Няня мне не отвечает, и я нахожу в списке контактов телефон Соболевой.
Собственной жене я не звонил ещё ни разу.
– Я сейчас подключусь к камере, проверим.
Пока слушаю гудки в телефоне, нависаю над Катей и утыкаюсь вместе с ней в монитор.
– Ну смотри, после того как Сергей ушёл, никто не приходил и не выходил до теперешнего момента.
– А до?
Она перематывает.
За двадцать минут до того, как он позвонил в домофон, Татьяна Георгиевна с коляской вышла из калитки. И пошла в том же направлении, в котором затем двинулся Серёжа.
13. Макс
Посёлок будто вымер. Какая-то зона отчуждения.
В застывшем воздухе не слышно ни лая собак, ни чириканья птиц.
Только рёв двигателя моей машины, и эхо гудков в телефоне – как вырезанный из оповещения о воздушной тревоге фрагмент.
Я доезжаю до дома не найдя зацепок.
Крон встречает меня у калитки, улыбаясь во всю морду. Рефлекторно глажу его громадную голову на бегу, и под всё тот же вой безответных гудков вбегаю в дом.
Здесь пустота. Детской коляски нет.
Нет ребёнка.
Подползающее чувство беспомощности я скидываю как звонок Даше.
Нужно позвонить Кате. Пусть поищет с помощью своей программы Соболеву.
– Это не быстро, извини, – тревога и сочувствие в Катином голосе неприятным сквозняком по моей голове. – Нужно загрузить данные, а их обработка занимает много времени. С Серёжей было просто, потому что данные уже были в системе, я ведь давно следила за ним.
– Разве ты не следила за Дашей? – зачем-то спрашиваю я.
– Мне обидно, что ты считаешь меня таким подлым человеком. Нет, Макс. Ни за тобой, ни за Дашей я не следила.
– Прости.
– Я понимаю, ты волнуешься. Сейчас займусь.
Снова остаюсь в тишине.
Можно пока пройтись по улице, стучаться в каждую дверь. Спрашивать соседей.
Телефон вибрирует.
Татьяна Георгиевна!
– Да! Где ребёнок?
– Максимилиан Александрович, простите меня, пожалуйста. Я очень виновата.
От этих слов меня пронизывает могильным холодом. Превращает в решето всё тело. И чем слабее становится голос в телефоне, тем сильнее искорёживается под тяжестью предчувствий структура сетки.
– Где ребёнок?
– Я должна была настоять, не подвергать Ваню опасности. Простите.
– Где Ваня?!
– Мужчина и женщина… я их знаю… забрали…
Её речь всё слабее и бессвязнее. Превращается в бульканье кипящей воды, которое стихает, потому что огонь под кастрюлей затушили.
Я сам сбрасываю звонок, чтобы уже позвонить в полицию.
И тут через распахнутую дверь доносится радостное поскуливание Крона.
Кого ещё он может приветствовать так, кроме меня?
Выхожу в парадную.
На пороге стоит Соболева с люлькой в руке.
Я опускаю руку с телефоном и тяжело выдыхаю.
Ваня как ангел с фрески. Маленькие пальчики словно держат невидимые яблоки, руки раскинуты. Длинные тёмные ресницы почти доходят до начала возвышения пухлых щёк. Он спит сладко.
На Даше распахнутый плащ. И тонкое белое платье, в котором я видел её сегодня в лофте. Переливы на нём зарождающимся водоворотом – она глубоко дышит налитой грудью.
Мои «не мои» здесь, живы и здоровы.
– Ты что тут делаешь? – она отступает.
– То же, что и ты. Я здесь живу.
– Сегодня не выходной.
Она оборачивается на лай Крона. Тот настороженно принюхивается к калитке.
– Тебя твой Айлалэ привёз? – шаг к ней, она снова отступает. – Не делай вид, что боишься меня. Ты же видела мою машину у дома, и всё равно зашла.
– Я не знаю, какая у тебя машина. И в принципе ничего знать про тебя не хочу. А зовут его Айдар.