Ольга и Алексей

Ольга и Алексей
Наталья Новгородская

Ольга и Алексей росли вместе, и естественно, что между ними вспыхнуло взаимное чувство. Но трагедия, постигшая их семьи, вынудила прекратить общение, и постепенно их любовь сошла на нет. Спустя несколько лет они встречаются вновь, но смогут ли они возродить в себе былые чувства или их отчуждение останется навсегда?

Наталья Новгородская

Ольга и Алексей

Часть 1

Глава 1

Тот, кто считает, что жизнь в деревне однообразна и малопримечательна, конечно, будет прав. Из-за ограниченного круга общения, медленного течения времени и отсутствия грандиозных событий в жизни, деревенское общество невосприимчиво к нововведениям, а любые кардинальные изменения вокруг считает неподобающими и всеми силами старается сохранить многовековой патриархальный уклад жизни. Если какой-либо человек проезжает в карете или добротной коляске мимо деревни, то глядя на сгорбившихся крестьян в полях или видя чумазых босоногих детей, сморщит нос и поспешит отвести взгляд, молясь, чтобы поездка по пыльной ухабистой дороге скорее закончилась. Но если кому-то придётся остановиться на постоялом дворе или приехать в гости к двоюродной тётушке на месяц, а то и другой, то он, вот уже, глядишь, вольно дышит свежим воздухом, стоя на крыльце небольшого дома, слушает пение птиц и произносит: “Как в деревне хорошо-то!”

А ежели приходится остаться в какой-нибудь деревеньке на более долгое время, на полгода или даже год, то тут уж ему открываются с другой стороны все незамысловатые события, он становится восприимчив к малейшему колебанию размеренности в своём новом быте и жизни, а также становятся заметны все менее важные происшествия, а уж дело, из ряда вон выходящее, и вовсе влияет на жизнь каждого в провинции, подтачивая любопытство и давая пищу для всевозможных фантазий и домыслов.

Подобное случалось и в деревне Ручьи, что находится неблизко к Петербургу и далеко от Москвы. Приезжему ненадолго незнакомцу всё там казалось таким размеренным и даже где-то унылым, а люди – скучными и непритязательными, что он спешил уехать восвояси или двинуться дальше по своему делу. Большие поместья местных предводителей дворянства Вересовых и Рубцовых ничем не были достойны внимания – хозяева не устраивали балов и званых обедов, не собирали многочисленных гостей на псовую охоту и не разбивали парки перед усадьбами. Но за этими тихими и молчаливыми фасадами крылась трагедия, которая в своё время взбудоражила деревеньку, да и не только её. Она повлияла на многие судьбы, перевернула всё вверх дном, и понадобилось много времени, чтобы здешняя жизнь вошла в прежнее русло, хотя для этих двух семей данное стало почти невозможным. Но обо всём по порядку.

В 1640 годах в глухую деревеньку Ручьи приехали два брата Иван и Егор. Московский князь за хорошую службу даровал им дворянство и земли, правда, в ста верстах от столицы, но зато молодые люди могли себя чувствовать там вольготно и не от кого не зависели. Они огляделись и радостно потёрли руки – на новой земле было полно лесов, а в них дичи, полноводная река с именем Ручей (когда-то это был всего лишь ручеёк, со временем превратившийся в реку глубиной до трёх метров, а название так и осталось), а весной, во время полноводья, когда со всех окрестных холмов сбегали мелкие и большие ручейки, она разливалась так, что затопляла все окрестные луга и пастбища, рыбу можно было ловить просто руками, она часто заплывала на луга и потом болталась там в траве. Местные только такую рыбалку и знали.

Иван построил свою усадьбу на левом берегу Ручья и назвал её “Быстрый ручей”, с его стороны было больше холмов и заливных лугов, а Егор обосновался на правом берегу, и его усадьба стала называться “Буйный ручей”, потому что на его стороне был только один ручеёк, но в половодье очень шумный, “говорливый”, он имел даже своё имя “Певун”. Так образовались две деревеньки, очень похожие поначалу, был построен добротный мост из брёвен через реку, по которому то и дело сновали мальчишки – посыльные, доставляя послания то одному, то второму брату. Так как названия были похожи, то деревни часто путали, письма для Егора адресовали Ивану, и наоборот. Всех эта путаница ужасно раздражала, но местные ничего поделать не могли, а Егор предложил брату переименовать свою усадьбу, но тот, конечно, отказался, и предложил ему то же самое.

Братья занимались сплавом леса по реке, пушниной, разведением лошадей; затем вокруг местных земель стали оседать другие помещики, строился Петербург, развивались дороги. В общем, местность менялась, семьи Ивана и Егора то богатели, то разорялись, но потомки всё же сумели сохранить свои имения почти такими же, какими они были при их предках, а их влияние в этой местности оставалось огромным.

В 1823 году имением Быстрый ручей заправлял Вересов Николай Ильич, высокий, с густой светлой бородой, ему было уже около шестидесяти лет, но он ещё не утратил блеск в глазах и весёлый нрав. После войны с Наполеном он чуть не разорился, удумав отпустить половину своих мужиков в ополчение, откуда многие не вернулись. Не все хотели отдавать долг Родине, а воспользовавшись возможностью и почуяв сладкий вкус к свободе, просто сбежали от своего барина, кто куда. Но у Вересова ни времени, ни сил подавать на них в розыск уже не было, требовалось скорее восстановить хозяйство и наладить мирную жизнь. Двухэтажный деревянный дом восемнадцатого века старались поддерживать в хорошем состоянии, недавно его покрасили краской голубого мягкого цвета, обновили небольшую террасу, а также четыре колонны, поддерживающие треугольный портик над крыльцом.

Пелагея Ивановна Вересова была уже полновата и не снимала кружевного чепца, читала только с лорнетом и не любила вставать с кресла по пустякам. Она могла провести в своём любимом кресле с ужасной цветочной обивкой всё время до обеда, ей подавали туда чай, и она даже писала так письма, ведь ей специально приносили к креслу письменный стол. После обеда она возвращалась в своё кресло и уже до вечера не покидала его. Но так было не всегда. В молодости она была подвижной и активной, её любили за живой характер, но замужество внесло свои коррективы, хлопоты о хозяйстве расстраивали её нервы, а долгое ожидание первого ребёнка принесло волнения и печали. После войны она, словно желая принести в дом спокойствие и стабильность, водрузила себя в кресло и оттуда вела свои домашние дела.

Только через пять лет после замужества она родила дочь – Юлию, которую ласково называла на французский манер Жюли. Отец сначала сетовал, что первенец – не сын, но затем, посчитав, что они ещё способны нарожать много детей, тем более, что у его соседа – родственника Павла Петровича Рубцова ещё не было наследников, быстро оттаял и стал проявлять несвойственную отцам заботу о дочери. Девочке оказывали повышенное внимание, умилялись даже самым пустячным её успехам, которые возводили в ранг невиданных и неординарных. Её поголовно считали самой красивой девочкой в Ручьях, не потому что она была таковою, а потому лишь только, что её мать внушила всем и себе подобную мысль. Дочь была очень похожа на мать – светлые волосы, островатое личико и нос с небольшой горбинкой, который портил бы всё впечатление о ней, если бы не живые блестящие глаза и звонкий смех. Мать Пелагеи Ивановны никогда не любила по-настоящему свою дочь, считала её некрасивой и выставляла примером всегда её сестёр, видимо, поэтому она так ратовала за то, чтобы её Жюли признали красавицей.

Через три года у Вересовых родилась вторая дочь Ольга, но внимания ей уделялось меньше, чем старшей, потому что и ту ещё почитали очень маленькой и уязвимой. А вот Ольга и была настоящей красавицей, и пока она росла, все шептались об её изящности, густых волосах и идеальных пропорциях лица, не смея вслух и громко высказывать своё мнение. Мать, конечно, любила её тоже, но никогда не превозносила её таланты и успехи, считая, что она и так займёт достойное место в жизни без каких-либо усилий.

Шло время, а жена Николая Ильича не спешила подарить ему сына, и вообще, не намеревалась больше рожать, почитая своё здоровье слишком слабым для этого тяжёлого бремени. Он поначалу пытался настоять, что семье требуется наследник, ведь у Рубцова к этому времени был уже сын Алексей, а затем появилась и дочь Елена, но Пелагею Ивановну было уже ничем не переубедить, и супруги даже долго не разговаривали из-за разногласий в этом вопросе.

Как-то жена сказала мужу:

– Посмотрите на Жюли, Николай Ильич. Зачем вам сын? Она так умна, так начитанна, что заменит вам десятерых сыновей!

Он смотрел на стройный силуэт Юлии, читающей у окна, потом переводил взгляд на Ольгу, этого кудрявого маленького ангела, которая возилась с куклами на диване, и понимал, что не променял бы своих дочек ни на какого сына, тем более что многие из них становились шалопаями и бестолково распоряжались наследством родителей.

Она, бывало, повторяла:

– Так, что же, Николай Ильич, если Бог не даровал нам сына? Мы так обеспечим наших дочек, что все соседи обзавидуются! Приданое Юлии будет таким большим, что все языки проглотят! К тому же, она первая выйдет замуж, ведь она старше Елены Рубцовой на шесть лет.

Её муж обыкновенно молчал, не желая доверять ей свои сомнения в том, что приданое его дочек может когда-то стать таким, каким пожелает их мать. Он вообще старался не обсуждать с ней денежные вопросы, оставляя её в неведении относительно их положения, ведь если бы она узнала… Она стала бы требовать немедленного разрешения их финансовых проблем, которое он не мог осуществить. “Вы понимаете, что мы это должны сделать ради Жюли? Только для Жюли я стараюсь, мне самой уже ничего не нужно…”, – так она часто говорила, когда намеревалась требовать от отца семейства увеличить расходы на содержание старшей дочери или купить для её бального платья очень дорогой шёлк или батист.

Кстати, родственники соперничали не только по поводу детей, но и насчёт всего остального: если у Николая Ильича, который был беднее своего соседа, появлялась новая лошадь, то и Рубцову требовалось то же самое, если у дочки Рубцовых замечали новую шляпку или платье из дорогой ткани, то Пелагея Ивановна требовала от мужа того же для своих дочек, но чаще всего для Юлии.

Мать заставляла Юлию много читать, у неё были прекрасные учителя, и если она чего-то желала, то всё исполнялось. Но она во многом завидовала младшей сестре: та бегала наперегонки с дворовыми девчонками, ходила, куда хотела и дружила, с кем хотела. Ей же запрещали много смеяться, неустанно занимались её образованием, считая, что она должна быть примером для других, и запрещали общаться с менее родовитыми соседками. Она много времени проводила в отцовской библиотеке, кроме художественной литературы, там были и старинные серьёзные издания, хорошо сохранившиеся ещё с давних времён, она погружалась в философские и религиозные размышления, отвлекаясь от домашних забот и неустанного надзора матери. Пока душу Юлии всячески совершенствовали, на Ольгу почти не обращали внимания, здоровье у неё было крепкое, характер живой, за её образованием не следили так пристально, и она до определённого возраста оставалась легкомысленной и ветренной. Юлию она почитала идеалом, как её наставляла мать, и во всём старалась ей подражать, пока не поняла, что спокойствие ей совсем чуждо, а чтение – очень скучное занятие. Благо, на неё никто не обращал внимания, и она могла целыми днями находиться на улице.

В усадьбе Рубцовых было всё по-другому: они не нуждались в деньгах, во время войны хозяин как-то даже сумел нажиться, и родители баловали детей. Дом Рубцовых можно было назвать образцом искусного архитектора, а его хозяев счастливцами. Двухэтажное здание, покрытое жёлтым облицовочным камнем, выделялось на фоне зелёных деревьев и представляло в купе с ними очень живописную картину. Невысокое крыльцо вело к парадному входу, крышу которого поддерживали четыре круглые колонны. На этой же крыше был невысокий бортик и дверь, образовывался такого рода балкон, где можно было наслаждаться видом в хорошую погоду, или пить чай. Выше была устроена мансарда с двумя маленькими окнами, а всего по фасаду разместилось шесть окон, по три с каждой стороны от парадного входа, во всём этом архитектурном творении виднелась гармония и вкус. Своих соседей Рубцовы почитали транжирами и тайно посмеивались над ними, что, дескать, Вересовы стараются во всём им подражать.

Жена Павла Петровича Марья Ефимовна, дородная и черноволосая, часто говорила:

– Надо же, они опять сшили Юлии новое платье к лету. Виданое ли дело, так тратиться, когда у самих нет приличного выезда[1 - Выезд – собственный экипаж, запряжённый лошадьми.]?

Она цокала языком, но в глазах её плескался злорадный огонёк. Она любила перебраться в коляске по мосту через реку и прокатиться мимо окон усадьбы Вересовых, чем вызывала зависть и неистовое волнение у супруги хозяина.

– Вот посмотрите! Посмотрите! – призывала она мужа к окну, а сама даже привставала с кресла. – Опять она здесь! Да разве можно столько кататься в открытой коляске! Она уже и немолода, а всё туда же! Вот если бы у нас была такая хорошая коляска, мы бы тоже с девочками непременно прокатились бы возле Буйного! (так кратко называли соседскую усадьбу)

После этих слов она грозно глядела на мужа, а он только вздыхал, утыкаясь в газету, и не желая поднимать болезненную тему.

Юлия обыкновенно равнодушно относилась к этому происшествию:

– Должно быть, она хотела продемонстрировать свою новую шляпу. Я слышала, что сейчас это последняя мода в Петербурге…

Её мать чуть не задохнулась от возмущения, но затем нашла в себе силы сказать, что это безрассудство и лишняя трата денег – в её-то возрасте так гоняться за модой!

У Рубцовой было прекрасное зрение, и она разглядела недовольное лицо своей соседки через открытое окно, и, пряча на лице улыбку, а в душе удовлетворение от досады Вересовой, отправлялась домой. Там её ждал любимый сын Алексей, высокий, светловолосый и голубоглазый, он обещал в будущем стать красавцем и любимцем общества. Хоть он и не походил на свою мать, она обожала его. Она была жгучей брюнеткой с черными глазами и смоляными бровями, в ней присутствовала восточная кровь, а сын удался в породу своего отца – западных славян. Павел Петрович был ярким представителем своего рода – светлая борода, длиннее и пышнее, чем у Вересова, глаза – умные и хитрые, высокий лоб обрамляли густые, почти не подёрнутые сединой, волосы. Он был похож на старца из сказок или легенд, которые рассказывала бабушка маленькому Алёше. Видимо, от неё-то он и научился судить обо всём, только сообразуясь с собственными чувствами и не умея разделить с родителями презрения к Вересовым.

Мать Павла Петровича была набожной, доброй и кроткой женщиной, и пыталась призвать родных примириться с соседями, но на неё только махали рукой. Она говорила, что так кичиться богатством – грех, надобно им избавиться от гордыни и спеси, предрекала всевозможные наказания на их головы за тщеславие и жадность, но её никто не слушал, кроме внука. Он прятался у неё в комнате от материнского обожания, ведь бабушка любила его просто так, а не за то, что “он такой красивый и станет в будущем кем-то очень важным”. Она говорила “мой Алёшенька”, гладила его по голове, и он часто засыпал у неё в кровати, слушая разные красивые и поучительные истории.

– В тебе, Алёшенька, соединилось всё хорошее, что было в нашем роду. Лучшего хозяина поместья и не сыскать будет. Только ты учись хорошо и впитывай полезные знания, а не худые и ядовитые, – часто говорила она мальчику.

Она также любила и внучку и пыталась её приучить к чему-то хорошему, но Елена росла высокомерной, горделивой и избалованной, предпочитая проводить время с матерью, которая с удовольствием выбирала ей новые наряды и причёски. Мать говорила, что она обязательно выйдет замуж только за графа, и девочка уже в детстве представляла себе большую карету с шестёркой лошадей, которая везёт её по Петербургу в собственный дворец.

Когда бабушка скончалась, Алёше было десять лет, и он очень тосковал, но в семье не обращали внимания на его горе, пытаясь развлечь его всякими увеселениями. Как-то, через пару недель после похорон, отец застал его плачущим в углу комнаты и недовольно поморщился.

– Встань, Алексей, и утри слёзы, – мальчик послушно поднялся. – Ты уже слишком большой, чтобы слёзы лить, твоё горе не стоит этого, мы все когда-нибудь уйдём на небеса. Отставь эти сантименты, сейчас тебе следует больше времени уделять учёбе, а не сидеть в одиночестве в комнате. Только прилежно учась, ты сможешь стать образованным и достойным представителем нашей фамилии, тебе откроются такие высоты, о которых другие и мечтать не смеют. Даже Елена не проронила ни слезинки и уже вовсю занимается рисованием, а ты, мужчина, всё ещё роняешь слёзы!

Он грозно глядел на сына, а тот стоял с опущенной головой, боясь увидеть презрение в глазах отца. Так Алексей научился скрывать от родных свои настоящие эмоции, спрятал на замок своё сердце и уж никому не позволял заглянуть в него, он стал сфинксом, загадкой, которую многие пытались разгадать и не смогли.

Глава 2

Однажды весной, когда уже сошёл снег, Марья Ефимовна вдруг сказала мужу за чаем:

– Интересно получается, у Вересовых земли больше, чем у нас а доходов меньше. То ли они скрывают своё истинное положение и прибедняются, то ли не по уму используют свои земли. Вот если бы у нас было столько десятины, мы бы так развернулись!

Тут и пришла в голову Павлу Петровичу мысль, о которой он раньше и не думал, но при этом разговоре всплыло в него в памяти одно обстоятельство. Ещё давно отец говорил ему, что на том берегу реки когда-то их семья пасла коров, а потом почему-то эта земля перешла к их соседям. Молодой Павел тогда не заинтересовался этим вопросом, а теперь вот ходил по кабинету и чесал бороду, обдумывая этот вопрос. Петров луг, названный в честь церкви Святого Петра, когда-то стоявшей там, а потом сгоревшей, изобиловал разнотравьем и был лакомым куском для любого помещика, а уж Рубцову, который видел выгоду всегда и во всём, и вовсе теперь был интересен как никогда. Поэтому он собрался и поехал к соседу.

– Помилуйте, Павел Петрович! Из покон веков наши земли находятся на левом берегу, а ваши на правом. Так было, и так есть! Я никогда не слышал, что ваша семья когда-то пасла коров на наших лугах!

Вересов так искренне удивлялся, так наивно блестели его глаза, что Рубцов только задумчиво покусал губы и почесал бороду, да и отбыл восвояси.

– Он не слышал! Старый дурак! – возмущалась дома Марья Ефимовна. – А вы спросили у него про бумаги? Спросили? Я уверена, что нет у него никаких бумаг на эту землю!

Её муж принял её слова к сведению и на следующий день снова отправился к родственнику. Тот уже был настроен менее любезно и старался скрывать раздражение.

– Да какие бумаги! Мы всегда владели этими землями! Да что я вам говорю, вы сами всё знаете. Прошу вас, больше не досаждать мне этими глупостями, – и указал на дверь своему дражайшему родственнику, отчего тот возмущенно схватил шляпу и чеканным шагом вышел из дому.