север, в сединах скрывающий свою старость.
и чтобы слепой как крот, тупик или выстрел –
различал только взмах, а не цвет окровавленной тряпки.
от быка я хочу унаследовать «гибнуть быстро».
от людей – утверждения «всё в порядке».
мир слепых – это молочный привкус горячей кожи,
откровение бронзы, венчающей чью-то трость.
я уверен: за закоптелыми линзами можно
скрыть шрапнель неудач и исходную злость.
стагнация
продолжает писать мне: «тебя люблю»,
если это вмещается в смс.
продолжаю кончать под отменный блюз,
если это имеет какой-то вес.
начинаю предчувствовать пустоту,
ибо время почти выходит.
у неё начинает горчить во рту,
ибо горечь есть вкус свободы.
завершаю роман небольшим костром,
т.е. дань отдаю бумаге.
завершает искать себе новый дом,
т.е. найдя почитателя в праге.
неохотно ложимся в одну постель,
засыпаем, боясь признаться,
что кончилось время для новостей.
и началось – для стагнации.
тссс
когда тебе больно до крика, а потом замолчи… тссс!
так не умеет выть ни одна из волчиц.
чувство, у которого нет берегов, нет границ,
зато несравненно много оттенков и лиц.
ты уже мечтаешь перевалить за отметку края,
тем самым признав, что ничуть не иная,
вытащить себя из себя хрипотой и лаем.
так ты кончаешься, а я начинаю.
glen morangie
беспомощностью к тебе пропитываться сквозь сон.
никогда не найду согревающие слова.
новый год, проступающий соком, так невесом…
и понятен, и сладок, как дважды два.
опасения кроя извечным «всё хорошо»,
улыбаюсь, как раньше бывало давным-давно.
и тоскую по временам, когда ты пришёл.
так прозрачно, что скоро увижу дно.
разбиваешься чайкой о ломкий проём окна,
барабанят в ушах неуёмные перепонки.
боль опознана вереницей «иди ты на»
будильникам/утешеньям. колюче звонкий
голос ложки, вмещающей сахар в чай.
в тон сминаемому в руке письму.