Он, она, они, или Отголоски

Но не возражал. Особо даже не заметил. Хоть там зазвучали поочередно не совсем те песни, которые хотелось бы показывать сегодня, и именно этой публике.

Да, иногда ему хотелось сеять вокруг разумное-доброе-светлое… Иногда… нет. Иногда прорывалось то, что накопилось и накипело. Без цензуры. И потому сейчас с легкой руки кого-то неизвестной расположенности к нему, хаотично зазвучало всё подряд (ну хоть до закосов под «руки вверх» не добрались! Хотя… может, лучше б добрались…)

А так – зазвучало… то, что попалось. Что зазывается, «что попало». Ну в данном контексте, ведь он ко всему своему творчеству относился очень… компромиссно, привык прощать и позволять себе любые настроения. Хотябы в творчестве. Вот его широкоформатность его и настигла… Одна – апофеоз его депрессий, снова про боль. Другая – чуть ли не подростковая, улично-пацанская – нескрываемо-фривольного содержания, третья – и вовсе с ненормативной лексикой, коих изобиловало в «закромах… (что такое Закрома, кстати, ему надо б загуглить!) его творческой коллекции.

В другой раз он среагировал бы, но тогда – так растратился и исчерпал свой запас сил и эмоций, что для него самого сей факт тоже прошел как-то фоном… Ну играет – и играет. Фончик. У него было двоякое ощущение, что он узнает звучащее – как родное, и ощущает сопричастность, но как слушатель, а не создатель. Так, слушатель фончиком поневоле, ващщще не при делах… Хотя вокруг пчелиным жужжанием настигало откровение о принадлежности авторства, да и на экране был обозначен его псевдоним рядом с названием трека.

Ар-тэм. Коротко и ясно, с чётким ударением на начало – мало похоже на имя. Никнейм, неузнаваемый в широких смыслах, уникальный. Пускай, теперь всем известно, словно его раздели на публику, паспортное Артём Дарцев. Пусть, фигле.

Хотя б пока не обнародовали, что для друзей- У-дарцев. Или Удальцов.

Под «прикрытием» – ему как-то комфортней – есть некая размытость его контуров, его ответственности, личности, персонализации. Бытовухи. Всего того, что пластами складывает его жизнь, а не творчество. И он затруднялся сказать, какой из этих его миров – обширнее.

Кстати, можно – АРТ-эм. Этот – имеет право ваять и вещать что угодно, даже то, что льется сейчас с экранов в бэкстейдж. Он же – персонаж. Какой с него спрос?

Правда, это не сбило недавних его противников: одна женщина пафосного вида и содержания из первого ряда – окликнула его, и сообщила ему, что она – педагог консерватории, и хотела бы его посмотреть. Пока он попутно устало стягивал майку, оочередную, оголяя узоры, и кидал отработанное друзьям в пакет-стирку. Он бегло взял бутылку воды, и ходил остывал… Он даже попросил её обождать секунду – его поочередно или разом окликали со всех сторон – друзья, незнакомцы… и эта какафония пока плохо укладывалась в голове. А когда вежливо переспросил, испытав укол совести за такую непочтительность, почти надменную невнимательность, сначала даже «не выкупил», что это такое она ему говорит? Что за слова такие… файлы не обнаружены))) Вокал? Акдемический? Консерватория? Дама сконфуженно пялилась на его разукрашенности на груди и убегающие под кромку штанов, но не отступала… Он сам не понял, как он фоном с ней договорился…

Ну надо же, лишь теперь, сутки спустя, он впервые вспомнил об этом, и о номере её телефона. Вообще всё вчерашнее было теперь скрыто туманом и немало удивляло флешбеками с экрана.

Чуть левее за спиной преподавательницы, почти не шелохнувшись – если лишь только глазами, сидела девочка. И он остывал без майки, прохаживаясь туда-сюда мима неё с подозрительно равной амплитудой. Она – ровная и академичная – сидела сложив ручки на коленочках, и лишь глазами – как в детских часиках-«сове» следила за ним, успевая неслышными курантами «отзвонить» что-то своей почтенной даме слева.

Лишь теперь он узнал всемирно прославленную тренера.

И задумался… Это тренер спровадила с ним вчера воспитанницу. Вот так поворот..

Но случилось это позже, и вряд ли попало на камеру.

Ну а вот что попало: комментарии девчонок за кадром. Сквозь не слишком хорошее качество звука, прорывался бойкий незнакомый голос:

– Наконец то, девочки, настал этот благословенный момент: наша очередь говорить «какие класссные сиськи»! Короче, ему 27, или 28. Ну взросленький, да, по нему так и не скажешь! Родом из Сибири. – демонстрировала свою осведомленность, и углебленность в тему соседкам по закадровости некто Маша… – Из простой семьи, но очень многогранный. К показанному тут, он еще рисует скетчи, снимает блогерские и актерские видео, сам монтирует. Сам все пишет что поет, сводит, доводит до ума. Много и другим пишет. Много лет развивался в танцах, музыке, и вот, вроде прорвался. Хорооооош!!!! Ну какой! – реагировал на картинку голос, – Был женат. Да, я это знала. Какая-то танцовщица. Мелкая такая брюнеточка. Развелся, прколитесь, вот это сюрприз! Свежеразведенный, тепленький… Ну просто, хватай и беги! – и пока он ходил там и перекидывался фразами, – уууф! Агооонь! Нет, поглядите на него! Какое веллликолеппное жжживотное!

А в картинке тем временем – он словно откликом оборачивается к девочке со второго ряда, упирается в неё прямым взглядом, и совершенно рефлекторно протягивает бутылку. Она отпивает из горлышка, смотря на него благодарно, и не спеша возвращает. Ему. Из рук в руки. Глаза в глаза.

Точно. Она попросила попить. Сама! Так неожиданно, что он аж опешил. Чуть не кинул в неё этой бутылкой от неожиданности. Но руки, вроде, не дрожат. По крайней мере, в кадре на этом расстоянии.

– Саша там ваще в зоне… поражения… Ты посмотри на нее… я б тоже взмолилась: Водыыы!..

– Интересный способ сыграть… в бутылочку…

– Саша, что ты делаешь, Саша, кто так хейтит? АстАнАвись пАка не позднА. – негодуют зрительницы полукомично полу-всерьез-протстующе. – Вот сссучка! Мм! Можно мне тоже пооблизывать? Горлышко. Этой… Бутылочки.

Потом он усаживается на подоконник, подтягивает к себе коленку. Попивает водичку под собственные треки и улыбается друзьям, отстреливаясь довольными репликами. Расстояние – почти непреодолимо. Случайно обливается водой, что вызывает непередаваемую реакцию и лавину эпитетов у невидимой комментаторши, смахивает пальцами капельку с разрисованного крепкого торса на её крупном плане.

Потом натягивает неброский тёмный плотный свитшот, как тень, скрывая все достопримечательности, будто и не было – мираж, и ныряет парикмахерской модностью в капюшон. Был Звезда, и нету,

всё спрятался. Осталась только крепкая походка, выдающая спортсмена и танцовщика. Все действо сопровождается протестами фанаточки, что нужно запретить ему одеваться на законодательном уровне – «депутат не подкачай», и что его нужно немедленно причислить к музейным экспонатам, объектам всеобщего достояния и национального наследия.

Дальше – не слышно на горизонте кадра, но он – вспоминает диалог, читая по губам: он обмолвился с друзьями, что проголодался. И вдруг – «тут внизу – столовая. Не пафосно, но съедобно.» – выступила она по-свойски – всё ещё сдержанно, но участливо. Ну еще бы, из одной бутылки пили… Дальше камера фиксирует, как он удаляется по лестнице вниз. Независимо, оставляя позади все, что тут было, без следа и сожаления. Он реально не на шутку обрадовался перспективе покушать. Да и его парняги, пробегавшие с ним весь день – тоже.

Дальше он помнит, что встретил её там в подвальном помещении с допотопным интерьером, странными столиками и вкусными запахами.

О, а вот и продолжение – следующим файлом запись с телефона. А может, прошлая – тоже с девчачих телефнов подружАек была?

Снова не слышно, но он помнит тот диалог. Они уже все взяли и уселись – отбивные, гарнирчик, и даже компот – полные подносы. И тут дружно вспомнили, что хлеб то – забыли. Он – предводитель своей стаи, никогда не подумал бы послать кого-то на побегушках! Встал и прометнулся сам к стойке. А она со своей «свитой» – только подоспели к кассе. Он влез без очереди, по-медвежьи извиняясь, набрал хлеба, и попробовал расплатиться крупной купюрой: мелочью до последней монетки они дружно сбросились ещё на заказе – наконец-то не считаются до копейки, и решили оставить в столовой чаевых!

Сдачи на крупняк – не нашлось, карта – забыта в машине. И тут она – предложила свою мелочь… Он почти не подал виду, не пустил в себя эмоций:

– «так меня еще не спонсировали…» – кинул он через плечо непонятной интонацией, и вот оно все на экране. Крупным планом. Он всё помнит.

Нет, не все: вот она подходит к своим, и камера четко отмечает трогательное детское очень серьезное сдержанно-неудержимое «вот дурачок!».

Потом кадры на улице: вот он стоит возле своей машиной. Ну ладно, временной своей. Приятная женщина – тренер – накидывает ему комплиментов. Он рассеянно кивает, и почти не косится на её спутницу. Слово за слово. Где он обосновался? В Химках! О, им по пути! Ну как по пути… в одну сторону! Сам не понял, как предложил их подвезти. Наставница благодарно согласилась, осенила его доверием. Друзья-хи переглянулись, пожали плечами и набились гуртом в другую машину.

А за кадром вдогонку все тем же сопровождением:

– Саша, что ты делаешь?! Саша, опомнись! Ты говоришь с ним?!! Ты шо удумала? Шо ты творишь?! Саша, ты ж скромная, ты что, забыла? Ты не любительница секс-машин… Саша, ты куда??? Давлетова, нннненннннавижу тебя… – и так прям, от души…

Запись заканчивается. Он вспоминает, где он,

и с кем… Он вспоминает, что смотрели – её версию. И она – рядом, тоже видит… и помнит всё это. Она не поднимает глаз. Но кажется, он знает, что в них.

А кто-то рядом – вот только узрел всю историю…

Ему не привыкать выставляться напоказ с личным – это удел всех поэтов. Но сегодня – весьма… щекотливо получилось. Исповедь – не от него, а про…

Что ж, у него наработан крепкий навык разделять себя… и себя. Того и этого. Тамашнего и тутошнего. Лирического Героя, и обычного. Он не потеряет нить. Ему не привыкать принимать предлагаемые обстоятельства и «выплывать» из этих пучин. Он поднимает глаза на гостей… и родителей – с отсутствием всяких извинений за вчерашнее. И сегодняшнее. И завтрашнее. Он мысленно видит своё отражение – в зеркалах, объективах и глазах. И это отражение – может. Много что может. И на многое теперь имеет право. Например – быть здесь. И делать то, что считает нужным, и то что ему нравится.

И то, что никому не навредит.

Он видит эти любопытствующие взгляды – отзвуки только что увиденного. Кажется, «заряженный» – к нему теперь прилепится.

Он ждет, кто же нарушит молчание. Но никакие предварительные прогнозы не оправдываются:

– Круууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууттттть! – машет руками не знавшая его доселе Даша. Всем интересно, что она заценила больше?

– Нормально. – брутально шмыгает носом он. И изучающе настороженно скользит по присутствующим. Которые только-что коллективно отслеживали на экране крупным планом, как припрятанные нынче шрифты и узоры чернил под его кожей, лизнув спортивные рельефы, зазывающе убегают под кромку его штанов и кокетливо прячутся в их резинке. Теперь обдумывают это, разглядывая его белую майку, и мысленно вопрошают, а на Высокое искусство ли позарилась их «аленький цветочек».

Этика – такаЙЙя этика!

– Поешь неплохо… – невольно и забавно кивает кто-то из гостей, явно перетянутый им только что «на темную сторону». Из лагеря праведных консерваторов.

– Неожиданно… – вслух иронично распознает он… Обычно по внешнему виду он претендует максимум на рэпера. Но уж точно не на теноров и баритонов. «Удивительное рядом!» – улыбается он про себя, вторя чужому удивлению, подхватывая его, и удовлетворенно чуть поддразнивая публику. Пока еще не свою. Хотя…

Игорь Завазальский – Что происходит? (голос 9).mp3

Они отражают то, что он и ожидал: они словно увидели ожившего мультяшку. Вне возраста. Вне границ. Само ожившее воплощение которого – удивляет. И ему ещё предстоит подтвердить свою дееспособность, пока он окончательно не укоренился в этих умах как несуществующий персонаж. Как миф.

Главное – чтоб она поверила в него. Чтоб не испугалась в последний момент…