Партиец

Ниже была приписка, похоже сделанная самим Сталиным:

«Материалы у вас теперь есть. Жду законы, что урегулируют вопрос».

Вот так. Назвался груздем – полезай в кузов. Пришли они вечером, когда родители были дома, поэтому скрыть их визит не удалось. Отец стал еще мрачнее, но промолчал. И вообще будто стал избегать общения со мной. А моя попытка прояснить его отношение наткнулось на твердое «я уже все сказал». И все.

С материалами я ознакомился быстро. А вот какой закон придумать, который бы учитывал и интересы рабочих, и позволил бы выполнить декрет, с учетом тех проблем, которые озвучили на допросах директора, возник затык. Пусть не один закон, а несколько, но все равно мне катастрофически не хватало знаний, как учесть максимальное количество ситуаций. Пришлось идти на поклон к более компетентным людям. А конкретно – к своему декану. Мне показалось, что когда он подписывал документы на мое отчисление, был очень этому не рад. И я вызываю у него хоть какую-то симпатию, а значит, сразу он меня с моей просьбой не пошлет.

– Огнев, – поморщился Александр Александрович, выслушав меня, – вот неймется тебе! Думаешь, раз товарищ Бухарин за тебя заступился, так теперь тебе море по колено?

– Нужно все доводить до конца, – упрямо заявил я.

– Я не буду тебе помогать, – прямо сказал декан, разрушив все мои надежды. – Но… – надежда робко подняла голову, – дам нужную литературу, с которой ты сам сможешь разработать такие законы. Приходи завтра.

Александр Александрович не подвел. Он не только дал мне литературу, но и подчеркнул, на что нужно обратить внимание, и даже короткие пометки сделал, указав возможные подводные камни.

Мы с Михаилом Ефимовичем на заводы так и не сходили. Когда он это предложил, я честно рассказал ему о задании товарища Сталина и о том, что он уже провел расследование. Кольцов задумчиво покивал и попросил держать его в курсе дальнейших событий по заводам.

В итоге с составлением законов я провозился почти до середины ноября, и пока у меня получился всего лишь черновой вариант. Увы, больше мне времени не дали. Пятнадцатого числа в квартиру постучался тот же ОГПУшник, который мне доставил конверт, и потребовал мою работу. Я честно предупредил, что она еще не окончена, но мужчине было все равно. У него приказ – забрать у меня документы, связанные с доставленным им почти месяц назад конвертом.

– И еще, – тщательно уложил он переданные бумаги в планшет и достал из кармана записку. – Приказано передать лично в руки. За ответом приду завтра.

В записке товарищ Сталин просил меня изложить тезисно мои мысли по статье товарища Бухарина, как я ему озвучил их на приеме. Желательно – в максимально простой и доступной форме, чтобы понятно было любому рабочему. Мне бы насторожиться от этой последней приписки, но я не обратил на нее внимания. Подумал, что товарищ Сталин мог что-то не понять в прошлый раз, да не хочет показывать этого обычному студенту. В очередной раз гордыня сыграла со мной дурную шутку.

Мысли я изложил, как и просил товарищ Сталин – тезисно и максимально доступно любому человеку. После чего на следующий день с чистой совестью отдал листки тому же сотруднику ОГПУ, а сам умчался из дома на свидание с Людой. Мы шли в кино. Давно там не были.

В первый раз я пошел на иностранный фильм. Он назывался «Цирк» с Чарли Чаплином в главной роли. Это имя было мне знакомо по прошлой жизни, хотя и только косвенно. Мне было известно, что он комик, актер, был звездой немого комедийного кино. Сам же его фильмы я раньше не видел. И тем интереснее мне было посмотреть на будущую легенду на широком экране.

Мы с Людой хохотали до слез. Как забавно Чаплин отыгрывал бродягу, попавшего в переплет с карманником и случайно ставшего звездой цирка! Люда переживала еще и за главную героиню – дочь хозяина цирка. Ей было обидно за бродягу, не получившего ее любви, но в то же время она была рада, что девушка в конце обвенчалась с другим парнем, в которого влюбилась с первого взгляда. Так в фильме еще и «экшен» был! Пусть и не такой, как в кино будущего. Акробатические трюки под куполом цирка, смертельная опасность для бродяги, которому пришлось идти по канату, а в этот момент на него напали обезьяны… Да уж, режиссер фильма определенно был не обделен талантом и умел как держать зрителей в напряжении, так и дать им выдохнуть и посмеяться.

На время просмотра я позабыл обо всех проблемах, что на меня свалились, и просто отдыхал душой. Даже отсутствие речи не помешало передаче атмосферы и не портило динамику фильма.

Уходили домой мы счастливые и удовлетворенные.

На волне эйфории я не удержался и спросил Люду:

– А ты бы как поступила на месте этой Мирны?

Та задумалась на минуту, и после уверенно ответила:

– Также!

Пока провожал девушку, успел отхватить много долгих и жарких поцелуев. Даже холодная погода не помешала, хоть пару раз Люда и напоминала, что губы можем обветрить. Но это было кокетство. Ей и самой очень нравилось и хотелось больше. Я это чувствовал. Увы, хоть желание развить более «тесные» отношения было обоюдным, Люда стойко держала оборону, и все же призналась, что до свадьбы никак нельзя.

– Так выходи за меня! – выдохнул я, совсем потеряв голову.

Девушка покраснела и тихонько прошептала:

– Я подумаю.

– Чего? – не такого ответа я ожидал.

Но звонкий смех Люды все расставил по местам – меня просто дразнили. Когда я это понял, то тут же попытался защекотать Люду, в «наказание». Это вылилось в новые поцелуи, и расставались мы с большой неохотой.

А на следующий день после того, как я отдал листки с тезисами по статье товарища Бухарина, грянул гром. Шестнадцатого ноября началось очередное собрание Пленума Центрального Комитета. На нем товарищ Сталин начал с зачитывания результатов инициированной им проверки предприятий, на которых был досрочно введен семичасовой рабочий день. Так у него получилось, что я то ли не при чем оказался, то ли действовал под его руководством. Имени моего он не называл, но слова «были проверены жалобы трудящихся, о чем после создан развернутый доклад в виде статьи» интерпретировать иначе было сложно. Особенно тем, кто не знает, с чего все на самом деле началось. И далее товарищ Сталин продолжал:

– … как мы видим, вместо того, чтобы взвешенно оценить собственные силы, указать на необходимость доработки декрета, люди на вверенном им посту пытались выслужиться, – вещал Иосиф Виссарионович. – А когда не получилось, обвинили в своих ошибках доверившихся им людей, и чуть ли не вернулись к крепостному праву! Мы это не должны оставлять без внимания. Все директора заводов, превысившие свои полномочия, должны быть сняты с постов и сурово наказаны! Что касается декрета – никто его отменять не намерен. Но необходимость его доработки имеется, а главное – он должен быть подкреплен законами нашей Советской власти. Я предлагаю Пленуму ознакомиться с черновым вариантом законов, которые необходимо ввести.

Когда я читал стенограмму Пленума, то моему изумлению не было предела. Фактически уже одно это для людей, знакомых со мной и моей работой над статьей, могло сказать, словно я работал по указке Сталина! Но и это было не все.

Через день в ходе Пленума Иосиф Виссарионович обрушился уже на товарища Бухарина и его сторонников. Ловко используя написанные мной тезисы, он в пух и прах разбил его утверждения о необходимости Советской России идти по «американскому пути». Николай Иванович был назван сначала мечтателем, а после и вовсе завуалированно обвинен в попытке контрреволюции.

– … есть мнение, что товарищ Бухарин не до конца понимает, что такое коммунизм. Или же, намеренно искажает его смысл, подспудно пытаясь вернуть нас к дореволюционным порядкам. Он искажает изначальную суть НЭПа, призванного стать переходным периодом, а не начальной базой для развития капиталистических отношений в нашей стране!

Такого жесткого «наезда» на Бухарина похоже не ожидал никто. Все же бывший соратник, пусть и вставший в оппозицию. Особенно этого не ждал сам Николай Иванович. Он даже вскочил на Пленуме и попробовал перебить Иосифа Виссарионовича, но куда там.

Закончил Сталин и вовсе для меня феерично:

– … и все это было подмечено даже не мной, а молодым комсомольцем, беспокоящимся о будущем нашей страны! Именно благодаря товарищу Огневу, мы сейчас хорошо видим, насколько товарищ Бухарин неправ в своем видении развития сельского хозяйства, и сколь опасен такой путь для самих устоев коммунистического общества!

Фактически Сталин сделал меня этой фразой «доносчиком» в глазах одних, «человеком Сталина» в глазах других, и «предателем» в глазах тех, кто знал об участии Бухарина в моей судьбе.

Глава 3

Ноябрь 1928 года

Пленум закончился, а его последствия для меня только начались…

– О, смотрите, Флюгер идет! – раздался голос в коридоре, заполненном студентами.

Понять, кто именно воскликнул, было сложно, слишком много народу. Но по обратившимся на меня взглядам, сразу стало понятно, кого имеют в виду.

Так и не найдя кричащего, я пошел дальше к аудитории. На меня кидали разные взгляды. Кто-то смотрел сочувственно. Кто-то со злорадством. Были и просто любопытные. Но большинство смотрели либо с презрением, либо с брезгливостью. Оно и понятно – только недавно среди комсомольцев разнеслась новость о моем исключении и последующем восстановлении благодаря слову товарища Бухарина, и вот уже товарищ Сталин на Пленуме говорит, что я накатал на Николая Ивановича «донос», раскритиковав его речь. Такая себе «благодарочка». И понятно, почему «флюгер» – тот, кто поворачивается в разные стороны, в зависимости от ветра.

Мог ли я изменить отношение окружающих ко мне? Не знаю. Возможно, но тогда пришлось бы кричать чуть ли не на каждом углу, что с Бухариным я не знаком и его помощь мне, его личная инициатива, а мое мнение о его речи вызвано желанием лучшего будущего стране… Дало бы это что-то? Может и дало. Но мне подобное поведение казалось глупым, да и смысл стараться понравиться абсолютно незнакомым мне людям? Но вот с родителями и Людой объясниться точно придется. Отец пока выступление Сталина на Пленуме не читал – все еще не желает вникать в политику после своего ухода из партии. Но уверен, уже сегодня его на работе просветят. Знает ли Люда, мне пока было неизвестно. Лишь вечером встретимся. Осталось дожить до этого вечера.

Жидунов все же решился поговорить со мной. Вызвал через Рябинцева, чтобы я зашел к нему после пар. Но до встречи с Георгием Юрьевичем у меня состоялся разговор с нашим деканом. Он как раз проводил у нас последнее занятие и попросил меня задержаться. Уходя, студенты бросали на меня кто насмешливый, а кто и пренебрежительный взгляды. Были и те, кто тихо прокомментировал, что вот «сейчас-то мне достанется». Александр Александрович слыл в университете человеком строгим, но справедливым, не терпящим халатного отношения к своему предмету и откровенного вранья.

– Сергей, – начал он, когда мы остались одни. – Не буду читать тебе нотаций. Просто не хотелось бы терять хорошего будущего юриста из-за того, что он сложил голову, слишком рано сунувшись в политику.

– Слишком рано? – удивился я, ожидая иных слов. – То есть, вы даже не сомневаетесь, что я бы сунулся туда?

– Любой хороший юрист – политик. И чем он лучше, тем выше может забраться, – пожал плечами Жижиленко. – Но кроме знаний, нужен еще и опыт. А у тебя его нет. Вот скажи, ты рад тому, что товарищ Сталин на весь Союз озвучил твою работу?

– Не очень, – признался я.

– А ты предполагал, что он может так поступить?

– Нет.