Швея из Парижа

– А как насчет тебя? У самой-то работа есть?

– Нет. – Эстелла помедлила, затем решила не утаивать правду. Она рассказала Сэму о своем опыте копирования, о том, как получала полтора доллара за эскиз в каждом сезоне, передавая их американским покупателям, которые посылали их в Нью-Йорк, где шили «подлинные» копии Шанель. – Так что я знакома кое с кем в Нью-Йорке. С покупателями и производителями. Для начала разузнаю, найдется ли у них работа.

– Я тоже могу помочь, – с готовностью предложил Сэм. – Начни с Седьмой авеню. Там огромный рынок копий. Они готовы скопировать твою бабушку, если решат, что ее будут носить. «Швейный квартал», так их еще называют. На Седьмой авеню лучше работать как можно ближе к номеру пятьсот пятьдесят, но уж точно не дальше четырехсот пятидесятого. И если твое золотое платье показывает, на что ты способна, то почему бы в один прекрасный день тебе не открыть собственное ателье?

Эстелла улыбнулась. Как хочется надеяться, что эта фантазия станет реальностью!

Глава 4

В порту Голуэй на борт поднялась еще почти тысяча человек; корабль был вдвое перегружен пассажирами. Так или иначе, всем пришлось потесниться. Эстелла и Кларисса разделили каюту с двумя пожилыми женщинами, которые заняли кровати, и теперь Кларисса спала на раскладной койке, а Эстелла на полу. До них дошли новости, что Париж пал без единого выстрела. Эстелла поверила с трудом и вообще не поняла, как такое могло случиться.

Каждый день она читала Клариссе «Унесенных ветром». Книга ей в основном нравилась, хотя Скарлетт и пришлось пошить платье из штор. По ночам Эстелла вскакивала, через океан почувствовав рядом с собой маму, и никого не находила. Она задумывалась о том, что происходит в мастерской, где работали много евреев, и молилась, чтобы в Париже не случилось своей Хрустальной ночи. Она курила сигареты Сэма и просила его рассказать как можно больше об индустрии моды в Нью-Йорке. Вот только знал он не так много, поскольку не мог беспрепятственно удовлетворять свою страсть в годы до отъезда с родителями во Францию.

Вместе с Сэмом она впервые услышала выступление Шарля де Голля по радио из Лондона. Те самые слова, произнести которые не решилось малодушное французское правительство и от которых по щекам Эстеллы покатились непрошеные слезы: «…разве последнее слово уже сказано? Разве надежда должна исчезнуть? Разве это поражение окончательное? Нет! <…> Что бы ни случилось, пламя французского сопротивления не должно погаснуть и не погаснет».

Нашелся человек, который не опустил руки. Который дал французскому народу – всем, кто вместе с Эстеллой оплакивал свою страну, – точку опоры. Который поможет маме. Она разрыдалась. Сэм ласково приобнял ее за плечо, молча позволяя впитывать в себя слова де Голля, позволяя пламени в сердце разгореться чуть ярче.

Наконец она успокоилась достаточно, чтобы сказать Сэму:

– Ты настоящий друг.

– Рад слышать. – Он отпустил ее плечи.

Спустя три дня впереди нежданно и величественно возник Нью-Йорк. Пассажиры расплакались – так же, как плакала Эстелла, слушая де Голля. Она схватила Сэма за руку и потащила вперед, к носу корабля, откуда открывался лучший вид. Второпях Эстелла забыла как следует закрепить свою шляпку; ветер сорвал ее и зашвырнул в гавань. Перышко из бирюзового шелка несколько секунд грациозно порхало над волнами, прежде чем исчезнуть в кильватере судна.

– Крыши над головой нет, так теперь и без шляпки осталась, – пошутила Эстелла и, вцепившись обеими руками в ограждение, свесилась за борт, далеко как смогла.

– Ты свалишься! – засмеялся Сэм и потянул ее обратно. Она сопротивлялась и снова рвалась вперед. Вот бы коснуться воды, окружающей новый город!

– Это Эмпайр-стейт-билдинг? – Эстелла указала на остроконечную иглу, которая не имела ничего общего с собором Парижской Богоматери в плане древности, однако была такой дерзкой в своем стремлении ввысь, как и подобает самому высокому строению в мире. Ее притязаний никто не оспаривал, и Эстелла надеялась, что и она сможет стать настолько же смелой.

– Угадала, – кивнул Сэм.

Началась суматоха – причаливание, высадка, проверка документов… Эстеллу пропустили беспрепятственно, словно она и правда была американкой.

– Ты должна сегодня переночевать у нас, милая, – предложила Кларисса. – Примешь настоящую ванну. До сих пор не могу поверить, что воду для почти двух тысяч человек распределяли по нормам и даже ни разу не подумали, что пароход весь пропахнет.

– Мама дала мне адрес «Резиденции Жанны д’Арк» при посольстве, и я отправлюсь туда, – ответила Эстелла с наигранной бодростью, хотя и чувствовала себя не в своей тарелке; ведь ей предстояло выйти на Манхэттен в одиночку.

Предложение Клариссы было заманчивым. Эстелла отказалась брать у Жанны денег больше, чем требовалось на дорогу, потому что интуитивно понимала – матери они нужнее. Эстелла сможет оплачивать жилье не более недели, и, само собой, дома у Клариссы намного комфортнее, чем в «Резиденции Жанны д’Арк».

– Ведь это женский монастырь? – спросила Кларисса. – Надеюсь, тебя не обидят мои слова, но для монастыря ты выглядишь недостаточно смиренной.

Эстелла расхохоталась и сразу почувствовала себя лучше. Оказывается, можно найти повод для шуток, даже сейчас.

– К счастью, не монастырь. Это пансион исключительно для женщин, которым руководят монахини. Уверена, место для меня найдется.

Именно этому учила ее мама. Быть самостоятельной. Если Эстелла в первый же вечер не завоюет Манхэттен, независимая и с высоко поднятой головой, значит, ее может сломить все, что угодно. Отказывая Клариссе, она чувствовала, будто мама посылает ей знак одобрения – такой душевной близости ей не найти среди других людей в большой чужой семье.

– Тогда я настаиваю, чтобы завтра ты поужинала у нас. Мы с Сэмом настаиваем. – Она умоляюще взглянула на сына.

– Мама мне житья не даст, пока ты не согласишься, – с озорной улыбкой добавил Сэм.

– Этого мы не допустим. – Эстелла тоже улыбнулась. Она радовалась, что у нее есть в городе хотя бы один друг, и еще больше радовалась тому, что нашелся повод сохранить дружбу.

Кларисса уговорила Эстеллу сесть вместе с ними в одно такси; новые друзья проводили ее до шестиэтажного кирпичного здания на 24-й Западной улице и убедились, что девушке выделили комнату. Обстановка там была спартанской, зато напоминала Эстелле о парижской квартире, такой же простой и скудно меблированной. Она вновь ощутила рядом мамино присутствие.

После ухода Клариссы Эстелла, даже не приняв душ, поспешила в маленькую часовню при пансионе. Там она зажгла свечку, опустилась на колени и принялась молиться, надеясь, что святая Жанна каким-то образом услышит ее страстные призывы. «Пожалуйста, помоги моей маме, – шептала она. – Помоги моему городу. Помоги моей стране. Пусть никто не умрет. Пусть немцы пробудут у нас неделю… ну ладно, пусть месяц, не больше. Пусть Шарль де Голль быстрее освободит Францию, пока не пострадали многие люди».

* * *

На следующий день Эстелла вышла в город и в первую же минуту ощутила его дух, энергию, живость. Она поняла, что Париж давно находится в спячке, что он жил, словно сдерживая дыхание, пока энергия не закончилась. А вот в Нью-Йорке были динамика, стиль, блеск, как на показах Ланвен. Ей попалось еще кое-что знакомое. Фасады домов на улицах вблизи пансиона были выстроены в одну линию, будто по струнке, даже окна выровнены идеально, словно и здесь устроили османизацию[25 - Имеется в виду кардинальная перестройка центра Парижа в XIX веке под руководством барона Жоржа Эжена Османа.]. На метро – его называли «сабвей» – Эстелла доехала до Таймс-сквер. А вот там все оказалось по-другому.

Кругом мелькали билборды с рекламой: «Кока-Кола», «Плантерс Пинатс», «Масис» и некое «Шевроле». Реклама сигарет «Кэмел» каким-то образом выдыхала на прохожих настоящий дым. Эстелла остановилась, уставившись на нее, и толпа вынужденно обходила девушку; впрочем, недовольства никто не выказывал. Во Франции Эстелле по меньшей мере сделали бы замечание, а то и обругали.

Ей показалось странным, что посреди этого столпотворения и атмосферы всеобщего праздника возвышалась статуя – мужчина рядом с большим крестом, на постаменте выгравирована надпись «Отец Даффи[26 - Фрэнсис Даффи, знаменитый католический священник, служивший в Первую мировую войну полковым капелланом.]» – словно его положили на алтарь и поклонялись как одному из американских богов. Может быть, в Нью-Йорке нет церквей и его жители молятся на такие вот уличные скульптуры? Она прикрыла глаза, прогоняя видение: вот они с мамой по воскресеньям молятся в церкви Сен-Поль-Сен-Луи, опустившись на колени. Как она сможет жить в городе, который не украшают шпили, витражи и колокола?

Эстелла открыла глаза, огляделась по сторонам и осознала, что невозможно открыть их настолько, чтобы понять все. Здесь, на Манхэттене, взгляд любого человека автоматически устремлялся ввысь, туда, где здания сужались и, подобно многоярусным пирамидам, пронзали небо. В Париже единственным сооружением такой высоты была Эйфелева башня. А в Нью-Йорке вертикали доминировали повсюду.

Наконец Эстелла улыбнулась. Вот он какой, Нью-Йорк. Яркий, блистательный – самое подходящее место для смелого золотого платья. И впервые, несмотря на войну и на то, что всякий раз при мысли о матери у нее начинались жуткие спазмы в животе, Эстелла почувствовала радостное возбуждение, которое подтолкнуло ее вперед.

Она пересекла Седьмую авеню и, увидев знакомую картину, заулыбалась еще шире. Из окон валил пар от множества утюгов – это разглаживали одежду, прежде чем вывесить ее на продажу. Однако источник этого пара находился высоко над головой, на высоте двадцатого или даже тридцатого этажа, клубы пара сливались с облаками, а это значило, что одежду производят на всех уровнях здания. Подумать только! Шить, гладить, рисовать эскизы, создавать модели и при этом находиться так высоко над землей! Как там, наверное, много света! Пусть Манхэттен другой; отсюда не следует, что он хуже Парижа.

Эстелла решила начать с офисов производителей одежды, которые в Париже покупали у нее эскизы. Если они не найдут ей работы, можно попробовать обратиться к закупщикам из универмагов. Она особенно обрадовалась, отметив, что на визитке одного из знакомых ей производителей, мистера Гринберга, стоял упомянутый Сэмом адрес: Седьмая авеню, 550. В Париже этот адрес ничего для нее не значил, а вот теперь олицетворял шанс, за который следовало уцепиться.

Увы, ее настрой мало сказать угас; он почти улетучился, когда Эстелла добралась до офиса мистера Гринберга. Он был ей рад. Однако в модельерах не нуждался.

– Вы нужны мне в сопоставительно-торговом отделе. Все упускают детали, не уделяют внимания пуговицам или швам – тому, что делает каждое платье особенным. Тут требуется наметанный глаз.

– В сопоставительно-торговом отделе? – переспросила Эстелла. Ничего подобного она доселе не слышала и решила, это что-то чисто американское.

– Вы идете по магазинам – «Бергдорф», «Сакс», «Форсайт», – смотрите, чем они торгуют, особенно модели, выглядящие французскими, зарисовываете и передаете закройщику. А он работает с этим дальше.

– Простите?.. – переспросила Эстелла, решив, что просто не полностью переключила мозги на английский.

– Берете блокнот, – он сунул ей в руку несколько листков бумаги, – карандаш и приносите мне то, из чего я могу сделать модель. Из-за проклятой войны всем не хватает эскизов! Полтора доллара за штуку. Как в Париже.

Эстелла развернулась, понимая, что нужно уходить, пока не ляпнула чего-нибудь лишнего. Что война не просто какое-то неудобство: она видела, как люди гибли, всего лишь пытаясь перебраться в безопасное место; она знала тех, кто, подобно месье Омону, делал все, что мог, когда многие другие слишком перепугались.

На улице ее чуть не сбили с ног ручной тележкой, на которой перевозили одежду.

– Черт! – негромко выругалась Эстелла, ощупывая лодыжку.

Не важно, насколько это ее задевает. Она должна выполнить поручения мистера Гринберга, если хочет платить за комнату. Если она хочет есть и покупать билет, чтобы возвращаться в пансион на метро. Она должна делать то, что поклялась не делать никогда: копировать. Почему никому не нужны оригинальные модели? Почему здесь все стали невольниками немногочисленных парижских кутюрье?

Вопросы без ответа. А в кошельке всего двадцать долларов. Эстелла изучила карту, которую ей дали в пансионе, и направилась на Пятую авеню, в универсальный магазин Сакса, радуясь, что решила надеть собственноручно сшитое платье – более элегантное, чем одежда, которую она обычно носила на работу в своей мастерской. Хотела произвести хорошее впечатление на мистера Гринберга… А вот теперь нужно сойти за покупательницу, которая может позволить себе одеваться у Сакса.

Эстелла изобразила походку и осанку, скопированные у манекенщиц из салонов, и бодро продефилировала в секцию женской одежды. Первым же платьем, которое она там увидела, была подделка под Магги Руфф[27 - Магги Руфф (1896–1971) – французская художница-модельер.], модель из превосходного черного сатина, длиной до пола, слегка расклешенная. Эстелла взглянула на ценник: 175 долларов! Раза в три дороже, чем для клиенток Магги Руфф в Париже. За сколько же продаст такое платье мистер Гринберг? Наверняка дешевле 175 долларов. И Эстелла, получающая по полтора доллара за эскиз, находится в самом начале длинной цепочки копирования.