Вновь: первые сыны

– Если это так тяжело…

– Я справлюсь! – процедила сквозь зубы Изабелла, все поглядывая по сторонам.

– Хорошо. Я тебе верю.

Изабелла удивилась этим словам и тону.

– Помнится, мы не допускали такую роскошь.

– Да брось, целых десять часов полета….

– Большую часть времени я спала, так что не так и хорошо мы узнали друг друга.

– Да, но в нашем положении и эта малость может спасти.

– Ну, как минимум тебе я стала доверять больше, раз все еще жива и здорова.

– Хитрюга.

– Пора придумать новую хитрость.

– Это да. Пока летели, не было ни одного сигнала или сообщения, будто бы этот Буревестник прячется. Но раз уж идти нам больше некуда, предлагаю пока просто следовать за Коваком, там разберемся.

– Твое спокойствие начинает уже раздражать.

– Я немного перестал удивляться после Колыбели.

– Здесь ты не одинок.

Изабелла была рада Буревестнику под двум причинам: он далек от Колыбели и является его полной противоположностью. Теплый и просторный остров более не вызывает чувство прекрасного и умиротворенного, не в последнюю очередь из-за ее матери, которая даже на расстоянии умудряется преследовать ее.

Алви подошел к двери номер один, в очередной раз убедившись в отсутствии имен – везде были лишь номера комнат. Немного подумав, он приложил руку к панели первой комнаты, преждевременно взглянув на Изабеллу, будто бы ища зрителя. Но панель отчиталась о несовпадении, пресекающем дальнейшие возможности контакта. Алви был скорее удивлен, нежели просто разочарован. Изабелла уже хотела уточнить причину его глубокого погружения в мысли на этот счет, ведь он так и стоял у первой двери, утопая в своих неизвестных ему мыслях, но тут Ковак сказал четко и ясно, прервав любое отклонение от маршрута:

– Насчет оружия вопрос все еще актуальный. – Он стоял и смотрел на них с отсутствием и намека на легкомыслие. Оба достали из-за пазухи куртки по пистолету, удовлетворив Ковака.

– Почему ты просил не трогать кровь? – спросила Изабелла.

Ковак достал из куртки инъектор с парой капсул неизвестной жидкости.

– Это поможет, если заразитесь.

– Даже не смей! – Внезапная угроза Алви подкрепилась воинственным нравом, готовым пустить представленный пистолет в его прямое назначение. Ковак и бровью не повел.

– Мы можем за себя постоять. – Изабелла подошли ближе, вместе они образовали точки треугольника.

– Я это не для вас делаю. – Пауза была тяжелой. Чуть уступив, Ковак сказал следующее: – Просто поставьте на предохранители. Первые изменения касаются памяти – если мне повезет, то хотя бы стрелять не будете.

Алви подошел к нему ближе, внимательно осмотрел лицо, будто бы ища в нем что-то знакомое, потом бросил взгляд на двери лифта, а уже когда сделал пару шагов под тяжелым гнетом вынужденного потакания, кивнул Изабелле в поддержку просьбы.

– Теперь расскажешь, что здесь творится? – спросила, теряя терпение, Изабелла.

Ковак посмотрел на них раздражающе непринужденно.

– Спустимся в лабораторию Альфа, там вы все и увидите.

Изабеллу все это раздражало – отсутствие конкретных ответов на простые вопросы, да еще и доверие к этому Коваку ниже допустимой нормы, отчего хочется начать допрос с пристрастием. Но все это получается сдерживать, отвлекаясь от погрязшего в глубоком смятении Алви. Это особенно выделилось в нем уже через минуту, когда Ковак открыл двери лифта, спровоцировав у того интуитивную реакцию самообороны против накинувшегося на него создания страшной мутации. Алви сделал мощный пинок в живот существу, отдаленно напоминающему взрослого человека, что выиграло лишние две секунды на снятие предохранителя для совершения точного выстрела в голову. Сделав шаг назад, он освободил место для падения мертвого тела вперед. Быстро, строго, почти незаметно для Изабеллы случился первый контакт с ужасным во всех смыслах врагом: черные коросты на теле перемешивались с густыми белыми волосами по всему телу ростом в метр шестьдесят и весом в пятьдесят килограмм примерно, отсутствие каких-либо гендерных признаков, большие когти, глаза посажены глубоко, нос маленький, крепкие мышцы. Не успела она наставить на Ковака пистолет, как тот, уже стоя в лифте, с досадой сказал, глядя на мертвое тело:

– В следующий раз надо тройную дозу транквилизатора.

– Это что еще за тварь?!

Он посмотрел на нее так, как если бы не понял вопроса, но спустя мгновение, ответил вполне разумно, понимая ее злость:

– Та самая, почему я хотел дать вам вакцину.

Изабелла еще раз посмотрела на мертвое тело, над которым все еще недвижимо, целясь в голову, стоял Алви.

– Веди своего друга, а то времени у нас немного, в отличие от работы.

Сводка 1

Я завидую тебе.

Слова редко передают истинную суть. Пусть причина, обрисованная словами, редко бывает подлинной, определить начальную точку отсчета на пути к достижению понимания стоит именно со слова. Ты знаешь, как мало я могу, но даже это играет порой незаменимую роль. Прошу, дочитай эти сводки. Ты прекрасно знаешь – лгать я не буду. Таковая моя уникальная для тебя и остальных точек на карте роль. Когда-то я считала мои знания излишком, грузом, тянущим во все стороны. По прошествии времени я стала любить этот дар. Знания даруют силу не только в управлении тем, от кого происходит сокрытие, но и тем, кто боится этих знаний. Я долго думала, как вступить с тобой в разговор правильно. Это нужно сделать, оставить все в нынешнем положении не видится мне ни справедливым, ни продуктивным. Мой голос насчет твоего пути не имел веса, ты это знаешь. Как знаю я, что твоя заслуга в этом все же есть. Я не пытаюсь уколоть тебя, возрождая воспоминания, проходя вновь через причину и следствие. Я лишь хочу обозначить то, чем все закончилось и началось. Думаю, здесь мы можем перейти к причине. Ты имеешь право знать. Знать все, что было, потому что такова моя роль – принести знание. Бескорыстно, честно, отрицая и намек на осуждение или оценку. Я лишь несу весть. У нас с тобой сейчас простая связь, которую ты можешь считать оскорблением, ты имеешь на это право, так же как я имею право на требование быть услышанной. Настроить новую взаимосвязь будет важно и тебе, и мне. Есть фундамент, рушить который я не могу. Да и, откровенно говоря, не вижу смысла. Ты – семья. Моя семья. Ты можешь быть против – ты и так против. Но этот факт служит основой, законом природы, держаться за который следует в самый жуткий час. У тебя такой был и есть. Я это понимаю и знаю. А ты знаешь, что решение принимала не я, да и права голоса мне никто не дал, как и не должен был дать. Наши роли обозначены в нашей сути. Твое странствие было не моим решением. Но! То, что я еще никому не говорила, звучит просто – я завидую тебе. Обрести свободу – большого стоит. Если ты и назовешь меня матерью, то лишь из-за приличия, это я принимаю и принимаю. Я оставила тебя. Таков был мой дар. Дар, который не совсем мой, но все же я согласна с ним. Как и согласна с тем, что одиночество бывает полезно. Твое полезно не только для всех. Оно полезно для тебя даже больше, чем для них всех. Возможность отвязаться от прошлого, отрезать преследование причин и следствий стоит твоей жертвы. Это вопрос не справедливости, и ты это знаешь. Это вопрос выживания. Мы не в том статусе, чтобы разбрасываться своим потенциалом. Даже я, вопреки сути, могу влиять на большее, чем тебе кажется. Но я осторожна, потому что моя родительская роль требует этого. Странно, по даже я, вопреки возрасту, все еще учусь понимать истину базовой роли. Я признаю свою зависть, как и несовершенство своей роли. Встречного от тебя я не прошу. Такое нельзя просить. Время существует для каждого свое. Лучше всего я усвоила это благодаря своей матери. Ее суть – явление, неподвластное мгновению. Но я, пусть и не признана тобою как матерь, все же признаю тебя своим ребенком. А ребенку нужно путешествие, чтобы найти себя, чтобы испытать все свои крайности. И возраст тут не важен. В конфликте рождается истина, и мы с тобой знаем это. Осадок будет еще долгим, потому что это является удобрением для роста. И я рада сказать тебе, что, опираясь на фундамент своей роли, фундамент искренности, обретаю в своем времени рост, которого ранее и не думала знать. Оказалось даже, противоречий этому попросту нет. Я имею на это право. Как минимум отныне. Это не значит, что основа исказится, – скорее наоборот, я решила держаться за нее еще крепче. Это означает, что основа эта станет ориентиром и для тебя. В нашей сложной жизни, жизни причин и следствий, нужна простая опора. Наши роли – одна из таких опор. И все то, что я расскажу дальше, является искренним слепком истории.

4

После того как Ковак сказала Анне: «Тебя я люблю больше», они пролежали в кровати еще минут двадцать, плавая в невинных и честных чувствах друг к другу. Уже одеваясь, чтобы наконец выйти из комнаты, позавтракать, а потом заняться контрольной проверкой проектов перед завтрашним отлетом с Буревестника, Анна сказала неожиданное:

– Давай у меня остаток дня посидим.

Ковак озадаченно посмотрел на нее, засучивая рукава клетчатой рубашки.

– На Опусе, дорогой мой, нас ждет лишь шум… да гам. Мой радиоотдел ныне и ценен здесь, что нет вокруг на сотню километров ничего и никого. Никаких шумов, частоты чисты.

– Но на Опусе есть своя обсерватория и нехилая такая антенна на горе…

– Тебе вот этот спор сейчас зачем? – Наигранное недовольство безошибочно указало Коваку на его глупость, отчего он, повинуясь наитию, обнял ее и поцеловал.

– Давай я только сначала проверю своих малых, допишу отчеты, ну… а потом поднимусь к тебе, да, будет и правда здорово. Дашь послушать Вселенную.

– Думаю, лучше уточню, что я тебя жду там одного.

– Да-да, я понял, Адама обойдется.

– Спасибо. – Чмокнув Ковака в лоб, Анна первой вышла из комнаты, сразу же подметив отсутствие кого-либо еще. – Похоже, все уже давно работают.

– Ну или также отмечают последний день аналогично нашему методу сна и любви.