Вдохновения родник животворящий

Свои под солнцем песни,
Что жаворонок в ярком поднебесье.
Я ж песнь свою, подобно соловью,
В подлунном мире воспою.

«Коль скажут вам, старость кого одолела …»

Коль скажут вам, старость кого одолела —
Ведь старость всего лишь привычка дурная.
Ведь коли по-прежнему занят ты делом,
Которым к тому же владеешь умело,
То будет стареть совершенно некстати —
Ведь в сутках на это и часа не хватит.

Хлудневская игрушка

В игрушке той шутка живёт улыбаясь,
В ней песни потешный медведь распевает,
Смекалка из жизни в игрушке живёт:
Левша для блохи в ней подковы куёт.
И пёстрая ярмарка в ней оживает
И радужным цветом на солнце играет,
И в тон скоморохам народ веселится.
Румянами алыми полнятся лица
Сударынь и сударей в пёстрых нарядах —
Весну здесь встречают, души их отраду.
Дух жизни народа в себе воплощая,
Игрушка традиции так сохраняет.

«Моих воздушных замков торжество…»

Моих воздушных замков торжество
Воплощено в моих произведеньях,
Насколько ж основателен и прочен
Фундамент тот, на коем зиждется оно —
Тому мой дух крылатый служит подтвержденьем.
Мечта летает выше облаков,
Но корни у неё земные,
И для мечтаний нет прочней основ.

Задумчивый ясень

То ли холодный зимний ветер раскачивает облетевшие ветки, то ли весенний вздох ласкает пух распускающейся зелени, то ли жаркое дыхание дета шелестит густой листвой, то ли осенний порыв сметает жёлтую мантию с леса, – того не ведает задумчивый ясень. Грезит он и в полдень, и в ночь, и в стужу, и в зной о нежной песне, что распевала на все голоса синяя птица счастья. И сыпались тогда с неба звёзды, и кружились в хороводе полевые цветы, и смеялось солнце в просветах листьев, и земля дышала радостью, и струились с неба золотые дожди, и ветер нежно целовал шёлковую листву и кружил в водовороте счастья.

– Ах, улетела синяя птица и унесла с собой радость.

Грустит задумчивый ясень и не слышит, что давно уже поёт и плачет в его ветвях малиновка.

– Очнись, проснись, ясень, очнись, проснись. Уже давно встаёт над тобой новое солнце, давно расцвели новые цветы у твоих ног, давно новые песни льются среди твоих ветвей. Очнись, проснись, ясень, – зовёт, зовёт и плачет малиновка. – Очнись, проснись…

Грустит задумчивый ясень:

– Улетела синяя птица, улетела.

Всё тише и тише грустная песня малиновки, тихо умирает нежное сердце среди задумчивых ветвей.

– Очнись, проснись, ясень. Очнись, проснись…

Грустит задумчивый ясень. То ли холодный зимний ветер раскачивает облетевшие ветки, то ли весенний вздох ласкает пух распускающейся зелени, то ли жаркое дыхание дета шелестит густой листвой, то ли осенний порыв сметает жёлтую мантию с леса, – того не ведает задумчивый ясень. Грустит он и в полдень, и в ночи:

– Улетела жестокая синяя птица счастья, улетела…

Душа города

Приснился скопидому страшный сон. Попал он на страшное судилище, где взвешивали на чаше весов его праведные дела и грешные. За неимением праведных грешные тут же возобладали в весе, и судьба его была решена – провалился он со свистом прямо в ад, где заставили есть его же раскалённые докрасна золотые монеты, что лежали у него в подвале в несметном количестве в сундуках. Проснулся скопидом в холодном поту, выглянул из окна на улицу и видит, что народ мрёт от голода – год случился неурожайный. А дабы угодить Богу и избежать адовых мучений, – ведь чем больше отдашь золотых монет, тем меньше их есть придётся, – подумал он и бросил клич: кому не чуждо слово Божье, тот получил от него спасение от голода в виде золотых монет. Тут же потянулась к нему вереница голодных, и всяк воздавал хвалу Богу, сподвигшему скопидома (как лукаво он заявлял) к раздаче воздаяния, да только вот в душу к ним и к нему никто не заглядывал.

И пришёл к скопидому художник, оторванный от жизни в своих самоотверженных трудах праведных, хоть и с Богом в душе, да обездоленный: не смог испросить о помощи в хлебе насущном, дабы не помереть с голоду, как того требовал лукавый скопидом, – и был оставлен ни с чем. Приходили к скопидому и поэты, и композиторы, и музыканты, и писатели, и философы, но и те подверглись той же участи и были оставлены на произвол судьбы.

Но миновал голодный год, люди наелись, напились, и скопидома хоть немного меньше мучали страшные сны. Был он полон надежд, что, не иначе, рай его ожидает за пределами земного бытия. И потянулись люди к умным книгам и музыкальным проникновенным оперным и балетным и театральным представлениям. Кинулись они – ан в их городе всё живописное, умное и музыкальное племя, душа города, перемёрло. С тех пор повелось в городе пьянство, и стали зарастать сорной травой дворы, где некогда кипела творческая жизнь.

Светлячок и гусеница

Жил-был один добрый светлячок – душа нараспашку. И носил он в крошечном своём фонарике столько тепла и света, что его всегда хватало, чтобы отогреть встреченное на пути бедное сердце, зажечь в нём свет любви и надежды. Так помогал наш светлячок скованным холодом одиночества. И чем больше отдавал он света и тепла, тем ярче загорался его малютка-фонарик, освещая и согревая всех даже вдали. Только вот про себя он всё забывал в своём порыве не дать остыть ещё одной оцепеневшей душе.

Тут же неподалёку жила-была и мохнатая гусеница с богатым жизненным опытом – «мешочек с желчью», как её называли. Никому не нужная и такая ядовитая, что даже голодная птица не склюёт. Свесившись с листа. Скрипела она вслед светлячку:

– Дурачок ты, светлячок, не видишь, что ли, – плевать всем на тебя. Скоро истаешь, как свеча, и никто не подумает взять в руки твой фонарик, не станет поддерживать свет в нём своим сердцем.

– Вижу, – отвечал светлячок. И таял на глазах, потому что по-другому он жить не мог, был призван в этот мир, чтобы дарить тепло. И чем ярче горел его фонарик, тем прозрачней и невесомей становился он день ото дня.

И вот однажды на тропинке нашли потухший малютку-фонарик и горсточку пепла возле него. Довольная своей прозорливостью, с чувством исполненного долга столкнула гусеница фонарик в кусты и заключила:

– Чудакам законы природы н писаны.

А миру взгрустнулось: одной светлой душой меньше стало. Но долго ли живут воспоминания в круговерти жизни?

Капризный цветок и садовница

Так случилось, что однажды распустился в саду (а может, и в сердце) у садовницы долгожданный лазоревый цветок и вмиг завладел всеми её помыслами. Куда ни пойдёт, куда ни поедет садовница, только о нём и думает: «Как бы ветер не поломал хрупкий стебель… Как бы солнышко не иссушило нежные лепестки…»

Холят и лелеют нежные руки любимый цветок, а он, как напьётся из них воды, всё лепестки от неё к солнцу отворачивает. И приговаривает:

– Посмотри в небо, глупая, не твоими заботами я жив. От солнечных лучей цвет жизни моей играет на лепестках, а что до воды их твои рук – нет в ней такой уж необходимости. Тучка в небе гуляет – она и дождик пришлёт, коли понадобится, а то и росы поутру напьюсь вдосталь и весёлым солнечным днём с пёстрыми бабочками наиграюсь. Выходит, всё у меня есть, ни к чему мне твои докучные заботы. Ах, примелькалась, ах, надоела ах, уйди, ах, оставь!..

Сильно опечалилась садовница и ушла.

Долго сияло чистое, без единого пятнышка небо, и солнышко так ярко улыбалось освободившемуся от докучливых забот лазоревому цветку, что чувствовал он себя, ах, каким счастливым. Улыбалось, улыбалось солнышко, да однажды вдруг и растянулась его улыбка в череду засушливых дней. Ни тебе спасительных тучек в небе, ни росы на лепестках поутру.

– Куда же всё подевалось? – забеспокоился цветок. – Что она, не понимает, что я могу умереть от жажды? Где же тучка? Где же дождик? Отчего так кусается всегда милое солнышко? Даже дурного воробья, что повадился садиться на мой хрупкий стебель, отогнать некому!.. Куда запропастилась садовница! – воскликнул в отчаянии лазоревый цветок.