Понедельник. №5

Гоняясь за химерой там и тут,
Я вывела зависимость простую:
Чем благородней помыслы влекут,
Тем больше сил, потраченных впустую.

***
Как ни пытайся себе внушить
Случайность любого пророчества,
В одну упряжку впрягает жизнь
Гордыню и одиночество.

Афоризмы

Совесть уснула от греха подальше.

Прямо поставленный вопрос во время обсуждения вышел боком.

Честный политик – такой же оксюморон, как правдивая ложь и ловкий растяпа.

Только дал слово больше не попадаться на удочку, как наступил на старые грабли.

Установлено, что энергичный человек за жизнь совершает больше глупостей, чем медлительный.

Если не можете быть кратким, постарайтесь не быть надоедливым.

Из всех разновидностей смеха запоминается заразительный либо отвратительный.

Трогательная ложь всегда найдёт путь к сердцу.

Жизнь каждому оставляет на лице след: одним от наличия, другим – от отсутствия…

К старости недостаток ума становится заметнее, чем недостатки внешности.

Предложите человеку интересную мысль, и он непременно скажет: «Только не сейчас».

Булочка и пончика с морозным ароматом детства

(Сокращенная глава из автобиографической книги «Собачий сёрфинг»)

– Мама, – стоя у окна, кричал на иврите невидимый мальчик из соседнего дома. – Когда ты вернешься, я кушать хочу.

В голосе слышны были плачущие нотки.

– Отойди от окна, иди на кухню, – ответила мать на ходу, направляясь с мужем к машине.

– Что мне поесть? – продолжал канючить сын, выкрикивая в окно на всю улицу.

– Возьми что-то из холодильника.

– Я не знаю, что. Я, пожалуй, возьму сосиску с перцем, хорошо, мама? Это вкусно?

– Очень хорошо, – ответила женщина, садясь в машину. – Я скоро вернусь!

Пока я соображала на ходу, действительно ли это так вкусно, я оказалась рядом с машиной, в которую садилась пара, и как-то улыбнулась, смутившись от того, что стала невольным свидетелем частного семейного разговора. Мужчина, как бы не обращаясь ни к кому, садясь в машину, сказал:

– Эйзэ нудник![1 - Какая зануда! – иврит.]

Надо заметить, что голос из окна принадлежал отнюдь не ребенку. Это был голос скорее мальчика переходного возраста, с уже ощутимыми намеками в сторону баса. Это сегодняшний Израиль. Благополучный, сытый Израиль.

– Идочка, что тебе принести, – неожиданно донеслось из раскрытого окна, когда тихим вечером мы прогуливались с собачкой недалеко от дома, – мандаринку или апельсинку?

– Мне всё равно, – услышала я спокойный ответ дамы.

– А может, тебе грейпфрутку? – настойчиво кудахтал русскоголосый петух, не решаясь на принятие судьбоносного решения. – У меня есть выбор!

Да, не знаю как у других народов, но в еврейских семьях всегда любили добротно поесть, вкусно и с большим запасом. Перепадает кое-что и братьям нашим меньшим.

– Пожалуйста, не кормите кошек мясными и рыбными остатками, – предупредила меня женщина, которая каждый день за свой счёт покупает и разносит кошкам йогурты и сухой корм. – Вчера я еле-еле спасла кошку, у которой в горле застряла косточка. Они не умеют есть такую пищу. А ведь я это делаю за свой счёт.

Признаюсь, я тоже не исключение. Многократные клятвы и заверения, что начинаю относиться к еде просто как к средству существования организма и не более, заканчиваются скорыми посиделками с разными пищевыми изысками, перееданием, чертыханьем и т. д.

Все наши недостатки и достоинства родом из детства. Вспомните детство золотое… Что, не золотое? А какое? Простое… Да… припомнить особо нечего. Почему нечего? В каждый период – свои радости. Моё детство проходило в сравнительно благополучной Литве, где даже в пятидесятых не было так голодно, как в России. Сельским хозяйством там всегда занимались правильно.

Я закрываю глаза и погружаюсь в далёкую сказку воспоминаний. Зима, морозное утро. За окном темно, но нужно вставать и идти в школу. Я первоклассница. Начальная русская школа далеко за городом, там, где начиналась окраина. Я с портфелем и чернильницей-непроливашкой в мешочке с верёвочкой бегу в школу. В Литве день начинается поздно. Бегу, потому что темно и страшно. Особенно зимой. Но какое счастье, что есть переменки. И вот после первого урока, зажав в руке заветный рубль, не успев иногда даже набросить пальтишко, мы устремлялись из школы к ближайшему домику, стоящему на болотах. Там жила полуслепая бабушка, которая пекла маленькие, кругленькие сладкие булочки. По кочкам, по замёрзшим местам болот надо было успеть добежать в тёмное помещение дома, сунуть рубль в руки бабушке, взять эту булочку – и бегом обратно, предвкушая всю радость от маленького богатства, зажатого в руке, а потом… вдыхая морозный аромат с запахом ванили, по крошке пытаться продлить удовольствие от поедания этого деликатеса. Для полуслепой бабушки это было подспорьем для существования, а для детишек – особый ритуал счастья, который незабываем до сих пор.

Скажу вам по секрету, что, конечно, было в городе одно злачное место, где можно было наслаждаться не только булочками. Булочки, тоже скажете… Там, возможно их никто и не покупал. Не ради же булочек приходили туда красиво одетые расфуфыренные люди и играла музыка. Потому что это был самый знаменитый красный ресторан. Был он в самом центре, и всего несколько домов отделяли наш дом от ресторана. Летом окна ресторана были открыты, и клубы сигаретного дыма, запахи спиртного, кухни и духов таинственно расползались по улицам. Нам было строго-настрого приказано никогда не заходить туда и вообще проходить мимо ресторана быстрым шагом, не задерживаясь. Ресторан пользовался репутацией «не нашей ментальности»; мама объяснила, что приличные люди туда не ходят. Но вот беда: внутри него, почти у входа, за стойкой бара можно было купить заветные пончики, целый кулёк. Горячие, золотые, поблескивающие маслом шарики. Это вам не просто карамельки- «подушечки», которые мы покупали в магазине напротив у толстого и высокомерного Пещинскаса, который и не разговаривал с нами, а просто своими беленькими пухленькими ручками скручивал бумажный кулёк и насыпал туда сто граммов заветных карамелек. Надо было выпросить у мамы денег, чтобы у неё было хорошее настроение, и чтобы она выразила своё согласие на поход в это непристойное место, и тогда…

– Только быстро, ничего не разглядывать, купи пончики и домой! – скомандовала мама.

Ой, ну что там можно было разглядеть? Гремела музыка, дамы громко смеялись накрашенными ртами, в клубах дыма раздавался хрустальный перезвон бокалов… Вот он, долгожданный кулёк. Теперь бегом домой.

У каждого была своя жизнь. Мы ходили под первомайскими знамёнами, пели песни, в карманах лежали заветные мамины коржики. Папа всеми силами, иногда с угрозой для жизни укреплял советскую власть, в лесах бродили вооружённые «лесные братья»… Литовское население ненавидело русских, именуя их оккупантами, но какой-то тихой ненавистью. Евреев тоже ненавидели, но их было мало. Еврейский вопрос в Литве, почти как в Польше, во время войны был решён. Мы жили своей детской жизнью, полагая, что ничего другого и быть не может. А булочки… Что, собственно, булочки? Тоненькие ниточки, связующие нашу память с прошлом. Они и сегодня булочки, только пахнут по-другому.

Александр Бинштейн, Ашдод

Эвридика

В жаркий полдень не сыщется тени,
Небо птичьим расколото криком,
Наступило на змея сомнений
Вдохновенье моё, Эвридика.
Мои пальцы на струнах застыли,
И стихи в глотке комом колючим,
Так недолго друг друга любили,
Хоть я верил, что мы неразлучны.
В царство тени живые не вхожи.
И для каждой души своё время.
Кто ушёл туда – тоже не сможет,
Перепрыгнуть границу забвения.
Безучастный Харон из уключин