На кромке сна

– Говорю: подхожу я сейчас…

– Вот! – гаркнул Денис. – Тебя ничего не смущает в этих словах?

И тут Паня понял, о чем идет речь.

– Извини, пожалуйста, я сегодня припозднился, такая глупость вышла, даже говорить стыдно… – но говорить Пане стало не только стыдно, но и страшно. Он понял и кое-что еще, о чем можно было легко догадаться, глядя на то, как Денис продолжал политкорректно домогаться стекла. – Постой, так это не ошибка? Ты меня что…

Руки перед стеклом застыли.

– Ну, так что я тебя? – спросил Денис, забирая последний оставшийся, верный ответ у пристыженного своей же глупостью школьника.

– Заменил?.. – не то ответил, не то спросил шепотом Паня. Он не решился произнести тот глагол, который, однако, точнее бы описал ситуацию, когда твое рабочее место занимают, а тебе приходится искать новое.

Дэн молчал, не спеша делиться той определенностью, с которой ему видится ситуация.

– Постой, Дэн, но ты же знаешь, я никогда не опаздывал, отпуска у меня копятся…

– А жаль, – отрезал Денис с такой интонацией, когда не очень понимаешь, кому именно жаль. – Поехал бы куда-нибудь на недельку, погрелся бы на солнышке, выспался, отдохнул, и вот такого бы не произошло, – при этом «вот такого» Денис повернулся, указав пальцем на Паню, и тот понял, что имеют в виду его местами почерневшую от влаги синюю куртку, пятно на сером, в крапинку, ковролине от натекшей с ботинок бурой грязи, сходящий с щек румянец и, конечно, его потные волосы, засохшие иголками. – Ты себя видел вообще?

Паня принялся стягивать с себя куртку.

– Да я не про это, оставь. Ты у врача давно был? Тебе страховка зачем? Пойми, – Денис тяжело вздохнул, как если бы он о чем-то жалел, – это твоя жизнь, делай с ней что захочешь вплоть до принудительного выключения, только здесь, будь добр, нажми «ctrl-s». А так, увы, но твоя нетрудоспособность нам дорого обходится. От этих слов у Пани заныло в животе.

– Дэн, Дэн, послушай… ну ты сейчас о чем вообще? Ну какая нетрудоспособность? Опоздал на полчаса, каюсь, но за полтора года ни одного прогула, ни одного опоздания…

– Ну, а мы тебе за это полтора года деньги платили.

– Полчаса…

– Послушай, у нас с тобой, видимо, разные представления о нашем, так сказать, предприятии и о тех столбах, на которых оно стоит, – Денис подошел к своему стеклянному столу, оперся на него руками, прогнул спину и пару секунд смотрелся в его зеркальную поверхность, после чего резким движением поднял голову, будто только заметил постороннего человека в своем кабинете, наградив его острым неумолимым взглядом, – Пань, ты и есть столб. Один из таких столбов. И в этом здании нет несущественных опор – у нас тут как на испанском празднике, когда над площадью поднимается башня из людей. Лишних не держим, жесточайший отбор. Потому мы и крупнейшая IT-компания в России, оборот в отчетах не умещается. Потому твои друзья и могут прийти сюда попить халявный кофе и поиграть в пинг-понг, а ты сам – нехило заработать. Но если опора необходима, это не значит, что она незаменима. Это как Сталин говорил…

– Незаменимых людей нет, – с внезапной для него самого покладистостью вставил Паня.

– И себя ведь имел в виду, как настоящий мудрец… – как бы в задумчивости сказал Денис. – Впрочем, с того времени немало опор полегло, хотя растут они из тех же мест… Но вернемся к нашим электроовцам. Ты как вообще считаешь, откуда берется хороший продукт? Кто его делает? Ребята из креативного отдела? Маркетологи? Кодеры?

– Наверное, все вместе? – несмело ответил Паня.

– Отчасти так. Но знаешь, что делает их всех сотрудниками именно нашей компании? Все они пашут без продыху и время свое капитализируют так, что для них выражение «время – деньги» – не какая-то присказка, чтобы разогнать пустой базар, а алхимическая формула, где одно переходит в другое без примесей лени и залипухи в телефон.

– Подожди, но как же идейные вдохновители? – возразил Паня. – Пахать можно сколько угодно, только вот потом окажется, что твоя пашня была, извините, на свалке в Мозамбике… – он осекся, поняв, что язык его от какого-то сдержанно-воинственного чувства, трепетавшего в районе солнечного сплетения, немного опередил его мысль.

– Паня, подойди сюда.

Паня подошел.

– Посмотри в окно.

Там, внизу, струилась дорожная артерия, полная кровинок, стремящихся в центр, чтобы мозг не умер от кислородного голодания.

– Что ты видишь? – спросил Денис.

– Шоссе, машины, дома, эстакады – Паня называл первое, что попадалось ему на глаза.

– Правильно. А что это вдоль шоссе?

– Ну, офисные здания, станции метро… магазины?

– Именно, магазины. Они тянутся вдоль больших дорог, транспортных узлов – артерий города. Это и есть твои идейные вдохновители, идеалисты твои, Паня. Древние цивилизации возникали на берегах больших рек, их воды, разливаясь, орошали земли, где росли пшеница и ячмень. Ими кормили домашний скот, зерна мололи и выпекали хлеб. Река дает нам жизнь. Она дает жизнь всем умельцам, изобретателям колес различной запрещенности и народным умам. Они стекаются на шум стремительно и широко бегущей воды. Это не реки текут вдоль ларьков – это ларьки тянутся вдоль реки. Ну не ларьки, это раньше еще – торговые центры, лофты, барбер-шопы, антикафе, кальянные и прочая крафтовая дребедень для хипстерских кошельков. Слова меняются, но подразумеваемое остается прежним. И мы с тобой, Паня, и есть река, точнее – мелкие рыбешки, плывущие по ней. Это мы своими маленькими хвостиками создаем те завихрения, что, множась, сливаются в громогласное бурление рынка, привлекающее инвесторов. А сладкоголосые мечтатели, окрыленные идеей сделать мир лучше, несут икринки будущих бизнес-проектов именно сюда, потому что здесь, Пань, – Денис ткнул пальцем в стол, – лучшее место для нереста.

– Не, ну погоди, ну что ты все упрощаешь так – икринки, рыбешки… Но ведь есть… но ведь были светила нравственности, флагманы поколения, пророки: писатели, поэты, музыканты, философы. Все они ведь задавали народные ориентиры, повестку эпохи. Разве не они направляли реку общественной жизни?

– Паня, Паня… они эту повестку освещали. Поставили свои ларьки ближе всех к реке, чтобы каждая рыбешка могла подплыть к лотку с речной водой и увидеть в ней свое отражение. Помнишь у Пушкина?

«Восстань пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей»

Все пророки твои «внемлют», – Денис разломил это слово на два хромых слога, – именно бурлению реки, улавливая ее влажное дыхание и соревнуясь, у кого слух абсолютнее – тем и зарабатывают на жизнь. Хотя во все времена им казалось, что кто-то из них повелевает водной стихией. Собиратели народных слез, продавцы фантазий, сомелье – хоть горшком назови. Из «Короля и шута», конечно, хе-хе. Они стоят у реки с сачками и по капельке вытряхивают ее в цветастые пакеты, а затем продают их нам, усредненным обитателям городских рек. Эту разбодяженную авторскими слезами реку покупают только потому, что по ней регулярно проезжает чиновничий катер, и в ходе этой «королевской» рыбалки рыбу-покупателя оглушают динамитом, не говоря уже о том, что это давно уже не река, а круглый аквариум, в котором не каждая рыба не повредится рассудком. После каждого нового порога реки, который, как показывает мировая история, всегда ниже предыдущего, на берегах вырастают новые публичные заведения, обещающие спасение от горя и скуки. Только если раньше это были филармонии и оперные залы, потом джаз- и рок-клубы, то сейчас это торговые центры и сетевые кинотеатры. Жрецы, писцы, творцы, криэйторы. Времена шли, бирки затирались и сменялись, но удел их носителей оставался таким же, как у фермеров или рыбаков – продавать тебе то, что не можешь добыть сам, потому что ленивый всегда платит, а если он еще и скупой… ну, думаю, не нужно объяснять.

Паня стоял так же, как и всегда, когда Дениса, нередко подвыпившего, начинало уносить в подобные дебри, – скрестив руки на груди. Денис сосредоточенно, даже с некоторой одержимостью, смотрел в окно, словно бы взглядом ведя свою мысль через лабиринты отливающих ртутью крыш. Дома смотрели вверх, на глыбу офисной башни с какой-то тяжелой, вымученной покорностью. Как на мучителя, про которого и думать плохо уже запрещено. Они смотрели из дрожащей бледной синевы, которая, кажется, уже целую вечность висит над городом и столько же еще провисит. Безраздельно и несокрушимо. И есть лишь пара дней в холодные времена, когда выглядывает солнечный лик, лишенный всяких черт, которыми можно было бы состроить укор, но под его взглядом почему-то становится невыносимо стыдно.

– …Если река слишком долго застаивается, – Паня ухватился за середину смысловой нити, выйдя из забытья, в котором речь превращается в журчание воды в соседских трубах, – хлынет вновь она только кровью, смыв всю жизнь на своих берегах… Кто-то успеет смыться, а кто не успеет, того уже смоют. И в этом тоже всегда было раздолье: раньше в Охотское море целыми баржами смывали, сейчас поскромнее – в сортире мочат. Смотришь на какой-нибудь особнячок в колониальном стиле на реке Миссисипи, или на какую-нибудь там гидроэлектростанцию на Гудзоне, которая всю округу питает (ну, это я так, условно), а там, батюшки – два колена и дед с бабкой – евреи, от погромов бежали из России. А потом все на ток-шоу у Джимми Киммела сидят, хихикают и на ломанном русском матерятся. А ведь такие кадры были бы у нас… «Ну и не нужны нам такие каприоты нашей Родины!» – завопят те, кто составляют расстрельные списки, либо кто еще не знает, что там оказался…

Машинки катили по шоссе, как ползунки – по полосам эквалайзера. Только как их не выстави, все равно получается один только белый шум. Но за толстыми, как в океанариумах, стеклами, за окнами без единой форточки его не было слышно. Поэтому машинки, катившие по шоссе, напоминали капельки, бесшумно ползущие по стеклу. Только ни одну из них нельзя было стереть или направить вспять, потому что они ползли по другой его стороне. Все это очаровывало, но в то же время немного пугало.

– …Культура ведь с ее наукой и искусством по природе своей растительна, это просто зелень, пышно цветущая там, где солнышко и влажно. Ботаники и социологи имеют в виду одну и ту же культуру, когда говорят и о растениях, и о людях. Ведь все эти очаги высокой культуры от Венеции эпохи Ренессанса до Вены времен Иосифа Второго были смачно удобрены денежным капиталом. Но это не значит, что все упирается в правильный уход. Поставишь теплицу – получишь тепличную культуру, чья судьба напрямую зависит от сохранности теплицы. Высокой, долговечной культуре нужен фактор естественной среды. Как говорится, поливай, но доверяй. У нас в стране всегда было из крайности в крайность: то холодная тундра, где крючьями растут дубы, об которые потом весь мир с восторгом режется, то теплица с attalea princeps, которая всегда норовит пробить крышу. Джобсы, гейтсы, маски, уорнеры, генералы сандерсы – все они оказались там, где в один момент хлынула денежная река. И тут они сами стали скручивать краны и прокладывать трубы.

– Но ведь до этого ты сказал, что рекой нельзя управлять, а можно только приторговывать, – Паня говорил отстраненно, смотря на свой полупрозрачный силуэт, отражавшийся в стекле вместе с островком кабинета.

– Да, сказал и не соврал. Те балаболы, которых ты назвал нравственными ориентирами и ткачами реальности, действительно способны лишь выжимать реку вперемешку с потом из своих мокрых футболок, разливать по стаканам и напаивать жаждущих путников, которые не заметят до боли знакомый душок сероводорода сточной воды за соленым привкусом и еще окрестят этот коктейль «новой искренностью». Все, кого я чуть раньше назвал, тоже не могут перенаправить русло, но зато могут – через пот, слезы и кровь – протянуть новый рукав. Тогда и появляются новые берега, на которые нынче заносятся столы с инвентарными номерами, компьютеры, горшки с фикусами и закатываются офисные кресла. А трудяги-смельчаки выжимают футболки, но уже не свои, а женские – на тематическом конкурсе, организованном в их честь.

– А ты не думаешь, что в один момент река разольется так, что не будет ни ее, ни суши, а будет одна сплошная топь? – спросил Паня.

Денис, до этого расплывавшийся в ухмылке оттого, как он это ловко завернул с футболками, помрачнел.

– Пань, ты ведь знаешь, куда выходят окна с другой стороны здания? Я имею в виду те, которые смотрят в сторону от центра.

– Да, метро «Аэропорт», торговый центр…

– А еще?

Паня напрягся, представляя все то, мимо чего он проезжает каждый день.

– Финансовый университет?