Вызов врача

– Торопишься?

– Нет, последний вызов.

«А может, она просто вульгарная хамка? – подумала Мария Петровна. – Стерва в ангельском обличье?»

– Катись! – выдала Мария Петровна, проклиная себя за минутную слабость. – Нужна ты мне, как папе римскому значок ГТО. Я снова «неотложку» вызову.

– Как вам угодно. Медицина у нас бесплатная. Почему бы не потрепать нервы врачам? Я вас последний раз спрашиваю: дадите себя осмотреть или записываю в карточку отказ?

Мария Петровна не ответила, шагнула к плите, взяла чайник. Ирина восприняла молчание Степановой как согласие. Открыла сумку и в очередной раз достала фонендоскоп и тонометр.

– Раздевайтесь!

Мария Петровна рефлекторно дернулась в сторону, решив, что настырная докторша хочет схватить ее за руку. Чайник качнулся, крышка слетела, и кипяток вылился на Марию Петровну. Она заорала благим и неблагим матом. Запрыгала на одной ноге.

Ирина забрала у нее чайник и с грохотом поставила его обратно на плиту.

– Вы сделали это специально.

– С ума сошла? – Мария Петровна опустилась на стул. – Ты у меня уже двадцатый врач. Если ради каждого членовредительством заниматься, членов не хватит. Нечего было меня лапать!

– Никто до вас не дотрагивался. Положите ногу на стул, снимите чулок. Я сделаю перевязку.

– Сделай, мать милосердная. – Степанова поерзала, сложив руки на груди.

Ирина сдвинула тарелки в сторону, достала из сумки марлевые салфетки, бутылочку со спиртом, мазь, поставила все на стол.

Мария Петровна была права, когда говорила, что участковые врачи не носят медикаментов. Хотя по правилам положено иметь при себе набор для оказания первой медицинской помощи. А попробуй потаскай его, в девяноста девяти целых и девяноста девяти сотых процентов случаев бесполезный. У тебя без медикаментов сумка забита бумагами и весит добрых пять килограммов. Но Ирина была исключением, ее сумка, нечто среднее между портфелем и баулом, по тяжести равнялась двум парам гантелей. Когда Ирина видела на экране телевизора стройных девиц в обтягивающих трико, с гантелями выполняющих упражнения бодибилдинга, мрачно шутила: мол, оказывается, я бесплатно забочусь о красоте фигуры. Эти мысли особенно «помогали» в дождь, грязь, снег, распутицу, когда приходилось долго топать по улице, а затем подниматься на пятый этаж в доме без лифта.

За четыре года работы участковым терапевтом Ирина трижды воспользовалась содержимым своей сумки. Третий раз – сегодня, в квартире пациентки Степановой. Впервые – на остановке автобуса, когда стоящий рядом человек схватился за сердце и упал. Второй раз обработала зеленкой порезанный палец шалунишке – внуку бабульки, к которой пришла на вызов. Муж говорил Ирине, что статистически глупо таскать бесполезные тяжести. Верно, в двух случаях из трех можно было обойтись домашней аптечкой. А в первом она просто спасла человеку жизнь.

Не обращая внимания на нежелание Степановой хоть как-то помочь, Ирина действовала молча и быстро. Наклонилась, захватив щиколотку, приподняла обваренную ногу, положила на соседний стул. Рывком задрала юбку, отстегнула подвязки, спустила чулок. По ноге растекалось красное неровное пятно, волдырей не было. Главный термический удар приняли на себя шерстяное платье и толстый хлопчатобумажный чулок.

Мария Петровна, наблюдая, как Ирина обрабатывает ожог, признала:

– Хорошие у тебя руки, не тошнит от них. А иной докторишка только дотронется, и уже хочется съеденный обед ему в карман вывалить.

– Зачем вы коллекционируете врачей? – спросила Ирина, накладывая мазь. – Думаете, недостаток общения можно компенсировать подобным образом? Если у вас нет родных, друзей или знакомых, готовых терпеть ваше общество, заменить их докторами невозможно. Или тоска по власти? Привыкли командовать, «тыкать», унижать людей и теперь на врачах отыгрываетесь? Салтычиха на пенсии. Это низко – считать зависимыми людей, которые пришли оказать вам помощь, и издеваться над ними.

– Ох, какие мы нежные! Издеваются над ними! А сами толком… Айболиты чертовы. Во! – подняла Мария Петровна вверх палец, как человек, которому неожиданно пришла интересная мысль. – Айболит кого лечил? Зверей. И вы все только в ветеринары годитесь. А насчет друзей и знакомых… Так их у меня полстраны бывшего СССР. Знаешь, кем я работала? Пусковицей.

– Кем? – невольно переспросила Ира.

– Сейчас на американский манер говорят – топ-менеджер. А мне русское нравится – пусковица. Я двадцать лет запускала предприятия легкой промышленности. Где-нибудь в Донбассе городок: десять шахт, пять химических заводов вреднючих, три магазина и тридцать распивочных. Мужики работают и водку хлещут. Женщины дома сидят, с ума сходят, за должность почтальона или уборщицы космы друг другу выдирают. Мы строим там швейную фабрику. Строители сдают объект. А дальше всё я – обучить людей, наладить поставки сырья, запустить производство, дать планы, просчитать экономику, организовать соцкультбыт, ясли, сады, дом культуры, база отдыха… Сдвинуть такую махину с места – не кота кастрировать. Рабочий день по двадцать часов, несколько сот людей в подчинении. Вот это называется пусковица. Меня в министерстве на руках носили.

– Потом уронили?

– Потом всю страну уронили. И первой – легкую промышленность. Собственную. А китайско-гонконговскую очень даже подняли. Наш народ без работы сидит, зато Азия процветает. Друзей и приятелей у меня, не беспокойся, три эшелона с прицепами.

– Я не беспокоюсь. А вам, очевидно, досадно, что теперь никем не покомандуешь.

– Командование здесь ни при чем. Я, может, сама всю жизнь мечтала разумным приказам подчиняться. Только мало было командиров, за спину которых спрятаться могла. Думаешь, легко решения принимать? Нет, гораздо проще по чужой указке жить. Конечно, власть – она сладка, опьяняет. Но у нормального человека и похмелье наступает. Проснулся поутру: батюшки, чего я наворотил?! А вот чего я наворотила? Не могу с приятелями общаться. Когда в стране катавасия началась, муж заболел, я ушла с работы, с ним сидела. А друзья помнят меня какой? Огонь-бабой, первой красавицей и умницей – все решит, всех разведет, безвыходных ситуаций не знает, обязательно прорвемся, победим в соцсоревновании и получим переходящее красное знамя. Пять лет не у дел – это срок. И разговаривают друзья со мной… Нет, не жалеют даже, а как бы стесняются. Мне их жалость и стеснение нужны как тюленю велосипед. Забинтовывать будешь?

– Нет, пусть мазь впитается.

– Тогда пойду переоденусь. Мокрая вся, будто до туалета не добежала.

Чуть прихрамывая на обваренную ногу, Мария Петровна вышла из кухни. Ирина огляделась. На угловой полочке лежал фотоальбом, старинный, обложка из тисненой кожи.

«Только в начале посмотрю, – подумала Ирина, – пару снимков».

Открыла альбом. На первой странице большое фото улыбающейся Степановой в молодости. Ирина почувствовала, как снова задрожали пальцы. Такой она Степанову и помнила – весело хохочущей… И даже платье это запомнила – крепдешиновое, с летящей воздушной юбкой, с широким лаковым ремешком на тонкой талии…

3

Ира не услышала, как вернулась Степанова, подошла, заглянула через плечо:

– Хороша я была, верно?

Застигнутая врасплох, Ира покраснела от досады, крепко сжала альбом, чтобы не заметно было дрожание пальцев. Спросила о том, ради чего взяла чужую вещь:

– Здесь есть фотографии ваших родителей?

– У меня от них ни фотографии, ни вещицы ни одной не осталось. Даже фамилии. Мне ее в деревне поменяли. А зачем тебе? Наследственными болезнями интересуешься?

– Вроде того. – Ира захлопнула альбом и положила на место.

– Все их болезни – пуля в лоб.

Степанова говорила и делала бутерброды. Положила их на тарелочку, налила чай в чашку, пододвинула к Ирине. Толкнула ее в плечо, Ирина невольно плюхнулась на стул. От подобной бесцеремонности Ирина опешила, а Степанова как ни в чем не бывало велела не морочить голову и пить чай. Продолжала рассказывать:

– Родителей арестовали на последней волне в сорок девятом и скоренько расстреляли. Даже не знаю, как они умудрились меня спасти и в деревню переправить. Не помню ничего. Из всего детства воспоминаний – подбрасывают меня вверх, наверное, отец, дух захватывает, а потом ловят крепкие теплые руки. Бабка тоже толком о них ничего не знала. Только шептала мне, что отец был из больших «партейных начальников, с портфелем на автомобиле ездил». «Запомни, – твердила мне, – отец твой Крыницин Иван Порфирьевич, а мать Крыницина Юлия Романовна».

– Их реабилитировали потом? – спросила Ирина.

«Имею право знать», – мысленно оправдала она свои вопросы.

– Потом суп с котом. Приехала в Москву, стала справки наводить. А у меня ведь никаких доказательств, что они мои родители. Метрику мне по поповской книге выписывали. За мешок картошки и бутыль самогона поп вписал в свою книгу, что, мол, крестил меня. И только имя по ней у меня настоящее. Бабушка уже умерла, друзья и знакомые родителей мне были неизвестны. Но справку о реабилитации мне все-таки дали. И предупредили, что все документы у дочери Крынициных Марии Ивановны, проживающей по такому-то адресу. Я обрадовалась – руки распахнула и полетела в объятия новоявленной сестры. И приземлилась в милиции, в камере за решеткой с обвинением в хулиганстве. Ты будешь чай в конце концов пить?

– Почему за решеткой?

– После того как родителей арестовали, квартиру сделали коммуналкой. В одной из комнат поселилась семья, которая мебель и прочие вещи присвоила. У них была дочь, моя ровесница. Когда оттепель, реабилитации начались, они заявили, что эта девочка – дочь Крынициных, они ее тайно воспитывали. И все метрики представили, и семейный архив. Берегли, сволочи, на всякий случай. Он и представился. Девочке площадь полагалась. В итоге вся квартира им стала принадлежать. Это я все потом узнала. А сначала с чистой шеей примчалась родственников обретать. Меня они, конечно, в штыки приняли. Аферисткой обзывали и вопили мерзко. Я тоже завелась – слезы вперемешку с матюками: дайте хоть на фотокарточку взглянуть, какое право имеете меня родителей лишать? Ах, ты о правах заговорила, так их тебе в милиции объяснят! Вызвали, забрали меня в кутузку. Я там так ревела, что все бандюки на мою защиту поднялись. Мне пятнадцать суток дали, в институт сообщили. Чуть не выгнали из института, комсомольская организация отстояла.

– Фантастично звучит: чтобы люди ради квартиры собственную дочь за другую выдавали…

– Самое фантастичное, что я ей потом отомстила. Она меня – в милицию, а я ее – в психушку. Много лет прошло, я уже в министерстве ведущим специалистом работала и однажды оказалась на совещании в отраслевом институте. Идем по коридору, смотрю – объявление о защите кандидатской диссертации Крынициной Марии Ивановны. Она химиком была и у нас защищалась по красителям для льна. А я недавно льнопрядильную фабрику в Белоруссии запустила. Красители эти чертовы – настоящая головная боль. Вот уж воистину – выкрасишь и выбросишь… на прилавок советскому потребителю. Словом, приглашаю я коллег: мол, давайте зайдем, послушаем. Директор – с удовольствием, как же – союз науки и производства. Мария Ивановна меня не подвела. Абсолютная шелупонь ее диссертация – в дерьмецо клею предложила добавить, чтобы запах и цвет сохранить.

Я спокойно задала два-три вопроса и печально покивала в ответ на ее щенячий лепет. Но сонное царство разбудила. Академические мухи вспомнили, что жалить умеют. Тем более, что Мария Ивановна была не их родная, а со стороны, и перед нами, министерскими, им хотелось покрасоваться. Словом, утопили Марию Ивановну по самую макушку. Она и краснела, и белела, может, и газы испускала – пропали денежки на заказанный банкет. И в конце вдруг выпаливает: