и даже январь, хотя откровенно юн.
ты не канат, чтобы тебя тянуть.
не караван, чтобы держать свой путь.
и не звезда, чтоб на тебя смотреть.
ты патока и эфир. ну и, конечно, смерть.
всё, что со мной происходит, случается без тебя.
больше баранов волки любят ягнят.
мы то порознь, то по отдельности, а то врозь.
у меня погибает кураж, подрастает пёс.
ты меня запасаешь на чёрный-пречёрный день,
если вдруг одиночество или мигрень.
помещаешь в гербарий среди однолетних трав.
видишь, я злюсь на тебя. значит, я не прав.
ну хотя бы ты
пока другие сжигают, я возвожу мосты.
туман обиженно надувает щёки.
расскажи-ка, Господи, ну хотя бы ты,
откуда на моём теле все эти кровоподтёки.
мысли редеют, глаза как кисель густы,
слюна застывает бороздкой на подбородке.
расскажи же, Господи, ну хотя бы ты,
как выкатывать звук из глотки…
чтобы шар, скользя, добывал мне страйк,
чтобы слово бесшумно сверлило темень.
раньше ночами меня развлекали кобейн и майкл,
а теперь ещё ненаглядная девочка эми.
я как большой грузовик – через всю страну
провожу в алюминиевых банках праздник.
пока не расскажешь, Господи – не засну –
почему же меня беспрестанно дразнят:
в темноте различимый профиль, бокал бордо,
спутник, нелепо белеющий над москвой.
или этот стареющий мажордом,
стерегущий её похлеще сторожевой.
видишь ли, не пойму, в чём соль.
на дне черепа не желе – отвар.
сотвори меня лучше белой пустой овцой.
либо светом её перламутровых фар.
в моем седане
и если это даже уже не вопрос чести и естества –
в цене теряют характер/хорда, а не слова.
забери меня на ночь под одеяло –
солнца становится слишком мало.
осенью густо краснеет листва.
я нарезаю круги, как коршуны над столицей.
сидя на крымском мосту, девочка думает утопиться,
ибо это не жизнь никакая, а фарс.
её минуя в третий последний раз,
чувствуя уже между нами родство, я вызываю полицию.
но водолазы её находят на третий день.