Швея из Парижа

Эстелла развернула бумаги и прочитала свое имя. Документы подтверждали мамины слова.

– Но как?

По маминым щекам покатились слезы.

– Мне больно рассказывать.

– Мама! – воскликнула Эстелла, напуганная видом плачущей матери. – Прости меня. Я всего лишь пытаюсь понять.

– Сейчас не до этого. Тебе нужно уехать из Парижа. Посольство организовало последний, дополнительный поезд, он отправляется завтра. На прошлой неделе я ходила в посольство и все выяснила. На всякий случай. Тогда я не решилась признаться. Боялась потерять тебя. А вот теперь придется.

– Разве я смогу тебя бросить? – Голос Эстеллы срывался. Она не представляла себе, как сядет в поезд, полный американцев, и проедет через охваченную войной страну, чтобы попасть в Бордо, взойти на пароход как гражданка США и отправиться в Нью-Йорк. Одна, без мамы.

– Ты сможешь. И ты уедешь.

Вместо ответа Эстелла разрыдалась.

– Милая, – прошептала мама и крепко обняла дочь, прижав ее голову к своей груди. – Не плачь. Если ты плачешь, я тоже заплачу. И больше не остановлюсь.

Мама произнесла эти слова с таким безысходным отчаянием, что Эстелла лишилась самообладания и не послушалась. Наоборот, она зарыдала так, как никогда прежде не рыдала, представив маму одну в мастерской, одну в квартире, одну на их общей кровати. Неизвестно, сколько лет они проведут в разлуке, прежде чем смогут увидеться вновь, и смогут ли вообще?

Глава 3

Утро началось с завывания над Парижем пикирующих бомбардировщиков – они сбрасывали бомбы на расположенный неподалеку завод «Ситроен». Эстелла понимала: как бы она ни надеялась, что мама передумает, бомбежка лишь укрепит ее в намерении заставить дочь уехать из страны.

Проведя мучительное утро в тесном бомбоубежище, Эстелла с мамой молча заторопились на вокзал Аустерлиц. Небо, еще недавно по-летнему ясное, заволокло дымом, в воздухе висели гарь и копоть.

– Надеюсь, поезд придержат, – тихо повторяла мама, а Эстелла надеялась на обратное: что во время бомбежки поезд каким-то образом сумел отправиться по расписанию и у нее нет иного выбора, кроме как остаться с матерью в Париже.

Ночью никто не постучался в дверь. Никто ее не разыскивал. Ведь молодая девушка, которая знает так мало, не должна привлечь чье-либо внимание, не правда ли? Однако следом Эстелла вспомнила о предупреждении незнакомца: бегите! А вдруг, оставшись дома, она навлечет опасность на маму? От этой мысли она содрогнулась и теперь старалась не отставать от Жанны; чемодан и швейная машинка уже набили ей синяки на ногах. Большую часть места в чемодане заняла мамина коробка со швейными принадлежностями. Жанна настояла, чтобы Эстелла взяла ее и швейную машинку с собой. Дочь не могла представить, как мама будет жить без этих двух вещей. Однако еще больше она не могла вынести боль в глазах матери, когда попыталась отказаться от подарков. Так что взяла их в знак благодарности, чтобы иметь при себе два драгоценных предмета, которые будут напоминать о маме всякий раз, когда доведется ими пользоваться.

Вокзал Аустерлиц был настолько переполнен, что они едва смогли пробиться сквозь толпу. Утренняя бомбардировка вызвала ужас, распространившийся по городу, подобно пожару. После того как две сотни немецких самолетов сбросили множество бомб так близко к жилым домам, мало кто из парижан хотел остаться и увидеть, чем закончится очередной налет. Пол усеивали брошенные чемоданы, предметы мебели, другие вещи, которые невозможно было втиснуть в поезда – осколки ваз и торшеров, плюшевые мишки с оторванными лапами, разбитые напольные часы.

Было жарко, очень жарко; пот струился по спине Эстеллы, одетой всего лишь в легкое летнее платье. Она жадно глотала воздух, но близость множества тел и летний зной тут же отбирали его.

Эстелла вдыхала отчаяние, сочившееся из пор; отчетливее всего оно проявлялось, когда грудных детей передавали над головами и укладывали на столы для багажа, чтобы тех не раздавили в толпе – оттуда матери собирались их взять, добравшись до платформы. Однако некоторые матери, увидев, как поезд отправляется, садились в дальние вагоны, думая, что детей уже погрузили, и слишком поздно понимали – младенцы остались на перроне. Эстелла видела, как женщины колотили руками по стеклам и открывали рты в беззвучном крике. Кто теперь позаботится о младенцах? Она сжала руку матери.

– Сюда, – сказала Жанна, протискиваясь к наименее переполненной платформе и старательно отводя глаза от женщин, потерявших своих детей.

Когда они приблизились к поезду, специально выделенному для граждан США, Эстелла почувствовала себя виноватой. Она самозванка; что в ней есть американского, кроме акцента? Да и тот усвоила случайно, потому что брала уроки английского у американца. Поезд был заполнен, однако не настолько сильно, как все другие составы, где люди занимали даже туалеты, чтобы в вагоны вместилось больше пассажиров. Здесь стены платформы не покрывали сотни надписей мелом, которые люди оставляли своим близким, чтобы дать знать, где их искать. У счастливчиков из всех возможных направлений было лишь одно: Америка. Здесь не оставалось брошенных детей.

Здесь были мужчины в элегантных костюмах и начищенных ботинках, некоторые с женами – в легких летних платьях, шляпках, перчатках и туфлях-лодочках. А вот французы на соседней платформе напяливали на себя по три платья, пальто, свитера – все, что не уместилось в чемоданы.

Как-то слишком быстро Эстелла добралась до проверявшего документы человека. Она протянула ему паспорт и сжала мамину руку.

– Пожалуйста, расскажи о моем отце.

Жанна решительно покачала головой.

– Сейчас не время. Будь умницей, милая. – Она поцеловала дочь в щеку.

Эстелла повисла у матери на руке и слабо улыбнулась.

– Я всегда умница.

– Ты, как всегда, не слушаешься, – в шутку проворчала мама. – Обещай, что не изменишься. Всегда оставайся такой, как сейчас.

У Эстеллы перехватило горло, и она не смогла произнести нужных слов. Спасибо. Никогда, никогда тебя не забуду. Будь осторожна. На мамину блузку скатилось несколько слезинок.

– Пора, – поторопила мама и отступила на шаг, легонько подталкивая дочь к поезду – как ребенка, который отказывается идти в школу.

– Я люблю тебя, мама. – Эстелла наконец сумела справиться с собой. – Вот, возьми. – Она протянула Жанне пакет с блузкой из остатков золотого шелка, которую шила всю ночь. – Надевай ее, когда будешь грустить.

– Иди. – Эстелла еще не видела такого выражения на мамином лице. С Жанны словно сорвали маску спокойствия, обнажив все, что раньше было скрыто: любовь к дочери и одновременно безысходный страх.

Эстелла заставила себя войти в вагон. Она перегнулась через мужчину – тот крикнул ей: «Осторожнее!» – и различила сквозь стекло, как платформа двинулась назад, унося с собой маму. Только теперь Эстелла поняла, что видит ее последние секунды. Жанна повернулась к поезду, обшаривая глазами вагоны, послала воздушный поцелуй и прижала к сердцу ее блузку, последнее воспоминание о дочери. И все, она исчезла.

Эстелла вытерла глаза и села на свое место, все еще проигрывая в памяти мамин образ. Она молилась, чтобы благополучно доехать до Бордо, по-прежнему опасаясь, не развернут ли ее там. Невозможно поверить в то, что сказала мама в последнюю ночь. Неужели ее отец – американец и она родилась в Америке?

Однако как только поезд выехал за город, Эстелле стало не до загадок собственной жизни. Увиденное потрясло ее. Тысячи женщин, одетых в брюки, гордо шагали вдоль путей. Они отказались от платьев, не подходящих для путешествия, в которое они пустились, и повязали волосы косынками в патриотических цветах – красном, белом и синем. Высокие тополя вдоль дороги словно копировали женщин с их гордой осанкой; длинные тени деревьев, казалось, указывали путь туда, где люди найдут пристанище. Но по мере того как поезд удалялся от Парижа, а желанное убежище не спешило материализоваться, Эстелла стала различать на лицах отчаяние – большее, чем у нее, и гораздо большее, чем она могла себе представить.

Все разговоры умолкли, когда поезд нагнал гигантскую колонну изнеможенных людей, уже много дней идущих пешком из Бельгии, с севера Франции и из самого Парижа. Женщина с кошкой, ребенок с птичьей клеткой, старик, толкавший впереди себя тележку с кучей малышей, детская коляска с больной старухой, девочка, сжимавшая в руках куклу, чемоданы, кастрюли, домашние животные, узлы, одеяла… В основном это были женщины и дети, мужчины попадались редко. Некоторые ехали на велосипедах, но большая часть людей шла пешком. Машины с пристегнутыми к крышам тюфяками для защиты от бомб не могли пробиться сквозь толпу. Запряженные лошадьми подводы пытались объехать колонну. Фургоны и грузовики непрерывно сигналили; они были настолько перегружены, что Эстелла удивлялась, как у них еще не вылетели стекла.

Когда поезд ускорил ход, Эстелла увидела лежащие у самой дороги тела. Эти люди не двигались. Старики, которые не смогли идти так долго, питаясь скудной пищей. Она вновь принялась плакать, обхватив себя руками. Она не видела этого раньше, иначе не смогла бы вчера надеть золотое платье и веселиться. Еще совсем недавно Эстелла наблюдала, как витражи Сен-Шапель заворачивали в парусину и уносили на хранение. Тогда она пришла в ужас от догадки – значит, правительство полагает, что Париж начнут бомбить, – и в то же время обрадовалась; ведь красоту ее города сберегут. Теперь Эстелла видела в этом напрасную трату сил: если правительство знало о грядущих бомбежках, то почему они не взяли людей, не завернули в парусину и не спасли вместо неживого стекла?

* * *

Пароход «Вашингтон» был увешан таким количеством американских флагов, что выглядел как необычная реклама страны, да, по сути, именно рекламой и являлся; флаги предназначались для того, чтобы никто не усомнился – это не военный корабль, его нельзя обстреливать или торпедировать, а нужно позволить ему добраться до Америки невредимым, не разделив судьбу многих других затонувших с начала войны судов. Эстелла взошла на палубу с открытым от удивления ртом, не в состоянии постичь, как нашлось время, чтобы при помощи кранов погрузить на борт автомобили богатых людей, позволить им увезти с собой из Франции то, без чего они не могут жить. А вот она оставила в Париже самое ценное – маму.

Судно оказалось заполнено лишь наполовину, что вновь удивило Эстеллу – неужели нельзя взять некоторых из отчаявшихся людей, которые наводнили Францию, пусть даже без документов? – однако затем выяснилось: они поплывут в Лиссабон, где подберут тех, кто не успел попасть на борт в Бордо. Теперь пароход был забит; раскладные койки поставили в главном салоне, в библиотеке, во дворике, называвшемся «Палм-Корт»; даже в бассейне спустили воду и оборудовали там спальные места. Несмотря на перегруженность, на корабле было тихо, словно вместо людей там обитали призраки, видимые, но безмолвные. На лицах читались невысказанные страх и тревога, особенно после того, как всем приказали на ночь класть под подушку спасательные жилеты. Каждый день приходили сообщения о новых потерях. Немецкие войска ломились в двери Парижа. Правительство увиливало от ответа, а затем тоже сбежало. Париж был усеян пеплом от сожженных бумаг – министерства уничтожали документы, чтобы те не попали в руки врага.

Рано утром одиннадцатого июня, когда пароход шел из Лиссабона в Голуэй, чтобы взять новых пассажиров, Эстелла решила выйти на палубу в неурочный час – ей не спалось. За пределами парохода царила темнота, однако там, где стояла Эстелла, небо казалось подсвеченным – американские флаги усиленно освещали прожекторами, хотя это скорее привлекало внимание, чем позволяло судну проскользнуть незамеченным. Эстелла и сама сияла в своем золотом платье, которое надела, представляя, что вместо шелка ее обнимают мамины руки. Она закрыла глаза и вообразила маму в подаренной блузке. Так рулон шелка соединил их через океан.

В памяти звучали последние мамины слова: «Всегда оставайся такой, как сейчас». Только вот кто она теперь – без дома, без работы, без семьи, да еще и со лживым выдуманным прошлым?

Она ощутила рядом чье-то присутствие.

– «Лаки Страйк?» – произнес мужской голос.

– Откуда у вас американские сигареты? – спросила Эстелла. Мужчина с волосами песочного цвета и янтарными глазами дружески улыбался ей, внушая что угодно, только не опасения. Она взяла сигарету и с благодарностью затянулась.

– Мои родители в прошлом году привезли с собой во Францию несколько коробок. Хотя мы все много курим, сигареты еще не закончились.

– Они не знали, что у нас во Франции тоже есть сигареты?

– Вы француженка?

– Да, – с гордостью заявила Эстелла. – Но родилась в Америке.