепить стекло, тем более так глубоко?». Доставали его с огромным трудом, лошадь оказалась сильнее, чем выглядела. От боли она чуть не порвала все веревки и не сломала бедную березку. Арам пытался держать её. А фельдшер крутил осколок туда- сюда, доставляя неимоверную физическую боль не только парнокопытной, но и себе моральную. Наконец стекло вылезло, Стампединский ещё раз промыл спиртом, затем перемотал тканью, которую ему дал Арам. Этот лоскут ткани сильно напоминал что-то из многочисленных одежд Ремы. Сама же Рема тряслась при виде дергавшейся животины. «Всё. Дайте ей отдохнуть, пока сама не встанет» – сказал фельдшер. «Спасибо» не прозвучало. Глубокое молчание, прерывавшееся тихими всхлипываниями девочки. Арам же хмуро смотрел то на лошадь, то на врача.

10.

Новые знакомые фельдшера присели рядом с лошадью, которая лежала, почти не двигаясь. Стампединский сел подальше, очки ещё не снял. Не любил он хоть как-то двигаться после даже самых легких работ. От некоторого безделья он стал пристально разглядывать ту парочку.

Она показалась ему теперь интереснее, чем при первой встрече, вероятно, потому что в очках можно увидеть большее. Лица обоих были круглыми, и если Рема из-за этого выглядела милее, то Араму с его постоянно нахмуренными бровями это явно не шло. Подобное сильно уменьшало серьезность, добавляя некоторую комичность такому высокому и широкому человеку. Вообще они вдвоем были очень друг на друга похожи. Глаза у обоих черные настолько, что трудно определить где радужка, а где зрачок. Сама форма глаз змеиная, хищная. Волосы темные и жесткие. Единственное отличие между ними – тон кожи. Арам был смуглее, а Рема бледная, казалось, почти до нездорового. Но что больше всего зацепило глаз валявшегося Михаила, так это то, что у обоих был шрамы-насечки над правой бровью. У мужчины четыре. У девочки точное количество определить было трудно, она прикрывала своими волосами, из-под которых торчали два таких. Спросить Стампединский не осмелился.

Фельдшер посидел ещё минуту и подумал, что стоит уже пойти дальше. На прощание махнул рукой и пошел, но «Стойте» спокойно прозвучало из уст Ремы. Фельдшер обернулся, Рема подошла и протянула ему букет из нарванных рядом цветов. «Это в знак благодарности. Спасибо Вам за помощь.» Фельдшер взял цветы, не совсем поняв, как ему на это реагировать, улыбнулся и сказал «до свидания». Рема провожала его взглядом, а Арам сидел с закрытыми глазами. Михаил уже шел далеко.

Анлакушка – табличка у входа наконец-то объявила, как называется деревня, которую с сопки увидел фельдшер. Рядом с табличкой был маленький памятник, на котором написано, что деревня так названа в честь работницы-героини, Анны Лакушевой. Родилась она здесь, а звание героини заслужила во время войны, став самым лучшим работником-женщиной. «Лучшая» – на этом слове фельдшер задержался, после пошел дальше.

Михаил шагал и чувствовал легкость в карманах, которая вызывала у него напряжение. Пощупав их, он с горечью осознал, что денег осталось может и не катастрофически, но мало. Нужно что-нибудь придумать: путь не близкий, а с тем, что он имеет сейчас, не хватит и на самое позорное место для сна на одну ночь. Поэтому было решено поискать в этом месте возможность заработать энное количество вечно звенящих монет.

Перед ним шла широкая длинная улица, которую пересекали десятки маленьких других. Главная дорога, не смотря на свою прямоту, не ясно куда вела. Что-то внутри фельдшера говорило, что идти по ней не стоит, а что-то иное перебивало эту мысль и говорило: «Иди. Что, боишься прямых дорог? ХА!». Стампединский поддался на собственную провокацию и направился вдоль большой дороги.