Травяное гнездо

Нюра вернулась во двор с огромным то ли ножом, то ли топором. Рукоятка была обмотана черной изолентой. Выглядел инструмент устрашающе.

– Что ты принесла?

– Сейчас, Саня, ты увидишь магию!

– А когда мы пойдем?

– Закончу и пойдем сразу.

Она притащила ведро с водой, в котором плавала пахучая трава, полила двор. Когда доски размягчились, Нюра принялась ножом-топором счищать грязь, что-то приговаривая, как будто стихотворение читала. Из магического здесь оказался только завораживающий прелый древесный запах, но это напомнило мне о том, что Нюра больше других в магическое верит.

– Подожду тебя тогда в доме, – сказала я, намерившись отыскать магические артефакты, на моем языке – улики.

– В избе, а не в доме, – отозвалась Нюра.

Что ж изба даже лучше звучит, по-сказочному. Так что же у нас в избе? Неотапливаемые сени, из мебели стол да стул.

По скрипучему полу я прошла в чулан, где хранились короба и сундуки с приданым. Я заглянула в сундук, из-под тяжелой расписной крышки обрушился другой мир, словно путешествие к былой жизни. Внутренняя часть крышки была украшена удивительными открытками с мишками и зайчатами, с Дедом Морозом и санями. Внутри аккуратно разложены коробочки с мылом, украшения и белые волны кружева. Я быстро захлопнула крышку, чтобы сохранить аромат, не выветрить тайную суть – потерянную мечту.

В задней – две печки: одна «для обогрева», другая для готовки. Везде половички с разноцветными полосами: красными, желтыми, белыми.

Налево, за дверями со сверкающими стеклами, большая передняя, разделенная шифоньером. Еще сервант, трельяж, комод. На стенах горделиво развешены ковры с оленями. Подоконники украшены цветами, в основном – фиалки и гребешки. А сколько здесь кружевных занавесок – аж глаза разбегаются! Занавески были повсюду: около печи, на кроватях, занавески-скатерти на тумбе, серванте и комоде уже скатерти с рюшками…

Только одна занавеска, которая сверху прикрывала шифоньер и походила на занавес театральной сцены, была подогнута с одного края.

Я забралась на один из старинных стульев и отодвинула занавес, там лежали книги. Под множеством непримечательных скрывалась книга с темно-зеленой бархатной обложкой. Золотые буквы названия «Книга магически трав» блеснули на солнце.

Еле удерживая одной рукой книгу, другой – я аккуратно перелистывала желтоватые страницы: не слишком логичный текст, примитивные иллюстрации. Но чем быстрее я листала, тем сильнее менялось мое отношение к книге. Картинки на страницах сначала нерешительно, а потом, точно освоившись, заискрились и ярко вспыхнули. Оторвавшись от бумаги, они устремились на меня, но за миг до столкновения зависли в воздухе и растворились.

Я выронила книгу. Силуэты растений и цветов продолжали подергиваться и схлопываться. Я стояла какое-то время на стуле, приходя в себя.

Да что происходит, почему мне чудится такое?! Совсем фантазия разыгралась. Ожившие картинки, ну конечно.

Посмеявшись над собой, я подняла книгу.

На первой странице не то старушка, не то старик держал в одной руке индюшку, в другой – цветок. Под картинкой оранжево-красный герб с символом, очень похожим на тот, что я видела в церкви.

Начиналась книга с предыстории Большой Кандалы.

«В 1668 году деревню основали десять лекарей и травников, обладающие магическими умениями. В скором времени к ним стали подселяться люди из других уездов, те, кто желал обучаться травяной магии. Уже через сто лет в деревне проживало около двух тысяч человек, и все они умели колдовать. Магию они применяли для благих целей: лечили людей и скот, призывали дожди и солнце, чтобы урожай процветал».

Выходит, травами здесь увлекаются с основания деревни. Неужели магия в самом деле помогала? В лечение людей я еще могу поверить, но сомневаюсь, что колдуны могли призывать дождь. Скорее всего, они погодные условия предсказывали и потом других убеждали, будто на природу влияют.

Что касается нечисти, которую в деревне боятся, то ей оказался дух, осужденного на смерть колдуна.

«Когда колдуна в кандалах вели к месту заточения, последнему прибежищу для его черной души, деревенских принудили смотреть, бросать в нелюдя гниль и выливать ему под ноги помои. Осужденный ревел, просил у деревенских защиты, сострадания, но никто не заступился. Казалось, не только люди, но и сама земля одичала, провожая заключенного, пылила и трескалась. Деревья свистели и хлопали, от травы несло навозом и горькой прелью.

Разгневался тогда колдун и хотя стерпел муки от тех рук, что в кандалы заточили, но предательство собственного народа вынести не смог. Никогда в жизни он не направлял магию против людей, но ныне проклял местных и пообещал, что как крепко теперь его оковы стянули, в таких же кандалах и деревенские жизнь проведут, и дети их, и внуки, и правнуки. И каждый, кто родится на их земле, будет обречен на несчастье, и ничего не сможет с этим поделать».

Что натворил колдун, из-за чего его так жестоко осудили, в книге не говорилось.

Равнодушие деревенских поражало. Ведь ясно, никто из деревенских и позже не заступался за осужденных, а их здесь толпами водили, наверняка же среди них были невиновные. Почему деревенские столь безучастны? Даже не верится.

С другой стороны, бесчувственность от ужаса может развиться, ведь сердце каменеет перед собственным предполагаемым несчастьем. Оттого, например, люди во времена Сталина на родственников доносили.

Далее в книге подробно описывалось, из какого рода был осужденный колдун и какими силами обладал. И небольшая приписка, что колдун жил отшельником, а его могущество превосходило силы деревенских.

Быть может, деревенские не помогли колдуну, потому что он отстранился от всех? Или они завидовали ему и сами выгнали из деревни? Но как они могли так несправедливо с ним поступить?

Разгневавшись, колдун призвал зло и пропустил его через себя, став повелителем нечистой силы.

«Повелители нечистой силы не могут отказаться от черных дел, нечисть мучит их, постоянно требует от хозяина новых повелений и награждений».

Вступивший на этот путь, уже не мог отменить решение, а, умирая, сам злом становился.

И дальше еще много страниц о том, какая страшная участь ждет тех, кто против природы осмелится пойти, ведь:

«Колдуны обращаются к природе не только затем, чтобы творить магию, они познают ее тайны, желая подчинить их себе и применять безгранично во благо рода человеческого».

Наверняка колдун понимал, на что себя обрекает, но, обидевшись, не смог справиться с желанием отомстить. И получается, что дух его неприкаянный стал наказанием не только для местных, но и для него самого.

На главе «Отмеченный птицей» у меня перехватило дыхание, получалось, что именно эта книга – первоисточник, из-за которого в деревне стали верить в избранного человека, кто зло победить сможет.

Глава начиналась со слов:

«В словаре латыни 1100 года впервые встречаются слова: «augur» (предсказатель) и «ariolus» (прорицатель) и означают одно – «wicca» (колдун).

Слово «augur» (предсказатель) исходит из древних корней, от слова «avis» – птица и санскритского «gar» – познавать.

В том же словаре латыни слово обозначается как: «предсказатель, прорицатель, гадалка; в Риме – член коллегии жрецов, которых почитали в древние века, и которые узнавали будущее по молнии, полету и крикам птиц».

Цицерон в своем сочинении «О ворожбе» много пишет о священных птицах, которые помогали людям творить чудеса. Именно птицы передали людям знания о свойствах трав, обучили магии».

Я долистала главу до конца:

«Человек, отмеченный птицей, имеет великую силу, он могущ соединить миры. Нет для него ни добра, ни зла.

Через него нечисть силы может приумножить, а может и сгинуть без следа».

Интересно, как птицы этого особенного помечают?

В воображении рисовались образы с питерскими скульптурами и облюбовавшими их голубями. Я страшно развеселилась, представляя птичий помет на колдунах, но, услышав шаги Нюры, бегло пролистала оставшуюся часть книги.

Там было написано о свойствах трав, когда и как их нужно собирать, какие заговоры произносить. Возле главы «Защитная магия» сноска – «добавлено». Видимо, заклинания были внесены уже после того, как злой дух появился в деревне.

*

Пока мы шли к дому Бориса, я все думала, стоит ли мне обсуждать книгу с Нюрой. Не хотелось бы говорить Нюре, что я шарилась (зачеркнуто, исправлено на «копалась») в ее вещах.