Освобождение Агаты (сборник)

– Частным детективом… – пробормотала я, прозревая на ходу.

Миг – и он снова оказался у моего бывшего стола:

– Марина Юрьевна, найдите его… Я… я что хотите вам сделаю. Денег дам. Должность достану – какую пожелаете. Я тоже буду искать, зубами буду грызть, но вы – вы знаете, как это делается! И у вас есть голова на плечах. И у вас есть – душа. Я вижу ее, сквозь глаза ваши вижу! Вы найдете его, найдете. Найдете и отдадите мне. Потому что от сотворения мира никто, никого, никогда не любил так, как я любил ее. И люблю. Потому что смерть не властна над любовью.

* * *

То, чего с неприятным трепетом ждала Евгения Иннокентьевна, за чем готовилась зорко следить и направлять мудрой рукою, к чему целомудренно готовила дочь с рождения, – именно это она и проглядела, упустив из виду главное – начало. Дочь влюбилась за год до того, как они вместе решили заняться поисками для нее достойного супруга. И произошло это на предпоследнем курсе, когда, наоборот, следовало подтянуть учебу, не расслабляться, чтоб не закралась вдруг в диплом досадная тройка.

Начала встречаться с парнем, не посоветовавшись с матерью, не приведя предварительно в дом с доверчивым вопросом: «Ну, как он тебе?». И себе самой не могла простить Евгения: под самым носом ведь все было – как недосмотрела? Почему ослабила внимание как раз в эти наиопаснейшие годы, когда требовалось исключительно усилить его, неусыпно контролировать девочку! Опасность именно двадцатилетнего возраста тревожная мать видела в самом простом: на вид-то они все уже «большие», на каблуках, при серьгах – и хотят, чтоб было у них все «по-взрослому»: с мужем, с колясочкой… А на деле-то – девчонки, три года как из школы и от школьниц отличаются только отсутствием формы, а так – те же смешливые дурочки…

«Жених» объявился из самого безопасного места, какое только могла представить Евгения, когда дочь отсутствовала дома вечером: из дома благополучной одногруппницы Ани Тихомировой! Дома, где были мама, папа, машина и собака! Последнее обстоятельство несколько коробило Евгению, но она махнула рукой, как когда-то на не званную в мечту кошку. Маленькому «собачонку» в их доме все равно никогда не поселиться, а заразу Агата, вроде, не должна подцепить: у Тихомировых чисто, и блох у пса, наверное, нет. Сама Аня тоже антипатии не вызывала – хотя, конечно, кто-то и должен был объяснить ей, что ресницы в таким возрасте красить неприлично – да и ни в каком лучше не начинать. «Ты только не вздумай с нее обезьянничать! – на всякий случай наставляла Евгения по вечерам свою дочь, чьи волосы, наконец, отросли и были вновь заплетены и подобраны. – Как начнешь краситься, так уж точно станешь, как все».

Эти два слова – «как все» – в последнее время стали еще одной удобной воспитательной рукояткой. Заметив у Агаты любовь к определенной обособленности, тягу к нестандартным решениям в паре-тройке случаев, Евгения принялась педалировать «особенность» дочери, понемногу прививая ей некоторую брезгливость к общему стандарту.

– Ты в них, как все, – скупо уронила Евгения, когда однажды Агата, отчаянно прокопив полгода, приобрела у фарцовщика ладные синие джинсы «Montana».

С удовлетворением мать заметила, что девочка только пару раз после этого (и то, вероятно, тем самым отстаивая свою независимость) куда-то носилась в джинсах, избегая показываться в них маме на глаза, – а потом одежка незаметно исчезла из дома – была, наверно, перепродана.

Скоро Агата попросила маму поехать с ней в Дом мод «что-нибудь присмотреть», и Евгению порадовало, что, когда она намеренно стушевалась среди вешалок, давая дочери возможность проявить собственный вкус, та выбрала именно те две вещички, на которые сразу же пал негласный выбор ее матери. Это была нежная, воздушная блузка цвета сливочного крема, а к ней – строгая коричневая юбка с двумя складками и пуговичкой впереди. «К этому комплекту моя золотая цепочка подойдет», – заметила Агата, еще раз невзначай потрафив матери. Решив, в свою очередь, сделать дочке приятное, она предложила ей отметить обновки в кафе-мороженом, где они даже позволили себе выпить по сто грамм шампанского – и потом долго сердечно разговаривали за чашкой кофе, полностью вернув в те минуты свое начавшее было ускользать единение.

И вот, пожалуйста. Сопоставив задним числом даты, Евгения оскорблено убедилась, что в тот мягкий зимний вечер, когда под руку, сияющие, как две подружки, они шли после кафе по Большому, несли в пакете Агатины наряды и болтали о чем-то милом и теплом, дочь носила уже в сердце другой, чужой и чуждый образ! И ведь успела уже легкомысленно внушить себе, что именно он и станет навеки единственным!

Агата встречалась с Сергеем Тихомировым, взрослым тертым парнем, вернувшимся из армии, двумя годами старше неопытных девчонок и, конечно, уже вкусившим от грязи какой-нибудь временной любви. А что может сделать грязь? Только запачкать. И как она, Евгения, прохлопала появление голодного самца возле девочки? Она, конечно, знала и раньше, что у Ани старший брат «в армии». Кстати, задавала и вопрос: «Что, любящие родители не могли оградить ребенка от такого ужаса?» – и Аня, как ни в чем не бывало, ответила: «Они собирались, да Сережка сам не захотел, сказал, что каждый настоящий мужик должен армию пройти». Вот-вот, можно себе представить! Именно мужик и вернулся – и надо же, первой женской особью, попавшейся ему по возвращении, оказалась Агата! Именно в тот момент, когда «мужику» только и нужно было найти, куда теперь, на свободе, сбросить бушующий гормон… Почему ей смутно казалось, что «в армии» – это все равно, что «в Африке», а два года службы – чуть ли не смертный приговор? Как она проморгала его появление и не пресекла немедленно все эти дурацкие хождения «позаниматься» в не только не дружественный теперь, но и, можно сказать, заминированный дом! Нет, радовалась, как курица на насесте: ах, дочка подружилась со скромной девочкой – одни мысли об учебе: придут, поедят – и сразу заниматься, заниматься… Так можно и красный диплом получить… И вот дождалась, здрасьте: «Мама, мы с Сергеем любим друг друга и хотим пожениться».

Они любят, скажите, пожалуйста! Ну, у него – понятно: этот… гормон… А ей-то чего приспичило?

Другая мать упала бы в обморок – нет, конечно, сейчас никто не падает, хотя сердечный приступ срабатывает по-прежнему безотказно. Но она до такого не опустится! Не опустится, потому что это будет означать ее полное материнское поражение, педагогический провал. Не зря же она воспитывала дочь двадцать лет такой, какой воспитала: совестливой, открытой, тонкой. И теперь все пройдет: переболели стрижкой, переболеем и Сергеем, все закономерно, только спокойнее… Не сорвись, сейчас можно только лаской, зубы сжать – а лаской… Иначе оттолкнешь, а к кому? Да к нему именно: к доброму «жениху» от злой матери…

– Что ж, дочка, поделаешь… Вот и к тебе пришла первая любовь… Не скрою, я, конечно, от Сергея не в восторге, но ведь тебе с ним жить, не мне, – тебе и решать… Единственное, о чем прошу, – о самой малости: не торопитесь, присмотритесь друг к другу получше. Тебе ведь еще полтора года учиться! И ему, кстати, тоже надо куда-то поступать, не нужен ведь нам муж без высшего образования! Работать и учиться на вечернем? Гм… А где же он будет работать без образования? На заводе? Но там, знаешь, опасно: среда затянет. Мужчины вообще легко поддаются: пьянка, другая, глядишь – и уже ничем от работяг не отличается… Лучше бы ему на дневное поступить, отучиться, а потом и поженитесь… Кстати, и чувства его проверишь… Если любит, будет хоть десять лет ждать и пальцем до тебя не дотронется… А если бросит, значит, ты только для одного ему и была нужна… Человек, когда любит, – он все преграды одолеет. Помнишь, мы у Куприна читали, как Иаков служил Лавану за Рахиль семь лет – «и они показались ему как семь дней, потому что он любил ее»? Приводи его в дом почаще, надо нам с ним ближе знакомиться – все-таки, будущие родственники…

Агата, ожидавшая от матери лекции на тему «Тебе надо учиться, а не о женихах думать», обрадовалась, услышав из ее уст то, что по неопытности приняла за благословение, и Сергей – большой, застенчивый, напоминающий циркового медведя, появился в доме уже на следующий день.

Евгения была ошеломлена и подавлена, потому что навязываемый «зятек» при ближайшем рассмотрении оказался даже хуже самых мрачных ее предположений. Он говорил односложно, низким голосом, оскорбляя его звучанием саму утонченную атмосферу их дома, – казалось, что даже хрусталь в серванте позвякивает!

– Ты обратила внимание, как грубо он у тебя рычит? Прямо неприлично, – тихонько заметила она дочери.

Необразованностью он тоже поражал: ничего не слышал, например, о Набокове – только смущенно, потупившись, слушал ее оживленный и полный юмора рассказ о странной причуде гения скакать с сачком за совсем не красивыми бабочками, потому что они редкие, – это с его-то высокомерием, сверхпородистым лицом и статью…

– Передала бы ты Ане, что брата нужно как-то просвещать, он же просто валенок, – бросит она на днях между делом.

Когда юношу попросили посмотреть и, по возможности, исправить текущий бачок в туалете, он беспомощно развел руками:

– Я и к унитазам-то заново привыкаю, Евгения Иннокентьевна! У нас там ведь просто две дырки рядом были… – и это за столом, при невесте!

– Ничего никогда по дому делать не научится, такой же косорукий, как твой отец, – не стерпев, шепнула она Агате на ухо, едва Сергей отвернулся.

После того, как все выпили по рюмочке домашней наливки, зажатость юноши под оком будущей тещи несколько ослабела, и он начал довольно раскованно рассказывать о минувшей службе в армии, о маленькой секретной точке в тайге, где было их «шестеро и прапорщик», и часто приходила медведица – просто из любопытства, и солдаты ее даже подкармливали – а прапорщик все равно застрелил, хоть она и мирная была; и ему, Сергею, было ее так жаль – ну, прямо, как человека: получилось ведь, что предали, почти приручили – она зла не ждала, а прапор ей пистолет в ухо…

«Господи, совсем не соображает, что говорит! Девочке ведь такое и слышать невозможно!».

– Если бы он тебя действительно любил, то щадил бы твои чувства, – пробормотала Евгения себе под нос, в то время как увлекшийся Сергей рассказывал о том, как раз в две недели им спускали с вертолета еду, а однажды позабыли. Стояла зима, связь плохая, так что только через десять дней удалось сообщить о голоде – а до того они ходили в тайгу охотиться, только, слава Богу, никого не подстрелили, а то он бы есть все равно не смог; так и дотянули на чае и горстке перловки…

Вообще, как и многие недоразвитые люди, Сергей «любил» животных, радовался встрече со своим на два года оставленным псом-овчаркой Роем ничуть не меньше, чем встрече с родителями и сестрой, и все время говорил о нем («Рой такой умный, что если бы он заговорил, я бы не удивился»), что доказывало, по мнению Евгении Иннокентьевны, его вопиющую близость к животному. Она даже вынуждена была тактично, со смешком, предложить ему с его интересами поискать себе невесту среди ветеринаров, а не филологов:

– Мы с Агатой всегда считали, что человек должен, в основном, общаться с себе подобными, а животные несут, так сказать, утилитарные функции: мясо, молоко, шерсть, перевозка грузов…

– Охрана, – некстати подсказала Агата, словно допуская наличия у животных чего-то вроде личных качеств.

– Ну, если животное, – намеренно не произнесла «собака», – выращено в питомнике и соответствующим образом выдрессировано, то почему нет, – с нарочитым равнодушием отозвалась Евгения.

Взгляд Сергея впервые тревожно метнулся на Агату: согласна ли она с таким мнением матери, не будет ли против драгоценного Роя?

Конечно, будет, дружочек, конечно, будет – дай только срок…

– Мы с Агатой, – подчеркнула она, – разумеется, вполне терпимо относимся к «братьям меньшим», но предпочитаем наблюдать их издали, причем, чем дальше, тем лучше…

Когда Сергей собрался уходить, Агата чуть не бросилась провожать его – понятно, хотела смягчить впечатление – но Евгения твердым взглядом остановила неразумную дочь: во-первых, пусть он это впечатление унесет с собой и хорошенько переварит, а во-вторых…

– Мне даже смотреть больно, как ты висишь на нем – точь в точь эти твои простецкие девчонки на своих парнях. Ни на секунду не вспомнила об элементарной девичьей гордости: с каких это пор девушка чуть ли не ночью бросается провожать молодого человека?

И только теперь, месяца на три позже, чем следовало бы, она дождалась от Агаты тех заветных слов, свидетельствовавших о доверии к материнскому мнению:

– Мам, ну как ты его находишь?

Неразумная мать тут же бросилась бы поносить того неотесанного мужлана, которого сегодня имела неудовольствие лицезреть, но не такова была Агатина мама:

– В целом, ничего: не пьет, я вижу, не курит, может, и неплохой малый, может, и удастся из него слепить что-то приемлемое…А пока, конечно… Гм, даже руки не знает, куда девать… Нет, армия, конечно, – это мясорубка, и целыми из нее не выходят. И потом, какая примитивность мышления – ты заметила? Медведи, собаки… Ты что, за неандертальца собралась? Он вообще читать умеет? Странно, по нему не скажешь…

– Мама, но он ведь добрый, хороший!

– Хороший-то хороший… Но что-то мне показалось, что он с некоторым удовольствием рассказывал о гибели медведицы… Не скрывается ли жестокость за этой «хорошестью»?

– Ну, мама!

– Кроме того, мужчина должен быть с руками – что толку, что добрый, если краны текут…