Когда любить нельзя…

Отец Кирилл шел следом за ней, неся засыпающего Олесика и свернутое под мышкой одеяло.

Минут через пять они уже подъезжали к дому отца Кирилла.

Заглушив мотор, Мария помогла своим пассажирам выбраться из машины. Олесик уже спал, и его густые ресницы отбрасывали длинные тени на розовые щечки. Бережно забрав его из рук отца Кирилла, Мария направилась к дому, осторожно ступая, словно несла хрупкую хрустальную вазу.

Отец Кирилл придерживал перед ней калитку и двери, пока она не занесла малыша в комнату, где у стены стояла детская кроватка с боковинами из веревочной сетки. Положив мальчика в кроватку и прикрыв его простынкой, Мария постояла над ним, любуясь, и, чувствуя непривычное тепло в груди, вышла из комнаты.

– Спит, – ответила она на вопрошающий взгляд отца Кирилла, и вдруг заторопилась: – Ну что же, отец Кирилл, спасибо вам за все, но мне уже пора ехать.

– Может быть, чаю на дорожку выпьете? – спросил он.

– Чаю?… – заколебавшись, переспросила Мария, но потом решительно отказалась: – Спасибо, я все-таки поеду. Благословите меня, пожалуйста…

Отец Кирилл кивнул и, перекрестив Марию с напутственными словами, опустил свою руку в ее сложенные лодочкой ладони.

Мария вдруг с какой-то особой остротой почувствовала прикосновение его прохладных пальцев, и у нее даже закружилась голова. Склоняясь для ритуального поцелуя к руке отца Кирилла, она в смятении осознала, что хочет не просто поцеловать эту руку с положенным священным трепетом, а припасть к ней губами, покрыть ее горячими поцелуями от запястья до самых кончиков длинных утонченных пальцев…

Из последних сил сдержав себя, она едва коснулась руки отца Кирилла, скорее наметив поцелуй, чем поцеловав по-настоящему, но и этого короткого мгновения ей было достаточно, чтобы заметить, как его рука дрогнула под ее губами и перед тем как отстраниться непроизвольно сжала ее ладонь в ответном порыве.

Несомненно, между ними промелькнула какая-то искра, и они оба это почувствовали.

«Что же я делаю?! Прости меня, Господи…» – мысленно простонала Мария. – Отбивать мужчину у женщины – грех, а отбивать мужчину у Бога – грех, наверное, вдвойне. Он же священник и с ним подобного допускать нельзя…»

Чувствуя себя почти преступницей и боясь поднять глаза, Мария молча направилась к выходу.

Уже подходя к машине, она услышала, как следовавший за ней с Ильей отец Кирилл, сказал:

– Мария, а вы мне так и не рассказали, что же вас беспокоит… Заезжайте к нам еще как-нибудь. Милости просим…

– На самом деле вы мне очень помогли, отец Кирилл, спасибо вам за все! – ответила Мария, так и не смея поднять на него взгляд. – Я надеюсь, что у меня все вскоре наладится.

Поцеловав Илью, Мария села в машину. Помахав из окна рукой, она крикнула напоследок:

– Попрощайтесь за меня с Матреной Евлампиевной! – и, тронув с места, выехала на дорогу.

Отступив в сторону от облака тут же поднявшейся пыли, отец Кирилл с сыном остановились на обочине дороги, глядя на удалявшуюся машину Марии.

Почти до самого поворота Мария видела в зеркало их фигуры. Отец Кирилл неподвижно стоял, положив руку на плечо сына, а Илья еще долго махал ей в след своей маленькой ручкой.

* * *

Несколько часов спустя Мария с тяжелым сердцем подъехала к городку, где жила ее бабка по отцу.

Вечернее солнце грозилось резко пасть за горизонт, уступая место всегда внезапно атакующей темноте украинской ночи. На улицах, привычно ожидающих этого нападения, уже зажигались фонари. Было тепло и тихо. Редкие прохожие спешили по домам, но, завидев машину Марии, останавливались и долго провожали ее взглядом, ведь в городке происходило не так уж много событий. Все жители городка знали друг друга с детства, и потому любой мало-мальский семейный спор здесь разбирался всем миром, выносившим решение, которое было обязательно к исполнению провинившейся стороной. Не важно, был ли это муж, жена, или досадивший всем малец-сорвиголова… В таких маленьких городках общественное мнение представляло собой несокрушимую силу, порой превышающую даже силу официальной власти. Жизнь здесь текла неспешно и спокойно, в раз и навсегда проложенном русле, которое не могли изменить никакие политические пертурбации. Именно поэтому каждый новый человек вызывал здесь пристальное внимание, ну, а уж приезд внучки сварливой Федоровны тем более не мог остаться незамеченным.

Подъезжая к дому бабки, Мария еще издали увидела, что все окна в доме освещены. Не иначе, как у бабки были гости…

Заметив стоящий рядом с воротами джип дяди Кондрата, Мария сразу же поняла, кого она сейчас встретит…

Поднимаясь на крыльцо веранды и внутренне напрягаясь, Мария постаралась настроить себя на нелегкий разговор с отцом.

Распахнув дверь, она увидела сидевших за столом бабку в ее неизменном черном одеянии, отца и дядю Кондрата – маминого родного брата, осевшего в Киеве еще со времен советской военной службы.

– Явилась… – поджала губы бабка, подняв на нее обличительные, суровые глаза.

– Баб, вот за что ты меня так не любишь?! – взорвалась Мария.

– А за что тебя любить-то? – окинув ее презрительным взглядом, бросила та. – Отца бы пожалела, уж не мальчик он бегать за тобой через полстраны!

Она все еще по старой памяти считала одной страной пространство огромной в прошлом державы, растащенной теперь на национальные лоскуты.

Мария перевела взгляд на отца. Тот молча смотрел на нее и ждал, что она ему скажет.

– Пап, мы с тобой поговорим наедине, – решительно сказала она и направилась в комнату.

Но ее догнал, словно ударивший в спину, голос бабки:

– А ты чего это тут распоряжаешься? Ты тут, покамест, не хозяйка! Ишь ты, «наедине»! Мы, чай, с Кондратом тебе тоже не чужие люди… А коли такая гордая – ступай со двора! Поезжай в свой дом, там и разводи секреты…

– Мамо… – прозвучал укоризненный голос отца.

– Шо «мамо»?! Распустил девку до крайности, ниверситеты, машины, квартиры, женихи богатые, вот она теперь перед тобой хвостом и крутит. Перед людями стыдно!

Мария, замершая после первых же слов бабки и стоявшая все это время спиной к своим «не чужим людям», медленно повернулась, и, посмотрев долгим взглядом в глаза отцу, сказала ему:

– Хочешь говорить со мной, я тебя жду в машине. Ровно пять минут… – и вышла, в три шага покрыв расстояние до двери.

Через несколько минут следом за ней вышел отец, и, открыв дверцу машины, где, угрюмо нахохлившись, сидела Мария, сел с ней рядом.

Вытащив из кармана «сердешное» лекарство, он молча выдавил из плена фольги одну таблетку и сунул ее под язык.

– Ты на бабушку не обижайся, она переживает за тебя, – неожиданно мягко сказал он.

Мария недоверчиво покачала головой:

– Ты, наверное, забыл, как она меня в детстве доводила, а потом объясняла, что ей нравится смотреть, как я плачу?

– Как же, помню, – вздохнул он. – Но тогда почему ты приехала к ней?

– А куда мне было еще ехать? Дядя Кондрат меня тут же бы выдал… А мне хотелось побыть одной, где-нибудь на краю земли… – и помолчав, добавила: – Да, честно говоря, я не особо и думала тогда… Побросала в сумку на скорую руку вещи и рванула сюда, подальше от всего…

– А ко мне ты не могла прийти? – спросил отец, и лицо его обиженно помрачнело. – Разве я когда-нибудь тебя подводил?

Уловив ее отрицательное покачивание головы, он добавил:

– Я до сих пор не знаю, что у вас там произошло. Геннадий так ничего толком и не рассказал. Твердит, как заведенный: «уехала», и все.

– Да? – с интересом спросила Мария. – И он тебе ничего не объяснил?