Анникка

Анникка
Наташа Ридаль

Русская Финляндия, 1920 год. Обитатели пансионата, открытого на бывшей даче, пытаются свыкнуться с положением эмигрантов и разобраться в личных взаимоотношениях. Случайно выясняется, что при прежних владельцах в дачном пруду нашли труп незнакомки. Полиция не сумела установить, кто она и как погибла. Ада и Денис решают докопаться до истины, не подозревая, что тем самым ставят под угрозу собственные жизни.

Наташа Ридаль

Анникка

Январь 1921

Снег, опадая с еловых лап, будто нарочно метил в лицо. Ада терла глаза мокрыми варежками, купленными в Гатчине накануне Февральской революции. Она носила их пятую зиму. Ноги проваливались в сугробы, подол платья заледенел, замедляя и без того небыстрый шаг. Слава богу, ночь выдалась ясной.

Если бы последние двое суток Ада была способна мыслить здраво, она бы наверняка признала всю абсурдность происходящего.

Владимир Федорович, неуклюжий в длинной шубе, тяжело дышал за ее плечом. Самодельные розвальни[1 - Низкие широкие сани без сиденья.] с контрабандным грузом они оставили на льду у пристани, благо ночью, да еще в Крещенский сочельник, никому не придет охота бродить вдоль моря. Три версты от станции Лисий Нос до Раздельной проехали налегке по лесной дороге. Наконец они выбрались из саней, привязали лошадь к сосне у обочины и стали плутать по лесу, то отдаляясь от железнодорожной ветки, то снова приближаясь к ней. Впрочем, станция бывшей Приморской железной дороги являлась лишь ориентиром, а не конечной целью этой необычной прогулки.

– Ада Михайловна, голубушка, еще раз вам говорю: пустая это затея, – отдуваясь, произнес Владимир Федорович. – Даже если нам повезет, у них винтовки и наганы. А я, что греха таить, и в рукопашной-то не больно силен.

Ада обернулась, стараясь разглядеть в полутьме лицо своего спутника, боясь прочесть на нем решимость повернуть назад. Она ответила неестественно звонко:

– Не волнуйтесь, мы с ними давно разминулись. Они, должно быть, уже на пути в Петроград.

Владимир Федорович тяжело вздохнул. Ада знала, что больше всего на свете ему бы сейчас хотелось греться у голландской печи в гостиной «Виллы Рено» и не думать о чекистах с наганами. И всё же он пошел за ней, не задавая вопросов, не пытаясь отговорить, образумить. Конечно, про себя он не мог не гадать, на что она надеется. А действительно – на что? Помешать исполнению приговора Петрогубчека? Бывший инженер-путеец и бывшая курсистка – вдвоем против расстрельной команды! Нет. Разумеется, нет. На самом деле ей просто… нужно попрощаться. Отпустить.

Небо на востоке чуть посветлело. На его фоне силуэты сосен и елей обозначились внезапно и резко, словно нарисованные углем на сером картоне. Ада замерла – земля впереди показалась рыхлой, как будто ее недавно перекапывали. И сразу стало ясно: это то место. Содрогнувшись, она представила, как пьяные чекисты поспешно забрасывают яму землей, привычными взмахами лопат прячут от мира жуткие деяния своих рук.

– Святый Боже, помилуй нас, – неожиданно выдохнул Владимир Федорович.

И Ада увидела: плохо утрамбованная, слегка припорошенная снегом земля у ее ног шевелилась.

Земля дедов

Январь 1920

Ада шла по льду Финского залива, волоча за собой на веревке небольшой чемодан. В нем были все ее вещи – всё, что осталось от прошлой, наполненной мечтами жизни. Только что наступил 1920 год, и год этот не сулил ей ничего хорошего.

Так тоскливо не было даже весной шестнадцатого, когда Аде Ритари пришлось бросить Бестужевские курсы за несколько месяцев до выпускных экзаменов и вернуться в Гатчину, чтобы ухаживать за раненым отцом. Великая война[2 - Так современники называли Первую мировую войну.] внесла свои коррективы в ее планы получить свидетельство, равноценное диплому университета. К счастью, несмотря на серьезное ранение, отец поправился. Но, когда прошлой осенью он присоединился к армии Юденича, когда стало казаться, что еще не всё потеряно и прежнюю Россию можно вернуть, судьба предъявила Михаилу Андреевичу счет за четырехлетнюю отсрочку. Он был убит на Пулковских высотах, под самым Петроградом, где красноармейцы остановили наступление белых. Письмо от сослуживца отца Ада получила только в декабре. Оно пришло из Эстонии, куда бежали офицеры отступающей Северо-Западной армии. Несколько строк положили конец неопределенности, дурным предчувствиям и вкрапленным в них проблескам надежды. У Ады никого не осталось. И ничего, кроме могилы матери да серебряной медали «За усердие», которую егерь Императорской охоты в Гатчине Михаил Андреевич Ритари получил из рук государя.

Эта медаль теперь лежала в коробочке на дне чемодана Ады. Исполняя последнюю волю отца, она направлялась в Финляндию – на родину своего деда Антти Ритари. Дед перебрался в Гатчину в середине прошлого века. Здесь, в самом сердце Ингерманландии[3 - Ингерманландия (Ингрия, Ижорская земля) – историческая область на территории современной Ленинградской области, населенная прибалтийско-финскими народами.], он стал егерем, женился, обрусел. Его сын, Михаил Андреевич, удостоился чести служить личным егерем последнего российского императора. Рано овдовев, он нашел отраду в единственной дочери, которую ласково называл Дашенькой. Отец не скупился на ее образование, и после гимназии Ада четыре года проучилась на словесно-историческом отделении Бестужевских курсов.

Она любила книги и музыку, а еще животных – в детстве часто прибегала в зверинец кормить оленей, лисиц, зайцев и фазанов (последних специально привозили из Англии). Охоту Ада ненавидела. Плакала, когда ее любимцев выпускали в лес и они доверчиво шли к людям – прямо под пули. После революции большевики упразднили Императорскую охоту и перебили всех обитателей зверинца.

Ада выросла на рассказах отца о чудесной лесной стране Тапиоле и ее мудром правителе Тапио, о его красавице-дочке – хозяйке болот Анникке, о лесных зверях и птицах, о злом духе Хийси, который морочит и губит заплутавших в лесу путников. По словам Михаила Андреевича, Тапиола раскинулась на Карельском перешейке, и, если повезет, ее можно увидеть, распознать по позолоченным елям, звону золотых браслетов Анникки и лаю охотничьих собак – проводников в иное измерение.

Повзрослев, Ада перестала верить в сказки и снова вспомнила о лесном царстве Тапио, когда после разгрома Юденича под Петроградом ей приснился отец.

– Не грусти обо мне, Дашенька, – сказал он. – Я возвращаюсь домой, в Тапиолу.

К началу 1920 года от отцовских сбережений почти ничего не осталось. Ада рассчитывала добраться до Гельсингфорса и искать место школьной учительницы или гувернантки. Граница с Финляндией была уже два года как закрыта, но беглецы из Петрограда зимой шли по льду Финского залива, минуя таможню. И Ада решилась. После гибели отца ею овладела странная апатия, безразличие ко всему происходящему. Заблудиться, замерзнуть в снежной пустыне казалось не таким уж и страшным исходом.

Ада машинально передвигала ноги, то и дело поглядывая направо – на береговую линию, серую полоску в предрассветной мгле. Главное, миновать Сестрорецк, а за ним уже финская земля, земля дедов. Можно будет повернуть к берегу, там на последние деньги нанять сани и доехать до Выборга. А потом… Потом думать, как заработать на дальнейшую дорогу.

– А вы смелая барышня, коли рискнули идти через границу в одиночку.

Ада вздрогнула и обернулась. Сзади приближался мужчина в длинной шубе и меховой шапке, надвинутой на глаза так низко, что рассмотреть лицо было почти невозможно, виднелись только аккуратные усики. По льду за ним легко скользили небольшие самодельные розвальни с поклажей – разномастными чемоданами, связанными веревками. Едва ли все эти вещи принадлежали ему одному. Выходит, контрабандист?

– Владимир Федорович Шпергазе, – представился мужчина и чуть сдвинул шапку назад, открывая высокий лоб. – Я иду в Келломяки на «Виллу Рено». Это пансионат, которым управляет моя сестра. Я там живу, а из Петрограда перевожу кое-какие вещи. Да вы и сами видите, – он махнул рукой на сани, потом посмотрел на облепленный снегом чемодан Ады. – Позвольте вам помочь?

– Благодарю. Я Ада Михайловна Ритари. Боюсь, вы поспешили составить мнение обо мне. На самом деле я ужасная трусиха, да только чувства притупились… От холода, наверно.

– Наверно, – улыбнулся Владимир Федорович, привязывая ее чемодан к остальному грузу. – Видите, вон там коса вдается в залив? Сразу за ней Сестрорецкий курорт. Надо обойти его, пока не рассвело, не то пограничники заметят, и пиши пропало.

По пути новый знакомец много говорил о своей семье. Оказалось, что его старшая сестра, Ванда Федоровна Орешникова, открыла пансионат на дачном участке, который принадлежал ее крестному Эмилю Рено. Предприимчивый бельгиец, владелец ресторанов и гостиниц в Брюсселе, Париже и Лондоне, женился на их тетке по матери, добавил к своим владениям еще две гостиницы в Петербурге, а весной семнадцатого купил дачу в поселке Келломяки. Но обосноваться там не успел – спешно покинул Россию из-за революции. Год спустя родители Владимира Федоровича, он сам с женой и сестра с двумя дочками приехали на «Виллу Рено», чтобы провести лето на море. Кто мог предвидеть тогда, что финские власти закроют границу и они, как и другие дачники, окажутся отрезаны от дома, заперты на территории русской Финляндии? А у них даже не было зимней одежды! Вот и пришлось Владимиру Федоровичу заделаться контрабандистом. Зимой «ходить через границу» было проще всего – то пешком с самодельными санями, то на лыжах с холщовым мешком за спиной.

– Знаете, я никому этого не говорил, но однажды я здесь едва не погиб, – признался Владимир Федорович, искоса поглядывая на Аду. – Возвращался из Петрограда, попал в метель, буран, черт-те что творилось, право слово. Берега не видно. Куда иду – сам не знаю. Помню, вез матушкину горжетку, серебряный кофейник и бронзовые настольные часы. Пропал бы ни за что, из-за горжетки. Я про себя уже с жизнью простился, думал: либо замерзну в сугробе, либо выйду прямиком к таможенникам. Но Господь не оставил, вывел аккурат к купальне в Келломяках. Вы только супруге моей Верочке, Вере Ивановне, не проговоритесь.

Ада в свою очередь рассказала, что идет в Выборг, но родственников и знакомых в Финляндии у нее нет.

– Так, может, погостите у нас в пансионате месяц-другой, а там и решите, что делать дальше? Насчет денег не беспокойтесь – поможете сестре и племянницам управляться с хозяйством.

Ада почувствовала, что оживает. Как кстати ей встретился этот любезный, доброжелательный господин!

– А Ванда Федоровна точно не будет против?

Шпергазе рассмеялся, поправляя сползающую на глаза шапку:

– Она будет только рада.

Когда они пересекли Приморское шоссе и зашагали вверх по Морской улице, солнце уже взошло и выбелило сугробы так, что стало больно глазам. Поселок Келломяки вырос вокруг одноименной железнодорожной станции, открытой в 1903 году. Дачи располагались с обеих сторон от путей, которые делили поселок на Лесную и Морскую стороны. Еще до революции все магазины и развлечения сосредоточились на Лесной стороне. Участки там стоили дешевле. Однако люди состоятельные предпочитали жить без суеты, с видом на море.

Владимир Федорович не преминул заметить, что бельгийский крестный купил участок у купца 2-й гильдии Ивана Ивановича Чижова и здешние старожилы по привычке так и называют «Виллу Рено» дачей Чижова.

– Почти пришли. Вообразите, Ада Михайловна, семь тысяч лет назад это место было дном древнего Литоринового моря. Мы живем на террасе литоринового уступа. А какие виды открываются из беседки на краю обрыва! Вам у нас понравится, обещаю.

Ада, уже зная, что понравится, щурилась от солнца, рассматривала каменную беседку, которая возвышалась на горке прямо перед ними. Преодолев подъем, они остановились у ворот с изящной кованой решеткой. Владимир Федорович толкнул калитку, пропуская гостью, а сам открыл ворота и втащил розвальни.

– Наши постояльцы и мы с Верочкой живем во флигеле, – он кивнул на двухэтажный деревянный дом. – Но сейчас все, должно быть, уже собрались к завтраку в большом доме на другом конце участка.

Они миновали дровяник, сарай для свиней и кур и пустующую конюшню. Владимир Федорович оставил там сани. Пока он отвязывал чемоданы, Ада успела рассмотреть лопаты и грабли, хомуты на стенах и груды яблок на полу.

– Наша старая кобыла не пережила эту зиму, – вздохнул Шпергазе.

Протоптанная дорожка во дворе поворачивала налево – к дому с открытой верандой и башенкой над входом. Через нее хозяин и гостья прошли на зимнюю застекленную веранду, где Владимир Федорович снял валенки и шубу, а Ада – свое длинное пальто, отороченное каракулем. Им навстречу выскочила девушка, кудрявая, кареглазая, пышущая здоровьем. Распахнув дверь в столовую, откуда на веранду сразу же ворвался запах капустного пирога, она крикнула кому-то:

– Додо, он вернулся! И с ним дама!

Ада смущенно мяла в руках каракулевую шляпку, наблюдая, как девушка – очевидно, племянница – целует Владимира Федоровича в обе щеки. На пороге между тем возник мужчина лет тридцати пяти, бледный, с густой медно-каштановой шевелюрой. Непослушный вихор на лбу придавал ему несколько несолидный вид. Он рассеянно оглядел Аду, задержав взгляд на седой пряди в ее темно-русых волосах, собранных в узел на затылке. Седина появилась после известия о гибели отца, Ада ее очень стеснялась.

– Знакомьтесь, это Ада Михайловна Ритари, – сказал Владимир Федорович, оправляя пиджак. – Вместе из Петрограда шли, и я взял на себя смелость пригласить ее погостить на «Вилле Рено».