Татьяна

– Я первый раз в деле, это так. Но не смейте меня так называть! – запальчиво ответил прапорщик.

– Ершист, – удовлетворённо сказал командир, обернувшись к солдатам. – А я думал, он насмерть перепугался.

Немедленно представленный Буксгевдену, юный прапорщик обратился к генералу:

– Господин генерал, позвольте доложить. Противник занял Праценские высоты. Гвардия разбита. Главнокомандующий ранен и покинул поле боя, дабы не быть пленённым. Вам приказано отступать.

– Плакотарю, прапорщик. А вы не трус! Хотя такой юный. Как зофут фас?

– Михаил Фонвизин.

– Постойте, постойте, Денис Ифанович Фонвизин не родственник ли ваш?

– Он дядя мне.

Буксгевден намеревался направить удар своих колонн на правый берег реки Гольдбах, наблюдая там, как ему казалось, слабые силы неприятеля, что давало ему надежду на несомненный успех. Теперь, получив донесение юного прапорщика, сильно засомневался. Он не дал приказ о переходе Гольдбаха и не начал организованных действий, чтобы закрыться от Сульта, быстро продвигавшегося со стороны Праценских высот. Его сомнения и нерешительность продолжались до тех пор, пока с Праценских высот не полетели французские ядра на его колонны и французские пехотинцы начали заходить ему во фланг и тыл. Но осознание действительного положения вещей пришло к нему слишком поздно.

На Сокольниц, занятый колонной Пржибышевского, Бонапарт двинул дивизии Сент-Иллера и Леграна. Брошенные на подмогу Пржибышевскому несколько батальонов, были быстро перемолоты превосходящими силами противника. Колонна его была частично уничтожена, остатки её попали в плен. Единственно, что дал этот бой, Ланжерон, воспользовавшись им, вывел свои войска через Тельниц.

Увидев, что он отрезан от главных сил и окружён, Буксгевден, наконец, понял свою ошибку и в соответствии с донесением прапорщика Фонвизина дал приказ отступать. Но поздно. Теперь русские колонны, ведя бой под Тельницем и Сокольницем, вынуждены были пробиваться с боем через вышедшие им в тыл французские войска. Батальоны Дохтурова и Кинмайера отходили в направление деревни Ауезд, но им навстречу уже вышла дивизия Вандама, и русским не оставалось ничего иного, как броситься к замёрзшему озеру Зачан. Безумие охватило отступающих, когда они увидели, как неприятель, не беря в плен, добивает раненых. Под тяжестью тысяч отступавших мост через Зачан рухнул, и солдаты кинулись на лёд. Видя это, Наполеон приказал бить ядрами по озеру. Лёд треснул, лошади и люди тонули в ледяной воде. Как ни парадоксально, но это спасло большую часть русской армии, поскольку французы не могли преследовать выбравшихся на противоположный берег.

Смеркалось, и битва стала затихать с прекращением французских атак.

Но ещё до окончания сражения императоры Александр и Франц бежали с поля боя в полном отчаянии. Их свита разбежалась и нашла августейших особ только ночью, а некоторые адъютанты присоединились утром. Покинув войска, русский царь скакал несколько вёрст лишь с врачом, берейтором, конюшим и двумя лейб-гусарами, а когда при нём остался лишь лейб-гусар, император спешился, сел под яблоню, на которой качались на ветру редкие почерневшие от заморозков, сморщенные плоды, и зарыдал. Золотая бахрома эполет испуганно вздрагивала на его плечах. Холёный, прекрасно образованный самодержавный хозяин огромной страны, простирающейся от Польши до Аляски, имеющий огромную, оснащённую и обученную армию, плакал, как малый ребёнок. Немного успокоясь и придя в себя, он подумал, как хорошо, что в эти минуты его не видела его мать.

О ходе Аустерлицкого сражения (вернее было бы сказать избиения) ещё долго ходили всякие кривотолки. При этом были попытки свалить всю вину за поражение на генерала Буксгевдена. Якобы он не проявил требуемой от офицера его ранга инициативы и, скрупулёзно выполняя полученный приказ,

оставался постоянно при одной из трёх вверенных ему колонн, оставив остальные без командования. Другие брали в рассуждение тот факт, что оказавшись в окружении, Буксгевден не должен был ждать приказа об отступлении, а действовать сообразно обстоятельствам. Были и такие, кто оценивал действия генерала более благосклонно, отмечая, что в труднейшей и опаснейшей ситуации он с боем вывел из окружения большую часть войск и через три дня воссоединился с основными силами.

Союзная армия отступила к небольшому южно-моравскому городку Гедингу. Здесь, потрясённые катастрофой Франц и Александр, встретились. Оба выглядели как двое школьных оболтуса, наказанные розгами строгим учителем. Они избегали глядеть в глаза друг другу. Куда девался воинственный задор, который, как полная луна светился на их лицах накануне сражения. Франц заявил Александру, что по его глубокому убеждению продолжать борьбу с Наполеоном бессмысленно и опасно.

Буквально на следующий день Франц явился на бивуаке Наполеона и униженно попросил мира. Бонапарт, зная далеко не блестящее состояние своей армии, потерявшей на Праценских высотах двенадцать тысяч человек, и понимая невозможность преследовать противника, согласился на мировую без особых размышлений и колебаний. Он только поставил условие, чтобы русская армия отступила в свои пределы.

По загадочному свойству русской души, мы способны пировать не только по случаю победы, но и по поводу того, что нам крепко намяли бока. Поэтому шумная офицерская пирушка состоялась сразу после того, как побитые остатки русского воинства перевели дух в Южной Моравии и готовились к возвращению на родную землю.

За окнами, по-зимнему рано, сгустилась тьма. В тесном помещении, где собрались несколько офицеров, качался сизый табачный дым, трепетный свет свечей еле пробивался сквозь него, едва прорисовывая сидящих за столом людей. Компания уже достигла той стадии, когда говорят все разом, пересиливая звон бокалов, хлопки пробок, и мало кто слушает.

В тёмном углу сидел самый молодой и самый трезвый, прапорщик – Михаил Фонвизин. Он отказывался от вина. Ему было грустно видеть, что нет обычного в таких случаях веселья. Перед ним, размытые табачным дымом, мелькали усатые, разгорячённые вином лица, эполеты, расстёгнутые мундиры, белые повязки на раненых. Но не было праздника. Ни одного весёлого лица.

Глядя на бокал, наполненный вином, чуть покачивая сокрушённо головой, один из офицеров сказал, как бы самому себе, но достаточно громко, чтобы его услышали в густом гомоне:

– Позор, господа… Какой позор! Теперь они будут считать нас трусливыми бездарями.

– Ещё легко отделались, – возразил ему кто-то.

– Да, мы отступили, – заговорил, горячась, некто в самом тёмном углу, – но основная часть нашего войска вышла из передряги, и это под обстрелом и напором врага, мы сохранили более половины нашей артиллерии.

– Если бы главнокомандующий не задержал на высотах дивизии Коловрата и Милорадовича, мы бы теперь чистили бонапартовы конюшни! – раздался возглас в другом конце стола.

– И это непобедимая русская армия, господа офицеры? Я вас спрашиваю, где она, эта непобедимая? – последовал крепкий удар кулаком по столу. Подпрыгнули и зазвенели бокалы. – Сто лет после Нарвской битвы Россия не знала поражений! Сто лет, господа! Что же это с нами? Я хочу знать, что с нами!

– А я скажу так, – заговорил тот, кто сказал о позоре, – всё дело в том, что нами командуют бездари. Если кто-то считает, что сражением распоряжался главнокомандующий, он сильно заблуждается. Как бы не так…

– Кстати о главнокомандующем! – громко сказал полковник с рукой на перевязи, вставая. – За него я предлагаю тост.

В этот момент открылась дверь, и в комнату вошёл штабной офицер. Шум немного стих, все обернулись с неудовольствием на лицах.

– Добрый вечер, господа офицеры! – сказал он, сделав два шага к столу. – Прошу внимания. У меня важная новость. Только что стало известно, что государь отстранил главнокомандующего от дел. Ему в вину поставлена наша неудача под Аустерлицем.

Это сообщение словно отняло голоса у всех присутствующих. Возникло замешательство и полная тишина, мало-помалу переходящая в усиливающийся ропот. Со всех сторон послышалось: «Какая несправедливость!», «Так обидеть старика…», «Государь сам распоряжался» и, наконец, «Во всём виноват этот бездарь Вейнротер».

– Господа, – снова заговорил штабной, – его милости виднее. Предлагаю тост за нашего государя императора!

Офицеры нехотя подняли бокалы, но кто-то, вскочив, выкрикнул:

– Отмстим Франции!

В ответ офицеры единодушно выдохнули «Ура!». Бокалы взметнулись под гул одобрения.

Штабной офицер снова привлёк к себе внимание.

– Господа офицеры! Я имею честь сообщить вам и приятную новость. Милостью государя императора многие из вас, особо отличившиеся в сражении, награждены. Вот приказ и пусть каждый найдёт себя в нём.

Список при общем возбуждении переходил из рук в руки, пока вдруг не поднялся майор Аренин.

– Господа! Я нашёл в списке самого молодого из нас – прапорщика Фонвизина. Ему семнадцать лет. Однако в сражении он показал себя отчаянно смелым. Спас от окружения моих солдат и меня. При этом он весьма рисковал. Я сам видел, как под ним убили лошадь неприятельские конные егеря и едва не схватили самого. Мы, благословение Богу, его отбили. Так вот, господа, юный прапорщик удостоен Анны четвёртой степени. Встаньте, прапорщик, покажите себя.

Смущённый до крайней степени Фонвизин, улыбаясь, поднялся из-за стола.

– За нашу доблестную молодёжь, за будущее матушки России. Ура! – поднял тост майор Аренин.

Пламя свечей качнулось от многоголосого «Ура!»

Приближённых Бонапарта озадачило полное отсутствие в императоре ликования по поводу, как они считали, полного разгрома союзной армии под Аустерлицем. Ведь они, не считая убитых, пленили почти двадцать тысяч солдат и офицеров противника со знамёнами и значительную часть его артиллерии. Наполеон, обычно сдержанный в эмоциях, теперь казался к их недоумению мрачным более, чем прежде. Когда кто-то из них спросил его о причине тяжёлого расположения духа, он разъяснил своим пребывающим в эйфории маршалам к их изумлению, что победы как таковой он не видит. В его разумении, одержав победу в битве, французская армия оказалась неспособной для развития успеха, потому что основные силы противника не разгромлены. В союзной армии после битвы оставалось ещё около сорока тысяч человек, отступивших организованно под обстрелом французских пушек и спасших более половины своей артиллерии. Наполеон учитывал, наравне с вооружением, силу ожесточения русских, при которой преследовать их было чрезвычайно опасно, как бывает опасно охотнику преследовать раненого зверя.

Победу Наполеон, в отличие от своих маршалов, видел в том, что Австрия вышла из войны, с ней он заключил мирный договор и, таким образом, покончил с Третьей антифранцузской коалицией, чем практически подчинил себе всю Европу.

Однако, российскому императору урок не пошёл впрок. Уже через год он вступил в новую, Четвёртую коалицию против Франции, куда вошли Англия, Швеция, Пруссия и Саксония, что повлекло за собой чреду кровопролитных сражений в основном на территории Восточной Пруссии.

Глава третья

8 октября 1806 года Пруссия объявила войну Франции. Это было итогом борьбы в придворных кругах прусского короля. Он-то желал остаться в нейтралитете, но слишком много было недовольных наложенным Англией эмбарго на все прусские суда, чтобы нейтралитет сохранялся. К тому же созданный Наполеоном Рейнский союз не позволял Пруссии объединить германские государства, лишая её исторической перспективы.

Роковыми для Пруссии оказались два фактора: слабость её армии и высокомерие её одряхлевших высших чинов армии. В одном из гарнизонов возраст 19 генералов составлял в сумме 1300 лет. Однако эти бравые старцы считали, что война с Наполеоном будет для них чем-то вроде увеселительной прогулки. Но уже через неделю война фактически закончилась. Две прусские армии во главе с королём, племянниками Фридриха Великого принцем Брауншвейгским и фельдмаршалом Миллендорфом были разгромлены в один и тот же день, 14 октября, в двух генеральных сражениях – под Йеной и Ауэрштедтом. Остатки этой армии с принцем Гогенлоге сдали оружие в Пренцлау и сдались французскому корпусу. Как выразился несколькими годами позже в присущей поэту манере Генрих Гейне, «Наполеон дунул на Пруссию, и её не стало».

Однако создатели и организаторы теперь уже Четвёртой Антифранцузской коалиции лелеяли надежду на реванш. По причине их фантастической самонадеянности через прусскую Польшу и восточную Пруссию прокатились смертельной колесницей бога войны жесточайшие битвы под Пултуском, Прейсиш-Эйлау, Гутштаттом и Гейльсбергом и, наконец, в июне 1807 года под Фридландом, где русская армия, едва уклонясь от окончательного разгрома, ушла из восточной Пруссии на свою территорию. Беннигсен, будучи главнокомандующим русской армией находился в состоянии полной растерянности и настаивал перед императором о немедленном перемирии. Но и Наполеоновская армия была потрёпана до основания. Взаимное обескровление вынудило обоих монархов, русского и французского, заключить трактат, известный под названием Тильзитского мира.

3 июля Александр послал к Наполеону своего представителя с предложением заключить перемирие. Но прежде он мучительно колебался в выборе парламентёра. После в высшей степени неудачного для русской армии сражения под Фридландом выбор действительно был крайне затруднён, потому, что в фридландской бойне русская армия потеряла огромное количество офицеров. Все самые лучшие генералы, были ранены или больны.