Травяное гнездо

– А что с ним делать-то теперь?! Тем более, вон он нам как помогает. Хииитрый, – произнесла Нюра так довольно, как если бы говорила о любимом коте.

– Ну понятно, – примирительно проговорила я, пододвигая к Гале коробку с соком.

А понятно было лишь то, что все попадали под чары Ивана. Хииитрый.

*

Понимаю, почему Ивана любят, не потому, что когда заключенных вели, все молчали, а теперь вроде как искупляются. Это как раз можно объяснить – страх перед государством, отечеством, которому перечить нельзя, и ожидать от себя подвига оттого и не стоит.

Любовь к бывшему ссыльному из-за того проявляется, что чуют, будь мы все лучше, и Иван бы меньше ошибок совершил, весь мир другим бы стал.

И если говорить о жалости, то ее допускать нельзя, так мы себя оправдываем. Посадил Ваньку на пять лет вместо десяти, тебе пусть и легче, а мир-то не изменился. Посади его пожизненно, незаслуженно, считай, и будешь мучиться, что ты такой гнусный и мир такой несправедливый, сердце болеть будет, и только тогда меняться начнешь.

Конечно, намного удобнее рассуждать, что любая напасть – это обстоятельства возникли, против которых мы бессильны. Не возникли, а были всегда, а думаешь так лишь из жалости к себе, поскольку оглянись мы, посмотри, как жили все эти годы, то поняли бы, что среда давно нас поглотила, ведь дело не только в среде. Скорее далеко не в среде. Иначе получится, что ты не сделай, а во всем среда виновата будет. Избил жену – обстоятельства так сложились, убил ради денег – нужда заставила. И нет собственной ответственности, нравственности, человечности, в конце концов.

До сих пор одна история, случившаяся несколько лет назад с одним моим хорошим знакомым, не дает мне покоя. Он славный человек: веселый, добрый. Его любят все, кто с ним знаком. Я даже на свадьбе его была. На торжестве присутствующие удивлялись, как он мог выбрать в жены такую простушку. Так вот, эта простушка после пяти лет совместной жизни, родив двух детей, изменяет нашему славному парню. Он, как и все знакомые, в бешенстве, поэтому в отчаянии его жена бросается под поезд. Действительно, так и было, я не перечитала Каренину, в двадцать первом веке способы, к сожалению, не изменились.

Так и что же, вы думаете, было дальше? Сработала ли здесь наша общенародная жалость? Конечно! Но только к нему. Когда через полгода наш славный парень женился во второй раз, свадьба оказалась еще богаче, возгласы – еще громче, все расхваливали новую жену. А той, первой, вроде бы, так и надо…

Меня на вторую свадьбу не пригласили. Тот знакомый, не услышав от меня осуждающих слов о бывшей жене, перестал со мной общаться, и другие со временем устали мне ту историю раскладывать да пояснять. Оно и к лучшему, ведь я до сих пор живу с той болью. Пусть я никого тогда не поддержала, но и не сказала, что славный знакомый нисколько не жертва, и не нужно его жалеть.

Не думаю, что он бил или как-то иначе издевался над покойной супругой, но одна мысль тяготит меня. Да, бывают женщины безумные от рождения, но больше в женщинах кротости и стремления к какой-то маленькой, оберегаемой ими земной красоте, а в прыжке на рельсы не то чтобы красоты нет, а уродство сплошное, даже представить страшно, как ее тело раскромсало.

Почему же тогда хрупкая, широко улыбающаяся на свадьбе девушка делает такое по своей воле, чем гонима она была? Почему никто этим вопросом не задался?

С другой стороны, вот есть Иван, которого я жалею, и, признаться стыдно, даже считаю, что отец его сам во всем виноват.

Не знаю, в чем правда, но по той девушке продолжаю скорбеть. С ней навсегда мое сердце и слабая, никакая воля. Пусть даже славный знакомый – брат мой родной.

Запись 7. Письмо

Из-под ворот некоторых домов несло такой адской вонью, что прежде, чем постучаться, приходилось топтаться на месте, привыкая к запаху, дабы не обидеть, не показать хозяевам искривленного от омерзения лица.

– Чего вы там делаете?! – крикнул Зверев из открытого окна.

Я дернула за веревочку, шагнула во двор и тут же наступила на помет.

– Куда пошла? Нет, что за наглость?! – глухо раздавался голос Товарища за стенами.

Возле будки, опустив голову на лапы, лежала большая собака, она не собиралась меня встречать, даже глаза не открыла.

Зверев появился в ту секунду, когда я очищала подошву. В дом не пригласил, здесь же между куриным пометом (или лучше сказать – на помете) он спросил, зачем я пришла. Выпрямившись, я неспеша выудила из сумки стопку разнородных листочков. Зверев без любопытства, с некоторой раздражительностью наблюдал за мной.

Я зачитала показания (да уж показания) родственников и перешла к материалам, которые вручила мне редактор (надо бы на ноутбуке все набрать да распечатать для внушительности).

– …последние полгода на письма не отвечал, из чего можем предположить, что именно в это время Новиков и пропал.

– Как вы некстати, – произнес Зверев, махнув рукой.

Собака рывком поднялась с места, обнюхала меня.

– Правильно, Барбос, чужаки! Сейчас приду, ждите здесь, – скомандовал Товарищ, а сам неторопливо зашаркал вглубь двора, где виднелись ворота в огород.

Туалет у него там был, или он так чего пошел посмотреть, я не знала, но чутье подсказало – нужно действовать. Мигом скинув кроссовки, я забежала в дом. Чистенько, нигде и никак не проявляли себя преступные следы.

Я заглянула в переднюю. На столе лежала книга. В ней – закладка.

Скрипнули ворота.

Закладкой служило письмо. Почерк был твердый, никогда я не видела таких каллиграфических букв.

Шаги приближались.

– Эй, городская! – послышался голос Зверева.

Я попыталась сфотографировать письмо, но снимок получился смазанным.

– Где вы? – голос приближался.

Пытаясь настроить фокус, я снова нажала на кнопку телефона.

Когда Зверев вошел в дом, я кое-как успела метнуться, прыгнуть через порожек в заднюю. По моему ошалелому виду Зверев не мог не понять: делала я что-то предосудительное.

– Воды хотела попить, – тут же соврала я, стараясь скрыть ухмылку.

Я была одновременно и обескуражена, и восхищена тем, как повела себя.

– Вам лучше уйти, – сквозь зубы процедил он.

– Но я же еще не задала вопросы, – предприняв еще одну попытку оправдаться, я поспешила уйти, пока он окончательно не разозлился и не решил вызвать полицию, или ударить меня поленом.

Кто его знает, что у него на уме. Если вдруг он связан с пропажей Новикова, то ударит, не раздумывая.

Домой чуть ли не бежала, страшно хотелось узнать, о чем говорилось в письме. И опять чутье подсказало: сегодня я продвинусь в расследовании.

Вот что было написано в письме:

«С большой охотой готов рассказать о последних происшествиях в больнице. Привлекший твое внимание больной Виктор Г. снова перестал ходить в человеческий туалет, а делает это где придется, словно он собака. Надеюсь, то не вызвало у тебя отвращения, и ты не трапезничал в эту минуту.

Виктор ведет себя все чуднее, ночами говорит «смогут иль нет», не связано ли это с исчезновением людей, ищет он их что ли.

До сих пор не дает мне покоя воспоминание, как читали они с Борисом жуткие стихотворения, когда преставилась Элечка.

Лариса просит меня оставить историю, так и получается, что ни с кем более, как с тобой, я не могу это обсудить.

Как твое здоровье?»

Значит, кое-что Зверев о Новикове все же знал! И не обмолвился (зачеркнуто, исправлено на «упомянул»). Кто такие Элечка и Виктор? Что за исчезновения людей? Людей?! Боже, да что здесь происходит?!